Я. Книга-месть - Отар Кушанашвили

У меня, конечно, есть вопросы по «Мобильным блондинкам», но – блондинки же, шут с ними; главное, ИМ продолжил писать о том же, о согласии с человеческой долей, о том, как ввиду «Северной звезды» надо прижать к себе зазнобу и дать слово – себе, ей – ничего не бояться. Быть Бенисио дель Торо, а не каким-то заурядным актеришкой.

Когда кругом ералаш, и ноют самые сильные (мнимо), и в разгаре сплошной карнавал мелюзги, и – в рифму – мозги кричат SOS от службы, от дружбы, от прелой политики – что, я вас спрашиваю, спасает?

Вечер выходного дня и песня «Трамвай пятерочка», так было со мной, я тогда обретался в Черемушках, фигурирующих в песне. (Там, кстати, точно сказано, «под окном любимых не целуют» нонче, когда ж целовать, если все пьют до опузырения.)

ИМ, по-моему, специально так устроил свою жизнь, или построил, чтобы не попадать в поле зрения папарацци, он летает – и пока пишет про Кострому, и когда не пишет – ниже их радаров.

Парадокс: ИМ пашет в самом бесчеловечном бизнесе, а сам до глубины души, до кончиков пальцев – сентиментальный пры-ы-ынц. Будучи другим, как можно было бы сочинить песню «Москвички» (где, кроме прочего, Расторгуев таким манером произносит слово ШАКАЛАДКА, что отчетливо восторженно понимаешь: сантименты, теплынь, жар объятий не переживают ренессанс, они всегда были с нами, в нас!)?!

Ну не напоминать же мне, что Николай Расторгуев – один, если не самый, из самых любимых артистов.

Политкорректный, кряжистый, основательный.

Форпост Матвиенко и с недавних пор – наш посол в мире галстучных хлыщей.

Или песню про «Мента» (клянусь, она так называется!). Та самая, которую Коля, добиваясь слезоточивого абсолюта, заканчивает приказом: «Встать, когда хоронят Бойца!» Было менту 20 смешливых и смешных лет, у него не было синдрома Вьетнама, он и жизни-то не видел, чтобы со смаком рассказывать, как он «пытается найти способ пройти через это», не жил еще согласно мечтам, надел форму, на которую скалятся те, ради кого надел, и – на тебе. Пуля.

ИМ написал мелодию, которая позволила НР, рассказывая об обычном хорошем парне, петь тихо-тихо, как только НР один и умеет, а в конце рявкнуть, задыхаясь от слез.

А ИМ превратил даже отвратное слово «мент» из издержки новояза в провокативную высокопарность.

Мне моя говорит, что лучшие песни ИМ пахнут весной, отливают малахитом (а моя, это существенное уточнение, не музыкальный критикан, я бы в уме повредился), обрамлены такой изысканной рамкой звуковой, что я обязан вам доложить, что кудесника звука всех вечнозеленых пьес ИМ зовут Игорь Полонский и он похож на выпускника Гарварда, вовсе не на парня, придавшего «Комбату» духоподъемный шарм.

Саша Маршал. За каким чертом?

Сильный человек Саша Маршал сильно выступил на концерте для ветеранов. Он вышел в кителе, увешанном орденами и медалями; первые несколько рядов ветеранов, у которых было-то по одной награде на лацкане, слышно ахнули.

А. М. был беспричинно трагичен, пел про батю (не комбата), такую же, как он, сильную, порядочную личность.

Его драпировка повергла в смятение и меня. На вопрос, за каким чертом, я получил ответ о «достоверности».

ИМ чужд картинности, редко дает интервью, как заправский хитрован, отделывается общими словами, для нашего шоу-биза, чистоганно-развратного, подозрительно целомудренный и высшим комплиментом полагает, когда кто-то называет кого-то из роты его подопечных приличным человеком.

Во, я подошел к главному. К 50 годам, заделавшись знатным деятелем на поприще шоу-бизнеса, ИМ добился, стяжал, заработал репутацию приличного человека и очень, очень, очень хочет, чтобы те, с кем он работает, старались быть хорошими людьми, отрицающими беса.

Мне достаточно эволюции Григорьева-Аполлонова, которая началась с отметки «ничего себе пацан» и к настоящему моменту зафиксирована на отметке «с таким за честь дружить».

Саратовских работниц аэропорта (владивостокских, самарских, бишкекских, рижских, киевских) я доводил до исступления умопомрачительно корявым, но неотразимо обаятельным исполнением, минимум 20-кратным, песни «Прощай» с сердце разъедающим зачином: «Я уже давно предчувствовал потерю, ею оказалась ты». Я же хитер как бес: всегда на чужом выезжаю. На чужом репертуаре. Возвращался в Москву, рассказывал ИМ о караоке-триумфах, он улыбался, понимая, что даже бестолочь в известном смысле – барометр пристрастий публики.

На сцене «Метелицы», уже почившей площадки для арт-игрищ, я исполнил (разумеется, надругавшись над оригиналом) песню «Рыжая». Меня АГА, самый знаменитый после Чубайса Рыжий в стране, толкнул в бок: ты чего, все песни, что ль, изучил?..

Все, что ль, изучил.

Я, знаете ли, совсем плохих песен не учу.

Когда-то я завершил документальный фильм памяти Игоря Сорина словами, что он так и не стал большой звездой, но останется маленькой звездочкой, струящей не потоки, но лучики света.

Он был лампочкой – лапочкой, ИМ – лампа, прожектор, подарок барабанным перепонкам, сердцу в груди, живущему в мучительно-сладостном томлении по абсолюту.

Один хороший парень сказал про самого ИМ, что не понимает, как тот пишет душераздирающие песни, будучи таким воспитанным, культурным, обходительным парнем. Хороший парень, как и все, полагает, что люди из шоубиза – прожженные циники и просто имитаторы хороших эмоций за хороший баблос.

В принципе возразить нечего. Вам остается только поверить мне на слово: ИМ – сложный, но хороший человек. Плохой так не улыбается.

Раз он со смехом сказал мне, что в прошедший уикенд с семьей трапезничал в рублевской ресторации, а по соседству я изображал тамаду, поминутно славословя именинника. Колись, за сколько? Я назвал цифру. ИМ вскинул брови. За такие, мол, деньги я бы и сам вприсядку пошел и горланил месяц напролет, не гнушаясь ничем.

У него нет никакого пиетета к прошлым заслугам. «Фабрика звезд» оказалась привычкой пробовать новое, не бросая старое.

Ну прям как Пугачева, иронизирую я.

Хуже, серьезно отвечает он. Говорит, что «ФЗ» опустошила его, что «больше никогда», что приручать кого-то – предприятие слишком хлопотное для ума и для сердца, что он слишком переживает из-за тех, кто не добился успеха.

Кто-то же должен сеять разумное и доброе, пусть не вечное. Я, знаете, паре по фамилии Агурбаш эту миссию не доверил бы.

Он написал, а Расторгуев спел песню «Просто люди» про моих, твоих, наших, даже медведевских папу с мамой; «Ребята с нашего двора» – про охламонов, которые снятся мне через ночь; «Самоволочка» – епитимья впереди, пока мороженое и стайка хохотушек; гимн «Москве» – «что же ты сделала со мною?!», из мальчика под твоим покровом я вымахал в мужа, и, чтобы ни трындели, пахнешь ты, как зазноба, как в фильме с ранним Михалковым, поющим в метро. Он написал про студенток, не тех, что… а тех, что краснеют от поцелуя. Про сердечное ведомство ледащих и кряжистых пацанов, от имени которых, мысли которых, робкие и не очень, вещают члены семьи – Шаганов и Андреев, призванные даже про ералаш в голове написать улыбчиво, с проглоченной слезой. Он написал про незнакомых людей как про знакомых, и они стали нам родными. Он славит тихих людей, не ведающих воя, прося оконного «За Родину!»; затюканного службиста, способного, оказывается, спеть Дусе серенаду, про Кольку в замасленной фуфайке, про листопад, про безмерную вину после дурацкой ссоры («Сяду на последний я автобус, и к тебе приеду, и скажу: как скучаю, твой не слыша голос, как я нашей дружбой дорожу»). Про усталость после марафонского марш-броска, мозг не работает, целуй меня, целуй, и целует Маня Андрюху, а Лола Кирилла Андреева, а Расторгуев спасен любовью Наташи и песнями ИМ, и девчонки фабричные пишут любовные sms-ки, и Дайнеко грезит о принце, и «в нашем городе Новый год, и я снова живу».

Игорь, спасибо!

Улыбаюсь.

Лучусь.

Группа, с помощью Матвиенко переплавившая пубертатные эмоции в арт-продукт.

Наутро после демонстрации «Туч» ИМ сказал мне по телефону: «Все, они влюбили в себя страну». Это к вопросу о просчитанности успеха. Ее, просчитанности, не было. Потому что реплику ИМ говорил потерянным голосом.

Вначале наполеоновских планов не было. Вначале было понятное каждому нищему желание барахольно-желудочного улучшения жизни.

Мои суждения и оценки, посвященные «Иванушкам», далеки от беспристрастности и, вне всяких сомнений, благодушны.

С Григорьевым-Аполлоновым я пил до опузырения (сейчас так, чуть-чуть), с Игорьком Сориным научился курить сигары. С ними обоими я стоял у ночного сочинского моря в божественном восторге и тоске, среди немолчного шума и пылающей звездной бездны, и болтали о славе, девчонках, не зная еще, какие сюрпризы нам приготовила сучковатая и великодушная судьба.

Славные ублюдки