Княжий пир - Юрий Никитин

Створки распахнулись, во двор въехали с улицы двое богатырей. Оба на огромных тяжелых конях, но сразу чувствовалось, что один, юный и безбородый, пока что щенок рядом со вторым, тяжелым, как скала, грузным матерым волком. Из-под остроконечного шлема зло и недоверчиво смотрели круглые глаза навыкате, а злодейская черная борода с проседью поднималась почти до глаз. Голова богатыря сидела прямо на плечах, непомерно широких, обвисших под своей тяжестью. Раздобревшее тело обтягивала кольчуга из крупных колец, на правой руке висела железная булава, от одного вида которой по спине бежали мурашки. Неужто есть на свете люди, которые могут такое поднимать?

Они неспешно въехали во двор, дружинники шли рядом, держались за стремена, что-то вопили, перебивали друг друга. Старший богатырь хмуро кивал, а младший хохотал, показывая ровные белые зубы. Был он бел лицом, румян и мог бы сойти за красную девицу в мужской одежке.

Когда богатыри на конях приблизились к крыльцу, Владимир сказал первым:

— Приветствую вас, богатыри! Добро пожаловать в Киев, доблестный Илья по прозвищу Муромец. И тебе Лешак, отважный витязь!

Илья грузно спрыгнул с коня. Земля дрогнула и качнулась, а молодой богатырь спорхнул так, что и пыль не потревожил под ногами.

— И тебе слава, — прогудел Илья. Он тут же добавил, морщась: — Но мы ненадолго. Только подновить запасы, а то хлеб не везут с неделю, соль вышла, за чесноком ездить далековато…

— Но от пиру-то не откажешься?

— Всего на денек, — ответил Илья мощно, и снова Владимир ощутил, как легонько дрогнула земля. — Меня город душит. Я степняк… Мне нужны ночи на просторе, чтобы я зрел черный купол за дальними кострами моих прародителей. Чтобы видел хвостатые звезды, диво дивное…

Владимир сказал, морщась:

— И что же, охотой прохлаждаться всю жизнь?

— Зачем охотой? — удивился Илья. — Моего каганата уже нет… а то, что осталось, уже так… полулюди… Даже свиней пасут, виданное ли дело? Скоро и есть начнут… Я присягнул еще твоему отцу! Мол, буду служить Руси, беречь и оберегать. Так что я не зазря на рубежах. Супротивника надо перехватывать до того, как разобьет шатры под стенами Киева!

Владимир подался вперед:

— Что-то задумал помимо застав?

— Да.

— Ну-ну, говори.

— Есть задумка… Что одна моя застава богатырская? Это так, для удали. А вот создать целую полосу… Выслать далеко в Степь по три-четыре удальца с заводными конями. Вышки поставить, чтобы издали можно было заметить всякого. Если мал числом, то сами справимся. Ежели большое войско, то пошлем одного за помощью. Но чтоб ни один отряд не проскальзывал до самого Киева незамеченным, как что ни день, то доныне!..

Он степенно поднимался на крыльцо к князю, на ходу похлопывал по одежке, стряхивая дорожную пыль. На крыльцо, заслышав довольные крики, вышел подгулявший Претич. Увидел Илью, заржал как сытый конь:

— А, хазарин! Княже, ты ему доверяешь? Все они головорезы, а в портках у них обрезы.

Илья нахмурился, надоело это дурацкое ржанье:

— Моим обрезом тебе подавиться хватит. Хочешь проверить?

Он начал приближаться с угрожающим видом, но на нем повисли как цепные псы, хохотали, обнимали, хлопали по плечам:

— Илья, шуток не разумеешь?

— Ха-ха, и хазар уже, почитай, не осталось, а он все Тенгри-богу жертвы носит!

— Какое Тенгри, ежели хазарин? В субботу режет барана Яхве, в воскресенье ставит свечку Христу, в понедельник жжет цветы Аллаху, во вторник…

Илья стряхнул их руки, как осенние листья, а Претич на всякий случай отодвинулся, предостерегающе выставил ладони:

— Илюша, да как ты мог такое подумать?.. Да чтоб я на тебя такое сказал всерьез?.. Да не зря ж Дашка, дочь Аслама, за тобой бегает, а уж она, стерва, побывала под всеми дружинниками и смердами, под их жеребцами и собаками, даже медведя, грят, отыскала осенью в берлоге, всю зиму его доставала своей ненасытной похотью, в шатуны подался, бедолага, а вот за тобой как бегала, так и бегает!..

Вокруг хохотали, хлопали по широкой, как стена, спине, плечам, тащили в палату к накрытому столу, а он ворчал и люто сверкал глазами, не зная, то ли принять как похвалу, то ли рассердиться пуще, не зря же остолопы гогочут, будто он вышел к княжескому столу, не застегнув портки…

Второй богатырь, Лешак, бросил поводья отрокам, придирчиво проследил взглядом, чтобы бегом повели вдоль двора, охлаждая, ни в коем разе не сразу к водопою, лишь тогда живо взбежал, вежливо поклонившись князю, на крыльцо. Его не зря дразнили, а потом к нему намертво прилипло прозвище Попович. В самом деле, жила себе молодая вдова, кормилась пряжей и шитьем, расторопная и бойкая, ей платили за одежки боярыни и даже воеводские жены. Приставучих мужиков отшивала быстро, но как-то повадился к ней немолодой уже священник, которого княгиня Ольга привезла из Царьграда для душевных бесед о высоком, о небесной мудрости, о движении звезд…

Но княгиня вскоре преставилась, а Святослав, который и раньше терпел церкви чужого бога только ради матери, тут же велел разорить, сровнять с землей. Священник, от которого ждали покорности и богобоязненности, вдруг то ли на земле Новой Руси растерял овечью покорность своей веры, то ли вознамерился обрести мученический крест, но этот престарелый сразу зашиб троих насмерть, а еще и выбирал только дружинников, плотников не тронул, а потом подхватил меч и щит убитого, кинулся на целый отряд.

То ли не ожидали, вороны, то ли еще чего, но бесноватый упал под мечами и топорами не раньше, чем усеял паперть трупами. Говорят, кровь бежала ручьями. Уцелевшие, наскоро перевязав раны, вернулись к Святославу, а тот лишь покачал головой и велел похоронить старика с воинскими почестями вместе с убитыми им русами.

Святослав тогда решил, что священнику просто повезло, застал врасплох, но его волхв присмотрелся к убитому, покачал головой. Дело не в магии, священники ею не пользуются, у старика оказалось сухое сильное тело бывалого воина. Не просто воина, а героя, как называют богатырей в Царьграде. Волхв и сейчас мог бы сказать, какие мышцы тот развил бросанием копья, какие мечом, какие прыжками, а какие бегом с мешком камней на плечах…

В день его смерти у вдовы родился мальчик. Поговаривали, от плача и слез родила недоношенного, слабенького, еле выходила. Мальчишка словно чуял свою слабость, с детства учился быть хитрым, а где силой не удавалось — брал напуском. Однако рос, матерел, в десять лет уже одной рукой бросал на землю взрослых парней, а когда исполнилось пятнадцать, на земле Киевской не было мужика, что устоял бы в силе. Конечно, супротив богатырей был что муха супротив пса, но в дружине его заметили, взяли в отроки, затем перевели в младшие дружинники, а потом и вовсе взяли в дружину.