Премудрая Элоиза - Бурен Жанна

За дверью послышался шум. Вошла мать экономка, неся две толстых восковых свечи. Еще днем она велела изготовить их двум послушницам специально для умирающей. Она приблизилась к постели, благоговейно склонилась и установила свечи в изголовье. Взяв тлеющую ветку розмарина, она зажгла фитили и задула свечу, что уже наполовину сгорела. Цветочный аромат воска, растертого с эссенцией майорана, тотчас распространился в помещении, заглушив запах увядшей травы на полу и так и не использованных лекарств.

Госпожа Геньевра проводила глазами мать экономку, которая удалилась, осенив себя крестным знамением.

«О чем думает теперь Элоиза, приближаясь к концу своих дней? — размышляла она. — Скрывает эта маска тревогу предающейся Богу души или бури так и не успокоившегося сердца? Мудрая аббатиса, восхваляемая всеми и каждым, — видимость она или реальность? Что осталось под этим полотняным убором от безумного приключения, от сладострастных воспоминаний? Отреклась ли она от своей веры в Абеляра? Подчинилась ли наконец воле Господа?»

Духота, пахнущая потом и благовониями, сгущалась над коленопреклоненными женщинами у постели. Спертый воздух становился тяжелым.

Шурша юбкой, сестра Марг поднялась и отворила одно из узких окон, выходивших в сад. Снаружи стояла теплая майская ночь. Вместе с запахом сирени и водяных растений в комнату проникли крик коростеля и уханье совы, чье гнездо было, видимо, на ближайшем ореховом дереве. Шум реки заполнил тишину, подобно шепоту, и на фоне его все тревожней слышалось неверное дыхание умирающей.

Ты говорил о моем ликовании, Пьер, в том письме, которое я написала, обнаружив, что жду ребенка.

Да, то были восторг и торжество. Я носила в себе и должна была произвести на свет существо, рожденное от тебя и от меня, в ком навеки соединятся наши сущности! Через него мы будем связаны нераздельно. Такая возможность наполняла меня блаженством. Какое-то время я наслаждалась тем, что одна знала об обитавшем во мне невидимом присутствии. Я даже тайно гордилась этим. Какая мать не ощущала в своем сердце это чувство значительности и тайны, открыв, что ей дано такое обещание? Но очень скоро мне захотелось, чтобы об этом знали все. Это рождение объявило бы наконец всему миру, что я твоя и твоею пребуду.

Последний остаток осторожности заставил меня таить свою радость. Я тотчас написала тебе, чтобы сообщить захватывающую новость и спросить совета. Что я должна была делать?

Во время одной из прогулок в саду, куда мне еще разрешалось выходить, поскольку он со всех сторон был обнесен стеной, мне удалось встретить Сибиллу и вручить ей украдкой письмо для тебя. Она позаботилась, чтобы оно попало в твои руки. С той же вестницей ты отправил мне ответ.

Ты восхвалял в нем мое мужество. Но не о мужестве шла речь! Речь шла о любви! Слава Богу, ты изложил в нем и план моего похищения, вполне меня восхитивший. Мне ведь едва минуло в то время восемнадцать лет, остатки детства еще таились во мне, проявляясь неожиданным образом, едва возникала какая-нибудь возбуждающая ситуация. Видишь ли, я была, конечно, стойка в бедствиях, но в минуты счастья все мне казалось развлечением.

Ты предлагал мне покинуть дом дяди и Париж и отправиться в Бретань к твоей сестре Денизе, жившей у тебя на родине, в Палле. Если бы твоя мать не ушла в монастырь в одно время с твоим отцом, как того требовали правила, если бы оба они не посвятили остаток жизни Богу, я смогла бы обрести пристанище под твоим собственным кровом. Но об этом не могло быть и речи. Так что ты подумал о Денизе, ибо она была добра и совершенно тебе предана. Более близкая тебе, чем остальные братья и сестры, замужняя, мать семейства, — она предоставляла, словом, все желаемые гарантии для такого плана. Ты знал и то, что она отнесется ко мне дружелюбно.

Эта часть плана не представляла собой большой трудности. Но иначе обстояло дело с моим отъездом из дома, где Фюльбер держал меня на положении пленницы.

К счастью, неожиданный случай, — если что-то вообще бывает случайным, — пришел мне на помощь. Один из друзей-каноников дяди, живший в Провэне, пригласил его к себе для участия в богословском диспуте. Польщенный и прельщенный приглашением, старик решился на поездку, хоть и беспокоился на мой счет. Он сделал множество наставлений моему тюремщику, взял клятвы со служанок, произнес передо мной длинную речь об обязанностях девицы и уехал на своем муле в сопровождении слуги.

С ликованием в душе смотрела я на его отъезд. С помощью Сибиллы я предупредила тебя об отлучке дяди, затем тайком собрала суму, куда сложила немного белья, кое-какую одежду и две-три любимые книги.

Перебирая вещи, я нашла на дне сундука монашеское облачение. Его подарила мне одна из сестер в Аржантейе, когда я покидала монастырь. Находка навела меня на мысль. Я знала, что дороги на всем протяжении предстоящего пути небезопасны. Множество опасностей могло подстерегать в пути чету без охраны. Так не облачиться ли в священные одежды? Они защитят меня от разбойников и грабителей лучше целой свиты вооруженных лакеев.

Твои одежды каноника и мой монашеский плащ защитят нас от насилия и алчности. Вот я и решила нарядиться монахиней, как только наступит час, и стала ждать.

Позже ты жестоко упрекал меня за этот маскарад, посчитав его неуважением к сану. Но в душе я была далека от этого. Мысль оскорбить бенедектинский орден ни на секунду не посетила меня, когда я придумывала эту хитрость. У меня была лишь одна цель: как можно надежней укрыть драгоценное бремя, которое я носила. Эта маскировка была в моих глазах лишь ловким средством защитить и себя, и своего ребенка. Можно порицать меня за легкомыслие, но хоть я и вела себя таким образом, не дав себе времени поразмыслить, могу, тем не менее, утверждать, что никакая кощунственная мысль меня не коснулась. Я и не думала, — как позже ты говорил, — насмехаться над божественной благодатью. Я была далека от святотатства! Во многом, я уже сказала, я была все еще ребенком. В горячке приготовлений мне показалось совершенно естественным воспользоваться так кстати найденной одеждой. Да и не была ли она лишь частью опьяняющего приключения?

Впоследствии ты причинил мне много боли, обвиняя в грехе святотатства. Несомненно, то было моей судьбой — платить страданием за каждый миг, каждую кроху блаженства. Бог и вправду одарил меня опасным свойством — и наслаждаться, и страдать с одинаковой ужасающей силой.

Вскоре я получила записку. Ты просил меня быть готовой к следующей ночи. Пьянящее счастье переполняло меня.

Сибилла в последний раз взялась подмешать маковый порошок в вино моего стража. Тот вскоре благополучно захрапел. Она постаралась также отвлечь внимание моей хромоногой служанки, втянув ее в болтовню с кухарками. Мой путь был свободен. Я могла уходить.

Чувство нереальности охватило меня, когда я выскользнула в условленный час за порог дома, который, несомненно, покидала навсегда. Ни раскаяния, ни страха! Лишь абсолютная надежда и безграничная уверенность. Я отправлялась к тебе, на твою родину, чтобы произвести на свет твоего ребенка. Нашего ребенка. Да простит мне Небо, но как Мария, ожидавшая Иисуса, я ощущала себя блаженной!

Мы встретились в сумерках под сенью сада. Лето было на исходе. Созревали первые яблоки, их сладковатый аромат витал в сентябрьской ночи. Погода была ясной. Впрочем, самый упорный ливень не изменил бы моего воодушевления.

Помнишь ли ты, с какой горячностью прижал меня к себе? Я еще не начала полнеть и сохраняла гибкость стана, который ты любил сравнивать, как псалмопевец, со стволом молодого тополя.

Плащ скрывал от твоих глаз мое облачение, но черное покрывало на голове тебя заинтриговало. Тогда я и призналась тебе в подлоге. Насколько я помню, тебя это тоже не слишком смутило. Помню даже, ты похвалил мою изобретательность… Естественно, впрочем, что после стольких несчастий и через столько лет ты увидел это переодевание в совсем ином свете.

Мы не стали задерживаться и тотчас пустились в бегство. Дабы не привлекать внимание стражи, ты отправил слугу с двумя оседланными лошадьми за мост, к часовне Сен-Северен.