Как убить рок-звезду - Тиффани де Бартоло

Я спросил, что значит всегда – совсем всегда или раз в неделю. Она ответила, что всегда – это всегда, каждый день. И объяснила, почему она это делает: она не может тратить много денег на одежду, а так – даже если на ней старые джинсы и футболка – она чувствует себя хорошо одетой. Нарядной.

Ясное дело, что теперь каждый раз, когда я увижу ее, я буду гадать, какого цвета сейчас ее белье.

Я закрыл глаза и застонал, пытаясь усмирить эрекцию, которая беспокоила меня с тех пор, как я вошел в ее комнату.

– Что? Опять поджелудочная? – спросила Элиза.

Я объяснил ей, что это не поджелудочная, а совсем другое, и она обозвала меня уродом, но при этом, кажется, улыбнулась. Честно говоря, мне потребовалась вся моя сила воли, чтобы тут же не прижать ее к кровати и не поцеловать. Я, наверное, так бы и сделал, если бы меня не отвлек длинный тонкий шрам на ее левом запястье.

Не думая, я взял ее руку и поразился, какой удивительно хрупкой она оказалась. Я провел пальцем по шраму – на ощупь он напоминал строчку на укороченных джинсах, которые я укладывал в прошлый вторник.

Я знал все о шраме – Майкл рассказал мне эту историю, как он нашел ее в луже крови на полу ванной, когда ей было, кажется, шестнадцать или вроде того.

Элиза выдернула руку и засунула ее под подушку.

– Я устала, – сказала она. – Иди к себе, пожалуйста.

Я не пошел. Вместо этого я дотянулся до завитка волос, который падал ей на глаза, и осторожно, стараясь не касаться кожи, убрал его назад, и мой палец прикоснулся к крохотной жемчужине сережки. По-моему, в тот момент что-то промелькнуло между нами, но я не уверен. К тому времени я уже окончательно запал на нее. Серьезно, если привести меня в комнату, где будет Элиза и еще сотня красоток, я подойду именно к ней. В ней есть что-то магнетическое. И печальное. А когда она разговаривает, она как-то по-особому опускает подбородок и поднимает на тебя глаза, и тебе начинает казаться, что ты – единственный человек в этой комнате или даже во всей вселенной. Такой у нее специальный талант. А когда она перестает смотреть на тебя, то сразу оказывается в другом мире, за сотни миль отсюда, и ее темные соколиные глаза устремлены кверху, будто у нее свои, особые отношения с небом.

Я уже говорил, что мне страшно хотелось ее поцеловать? Сначала губы, потом веки, потом то место, где бедро, изгибаясь, переходит в талию. И мое желание не ограничивалось одним членом, а заполняло все тело жаром и такой силой, что мне казалось, я смог бы парить в воздухе.

Я приблизился к ней, и она быстро сказала:

– Даже не думай.

Мне показалось, что она изо всех сил старается, чтобы я не начал ей нравиться, и поэтому рассказал ей историю о том, как, когда я был маленьким, мама приготовила однажды суп из моллюсков. Кажется, это был мой день рождения, и суп был частью праздника, но я наотрез отказался его есть. Я сказал, что терпеть не могу моллюсков, а она спросила: «Откуда ты знаешь, что не любишь? Ты ведь никогда их не пробовал». Она пообещала, что, если мне не понравится, она сделает мне бутерброд с ореховым маслом, но сначала я обязательно должен попробовать. Хотя бы одну ложку.

Я сделал паузу, чтобы убедиться, что Элиза меня слушает.

– Разумеется, орехового масла в тот день я не захотел.

– Очень трогательная история, – сказала Элиза, – но у меня аллергия на морепродукты.

Я сказал ей, что смысл рассказа совсем не в этом, а она начала бухтеть, что у меня есть девушка по имени Авриль, и я сплю еще с одной девушкой, по имени Бет, не говоря уже о том, что она сестра моего друга, не говоря уже о том, что сейчас ей меньше всего нужны проблемы с парнем вроде меня, и – бла-бла-бла и бла-бла-бла. Мне даже показалось, что она сейчас заплачет, а обычно этого достаточно, чтобы я моментально оказался в другом конце города, но – можешь себе представить? – у меня возникло странное желание прижать ее к себе и успокаивать, пока она не уснет.

Дорогой друг магнитофон, запомни этот момент. Лежа рядом с Элизой, я неожиданно почувствовал, будто нашел нечто, что даже не помню когда потерял.

Мы молча поразмыслили над ситуацией, а потом я сказал:

– Не надо отказываться от всех фруктов, если тебе попалось одно гнилое яблоко.

А она сказала:

– Пожалуйста, иди в свою комнату.

Я сказал:

– Если я уйду, я заберу с собой вентилятор.

Она сказала:

– Забирай этот дурацкий вентилятор.

Выходя из ее комнаты, я немного поколебался напротив вентилятора, даже, кажется, взялся рукой за шнур, но вышел без него.

Все.

До того как я переехала в Нью-Йорк, я любила мечтать о том, как буду жить там. Мечты были довольно глупые. Мы с Верой могли полдня просидеть в каком-нибудь кафе, обсуждая нашу будущую жизнь и то, как здорово мы все устроим. Предполагалось, что вечерами мы втроем будем ходить во всякие крутые места и слушать там живую музыку. Но на самом деле Вера с Майклом были все время заняты, да и я тоже. В течение первой недели в Нью-Йорке мы почти не виделись.

А я не могла избавиться от мыслей о Поле. Я все время вспоминала о том, что он сказал мне, когда ночью пришел в мою комнату, и о том, что он отказался от предложения, которое могло быть его единственным шансом, потому что не хотел бросать моего брата и всех остальных. Наверное, думала я, что-то большее скрывается за его легкомысленной улыбкой и веселой хамоватостью.

На Людлоу-стрит он совсем не появлялся, как будто и не жил здесь. Чаще всего я была полной хозяйкой квартиры, и мне это совсем не нравилось. Больше всего мне не нравилось просыпаться по утрам и видеть распахнутую дверь в его комнату и беспорядок на неубранной кровати, но это был вчерашний беспорядок, и я чувствовала, что чего-то в моей жизни не хватает.

Пошло несколько дней, прежде чем Пол восстановил прерванную связь посредством куска бумаги, прилепленного к моей двери жевательной резинкой. Он писал:

Может, придешь на концерт в четверг?

Я сегодня вернусь с работы в шесть. Дождись меня. Я о тебе думаю.

Я провела все утро, пытаясь найти скрытый смысл в каждом слове записки. Мне надо было знать, что означают слова «Я о тебе думаю» буквально. Думает обо мне как? Вроде «Интересно, где она сейчас?», или «Интересно, любит ли она "Пинк Флойд"» или «Интересно, хороша ли она в постели или как?». Слишком много возможных вариантов. А что значила подпись «потенциально твой»? Как расшифровать ее?

Мне не удалось послушать «Бананафиш» в прошлый четверг, потому что я наводила последний блеск на разгромную статью о «66» в надежде произвести наконец впечатление на Люси Энфилд. Надежда не оправдалась. Она оставила статью без комментариев и дала мне новое задание – сбор фактов для большого материала о бразильской топ-модели. А Корбин – парень из соседней кабинки – поехал брать интервью у Вайана Коэна!

Я пыталась уговорить себя, что нет ничего ужасного в том, что, работая в самом известном в Америке музыкальном журнале, я должна готовить статью о цыпке, которая заявила (цитирую): «Меня просто тошнит, когда музыканты начинают, типа, рассуждать о мировых проблемах. Мне хочется крикнуть им: "Заткнитесь! Идите лучше потанцуйте"».

– Ненавижу свою начальницу, – пожаловалась я Вере за ланчем на скамейке в Бриант-парке в тот самый день, когда Пол оставил мне записку. – Из-за нее все на работе считают меня фанаткой из группы поддержки.

Вера разломила свое печенье и дала мне половинку.

– Почему все на работе считают тебя фанаткой?

– Она сказала им, что я спала с Дутом, чтобы получить эту работу.

Вера не оценила трагизма ситуации. Она только восхитилась:

– Здорово, что ты можешь называть его просто по имени.

Я не стала развивать эту тему. Приближался срок подачи ноябрьского номера, и через полчаса мне надо было возвращаться на работу.

– Не заставляй Майкла бросать группу.

Вера вздохнула так, что взлетела ее челка.

– Это нечестно, Элиза. Мне двадцать семь. Если я не поступлю сейчас, мне будет сорок, когда я получу диплом.

– В браке нужны компромиссы, – глупо возразила я.

– Правильно. Только заметь, пока на компромиссы иду я, – еще раз вздохнула она. – Ты знаешь, что все, что Майкл зарабатывает в ресторане, уходит на группу? Мы живем от зарплаты до зарплаты. Моей зарплаты. Я так больше не могу.

Я не могла с ней спорить. Ситуация была несправедливой для всех. Но ведь можно найти какой-то вариант. Я решила, что это сделаю я.

– Я чувствую, что что-то должно измениться для «Бананафиш».

Я разломала остатки печенья и бросила их на землю. Немедленно налетела стая голубей.

– Элиза, – сказала Вера, – если к тебе подойдет крыса, ты ее тоже накормишь?

– Нет.

– Голуби – это крысы с крыльями.

Лучше бы она этого не говорила. Мне хватало проблем и без летучих крыс.

Вера оглянулась на нью-йоркскую Публичную библиотеку за своей спиной.