День, когда умерли все львы - Олег Батухтин

– Больше всего меня в этой истории печалит тот факт, что никто в селе не помнит имени подруги Маруси, вырвавшейся из лап похотливого Пузрана, а ведь она чуть ли не самый главный персонаж драмы, – сказал пастух, – не сомневаюсь, что даже Зухра – её родная дочь – также не сможет дать ответ на вопрос, как звали её мать?

– Да потому что, хрен такое имя запомнишь, – буркнул Мансур.

Мы прошли мимо стайки детей, играющих с полиэтиленовым пакетом. Ребята подбрасывали мешочек в воздух и поочередно дули на него, не давая упасть на землю. Погода для такого развлечения подходила идеально – ни одно дуновение ветра не мешало легкому пакетику следовать велению маленьких детских ртов. Среди детворы весело хохотали квартет отпрысков четы Зубайдуллиных. Их одинаковые лица с пустыми глазами вселяли суеверный ужас. Братья, единственные из компании, ни на минуту не прекращали ковырять в носу. Игра, на мой взгляд, в самый раз подходила для интеллектуальных способностей маленьких Зубайдуллиных. Дети – наше будущее. Будущее родной Башкирии, которое необходимо беречь, взращивать и всячески лелеять. Словно прочитав мои мысли один из детей-идиотов споткнулся о корягу и комично растянулся на траве. «Инаннен кутаке!», – истошно закричал мальчик и надрывно разрыдался под смех своих товарищей и братьев.

– Вы знали, что якобы у деда Игната был брат близнец? – спросил Вася Муравкин, глядя на стайку злорадствующих детишек.

Я покачал головой, хотя эта информация казалась мне знакомой.

– Не– а, – ответил Мансур, – он же всю жизнь один прожил.

– Сам старик об этом не говорил, хотя любил поболтать, – сказал пастух, – но моя прабабка знала бабку Игната, вроде как даже в каком-то родстве они состояли.

– Здесь все в родстве, – прокомментировал я, – это же Нижний Басрак.

– Ну да, – кивнул Вася Муравкин, проведя кончиком языка по редким усам, – в общем, прабабка рассказывала моей мамке, что у деда Игната был брат и родились они сросшимися.

Мансур присвистнул.

– Первый раз слышу. Сиамские близнецы? – спросил я.

– Вроде того…

– Где они соединялись?

– Вроде жопами, точно не помню, – пожал плечами Вася Муравкин, – мать мне рассказывала, когда я был совсем маленьким.

Я почувствовал, как ускорилось моё сердцебиение. Сросшиеся Близнецы… Я потряс головой, пытаясь избавиться от дрожи и одолеть чувство дежавю.

– И что? – спросил я.

– Ну, мать умерла при родах, – продолжил пастух, – Агафья Петровна, по настоянию папаши Игната, попыталась разделить близнецов. Один не выжил.

– Вранье это все, – сказал Мансур, – такое только в сказках бывает. И прабабка твоя была сумасшедшей. Дай папироску.

– По крайней мере, все точно знают, что мать Игната отдала богу душу, рожая сына, – ответил Вася Муравкин, доставая из кармана пачку папирос, – потому что как только у нас в селе какая баба на сносях объявляется, так все плюют через плечо, «чтоб не как у Игната».

– Спросим у Агафьи Петровны при случае, – сказал я, – мы пришли.

Мансур небрежно зажал папиросу между зубов и чиркнул спичкой. Выпустив клуб дыма он смачно сплюнул на землю. Мой друг пыхтел как заправский курильщик, но что-то в его движениях выдавало неопытного подростка. Мансур поймал на себе мой взгляд и вскинул брови. Всем своим видом он пытался показать, что посещение деда Игната – свидетеля главного позора всей мансуровской жизни мало его волнует. Но по красным ушам и бегающему взгляду было совершенно ясно, насколько глубоки переживания Мансура. С того момента, как дед Игнат поймал моего друга за еблей с тыквой, прошло немало времени. Два года Мансур успешно избегал общества старика, а в нашем маленьком селе скрываться от кого-либо – занятие крайне непростое. Отчасти в этой позорной ситуации был виновен я. Мансур преисполнился чувством великой зависти, когда я рассказал ему, о своем пальце во влагалище соседки Зухры. Не пытаясь скрыть своей эрекции он спросил, каково это, все-таки? Я ответил первое, что пришло мне в голову. Будто засунуть палец в переспелую дыню, сказал я, а Мансур мечтательно закатил горящие похотью глаза. Кто же знал, что мой похотливый друг этой же ночью захочет испытать заветные ощущения. Правда, ему пришлось довольствоваться тыквой, так как в нашем селе дыни никто не растил.

Слух о престранном половом акте прошел по всему селу. Я думаю, только врожденная глупость Мансура помогла ему справится с насмешками, которые длились более года. Далее сельчане переключились на следующий сексуальный опыт моего друга. Мансур, не теряя надежды познать женскую плоть, решил воплотить проверенный на практике план с Зухрой. Однако и здесь ему не повезло – Мансур сэкономил на самогоне. Потенциальная сексуальная партнерша была недостаточно пьяна, когда юный ловелас попытался стянуть с женщины рейтузы. Зухра, удивленная столь неджентльменским поступком юного собутыльника, вывалила на голову деревенского романтика тазик с маринованными огурцами и подняла сумасшедший крик. Напуганный неожиданным поворотом событий Мансур выбежал из старого домика Зухры, на ходу натягивая штаны. Я наблюдал за этим действием с крыльца своего дома со злорадной улыбкой на лице.

Мансур, словно читая мои мыли, прервал мои воспоминания.

– Ну что, идем? – спросил он, недовольно хмурясь.

Мы стояли перед кривыми воротами, за которыми находился разваливающийся дом дореволюционной постройки. Чтобы распахнуть просевшие ворота, потребовалось приложить значительные совместные усилия.

– Как он вообще выходит из дома? – задал риторический вопрос Вася Муравкин, когда ворота с протяжным скрипом распахнулись.

– Вот как, – ответил Мансур и указал рукой на огромную дыру в заборе, которую образовывали несколько выломанных досок. К отверстию вела основательно утоптанная дорожка.

– Если так хорошо знаешь эту местность, мог бы указать на проход до того, как мы открыли ворота, – проворчал пастух.

Мы зашли во двор, который больше напоминал заросшую сорняком свалку. Центральное место в композиции занимал утопающий в зарослях травы, ржавый остов микроавтобуса «РАФ». В настоящее время он играл роль открытого навеса, защищающего от дождя различного рода хлам. При определенном старании в кабине трактора можно было разглядеть старую прялку, огромные мотки спутанных проводов и три бочкообразные стиральные машины. По всему двору были разбросаны обломки кирпичей, битый шифер и ржавые детали от трактора. В этой безумной гармонии природы и мёртвого индустриализма безмятежно порхали бабочки-капустницы.

Дом находился в ещё более плачевном состоянии, чем двор. Невооруженным взглядом можно было заметить прогнившие лет двадцать назад нижние венцы. Доски, удерживающие завалинку, давно отвалились, позволив земле рассыпаться в разные стороны. Обналичники, украшавшие когда-то окна, держались исключительно на распахнутых ставнях. Когда-то дом был выкрашен в ярко зеленый цвет, теперь же былой нарядный окрас угадывался лишь у оснований карнизов. Венчала эту халупу ветхая крыша из потрескавшегося шифера. Единственное, что выглядело относительно новым в этом жилье – это редкие заплатки рубероида, которые заменяли стекольное плотно в некоторых окнах.

– Дед Игнат! – заорал Вася Муравкин. – К тебе гости!

Я вздрогнул. Ответом пастуха была лишь тишина.

– Есть кто дома? – предпринял ещё одну попытку Василий.

– Зайдем, – сказал я и направился к покосившейся двери.

Внутри дом оказался не более презентабельным, чем снаружи. В воздухе витал аромат старых тряпок и свежей браги. Вся веранда была завалена сухими выскобленными тыквами, которым дед Игнат придавал вид разнообразных зловещих физиономий. Жителям села всегда была известна тыквенная страсть старика, но я не подозревал до каких великих масштабов она распространяется. Со всех сторон на меня пустыми глазницами смотрели гротескные тыквенные лица. Стоит отметить, дед Игнат однозначно обладал талантом резчика-скульптора. Ему удалось придать некой неприятной гипертрофированной реалистичности всем своим творениям – все тыквы обладали развитой мимикой. Сардонический смех, безмолвный ужас, слепая ярость. Было искренне жаль, что в России и в нашем селе в частности, праздник кануна Дня всех святых не обладал широкой популярностью среди общественности. В противном случае дед Игнат имел бы все возможности стать известным на всю страну тыквенным скульптором.

Я покосился на Мансура, который намеренно не рассматривал экспонаты этого тыквенного музея. Пройдя по захламленной прихожей мы прошли в жилую комнату, которая, как оказалось, стала последним прибежищем деда Игната.

В центре комнаты стоял облупившийся стол, за которым сидел, без сомнения, мертвый старик. Он уронил голову в тарелку со своим последним супом. В правой руке, мирно лежащей на столе, дед Игнат всё ещё сжимал краюху хлеба. Левой рукой старик держал деревянную ложку. Возможно, череда событий сегодняшнего дня сильно изменила меня – я не испытывал горечи, грусти или страха, глядя на сидевший передо мной труп. Просто ещё один мертвый лев.