Решая судьбу человека… - Николай Жогин

Проверка личности показала, что Ахметзянов Тауфик в прошлом судим. Следователь листал материалы дела и вчитывался в знакомые протоколы допроса, составленные двадцать лет назад. Ахмеджанов Тавкиль, а ныне Ахметзянов Тауфик за такую же клевету в 1940 году был осужден и семь лет отбывал наказание. Двадцать лет — немалый срок, и судьба вновь столкнула их — преступника и следователя. Оба они стали опытнее: преступник — в своей изворотливости, следователь — в изобличении преступника. Тимофеев понимал, что, как бы ни хитер был преступник, он непременно будет изобличен и понесет заслуженное наказание. Но теперь его беспокоило другое. Как поведет себя Ахмеджанов Тавкиль? Обычно преступник не откровенен до тех пор, пока не почувствует, что полностью уличен.

Когда Тавкиля доставили в кабинет, он боязливо покосился на стол, как бы желая знать, что уготовано ему. Увидя, что стол пуст, перевел взгляд на Тимофеева и смутился.

— Ахмеджанов Тавкиль? — вопросительно сказал Тимофеев. — Садитесь…

Подавленным голосом, заикаясь, преступник произнес:

— Ахметзянов Тауфик по паспорту… И Ахмеджанов Тавкиль… Одно и то же.

Он растерянно стоял у стола, моргая маленькими, глубоко посаженными, глазами. Дряблые щеки его дрожали. Весь его облик подчеркивал: он боится. Боится всего — двинуться с места и сесть, говорить о своих грязных делах и отвечать перед советским законом.

Тимофеев, поразмыслив, с чего начать допрос, спросил:

— Как вы ухитрились в одно и то же время отбывать наказание в местах лишения свободы, окончить техникум, работать?

Торопливо, точно боясь, что его перебьют и не дадут высказаться до конца, допрошенный заговорил:

— Аттестат об окончании педагогического техникума, справки о работе и трудовую книжку купил. После освобождения работал только несколько месяцев в 1954 году, а затем ушел на пенсию. В райсобес представил фиктивные документы о трудовом стаже. Инвалидность мне дали правильно — стал больным после освобождения из заключения.

— Не работали. А чем занимались?

— Спекуляцией.

— Чем спекулировали? — задал вопрос Тимофеев.

Подумав, Ахмеджанов ответил:

— Покупал и перепродавал старые вещи.

— А для чего в подвале хранились большие запасы краски, медикаментов, продуктов и других предметов?

— Это все принадлежит отцу, — отвечал Ахмеджанов. — Он сам получал краску из Москвы, расфасовывал в пакеты и продавал. Я в это дело не вмешивался. Только по поручению отца вел переписку с Юсиповой Розой из Москвы и Гайнутдиновым из Свердловска. Пересылал им деньги. О медикаментах и других вещах ничего не знаю. Без разрешения отца я в подвал не ходил. Вынув из стола анонимное письмо, снятое с газетной витрины, и показав его Ахмеджанову, Тимофеев в упор спросил:

— Когда написали?

Ахмеджанов побледнел, не ожидая такого удара, и растерянно промолвил:

— В конце октября.

И, оправдываясь, продолжал:

— Это дело рук одной женщины. Я отказался от дальнейшей связи с ней. Тогда она пришла ко мне, принесла пол-литра водки и напоила. Был пьяный, плохо помню. Под ее диктовку написал письмо, и она взяла его с собой. На другой день стала просить три тысячи, но я не дал. Она мне пригрозила, что за это письмо мне попадет…

Тимофеев показал ему два других письма и с усмешкой спросил:

— Это тоже под диктовку писали?

Ахмеджанов смешался и тихо сказал:

— Я не писал… Ничего не знаю…

Он явно лгал. Но Тимофеев не пытался пока уличать его; доказательств достаточно, преступнику все равно не уйти от ответственности.

Из кабинета Ахмеджанов уходил сгорбившийся, подавленный.

На другой день преступник подтвердил изготовление им клеветнических писем, спекуляцию красками и другими предметами. В частности рассказал, что в 1930 году он и его отец в роще возле поселка Борисково закопали ценности: серебряные изделия, монеты и акции бельгийской компании.

После допроса Тимофеев тотчас же организовал выезд на место. Ахмеджанов долго отыскивал три дерева, перекопали много земли, но безрезультатно. Было непонятно: изменилась местность или Ахмеджанов запамятовал? Если верить ему — за тридцать лет местность действительно могла измениться.

Вечером того же дня Минин доложил Тимофееву, что опись содержимого подвала произведена, все вывезено и сдано на хранение. В довершение всего показал ему золотую монету царской чеканки и пояснил: нашли в подвале, под ящиком.

Золотая монета и показания Ахмеджанова о ценностях — случайное совпадение обстоятельств или же преднамеренный трюк? Это озадачило Тимофеева. Он был склонен предполагать, что Ахмеджанов пытается приковать внимание следствия к другому, может быть, к бесплодным поискам ценностей в указанных им местах, и отвести подозрение от дома отца. И Тимофеев вновь убеждался в необходимости повторного, тщательного обыска в доме.

Он понимал, что такой обыск производить наугад нельзя, нужно отыскать отправную точку и с нее начать планомерный осмотр всего дома, сарая и двора. Не исключена возможность раскопок.

Посоветовавшись со следователями, Тимофеев принял решение: осмотр дома начать с подвала, где найдена золотая монета, и поручил это сделать Минину.

Старик был неспокоен и зло смотрел на вошедших. Весь его вид говорил, что он не ждал их прибытия. Жены его дома не было.

На вопрос Минина, где жена, старик, брызжа слюной и сжав кулаки, с негодованием быстро заговорил:

— Что властям от меня надо? Соседи завистники… Все отобрали… Отбирайте дом… Сажайте в тюрьму… Сына уже посадили…

— Мы действуем по закону, — разъяснил ему следователь. И, взглянув на Ахмеджанова, который все еще что-то бормотал, сказал: — У вас имеются ценности, золото. Органы следствия предлагают сдать их добровольно, так как они составляют предмет спекуляции.

— Нет у меня ничего, — закричал старик, — уходите из моего дома!

— Мы никуда не уйдем. Кричать бесполезно, — спокойно сказал следователь, — начнем обыск…

Минин и понятые тщательно осмотрели комнату за комнатой, простучали стены, перебрали все вещи. Старик, по-прежнему одетый в залатанный, грязный зипун, неотступно ходил за ними и следил за каждым их движением. Произвели личный обыск Ахмеджанова, осмотрели кухню, — и все безуспешно.

Оставив в доме присутствовавшего при обыске участкового уполномоченного, следователь спустился в подвал. Пустое помещение казалось теперь огромным. По-прежнему в нем держался затхлый воздух, почему-то перемешанный с запахом каких-то лекарств.

Метр за метром вскапывали в две лопаты твердый земляной пол. Отчаявшись что-либо найти, Минин ворчал:

— Сколько земли без толку перекопали… Будь ты неладна, монета… Тень на плетень навела!.. — Он плюнул, со злостью вонзил лопату в грунт — и вдруг послышался еле уловимый скрежет. Он копнул еще раз, и лопата ударилась о что-то твердое.

— Есть, — громко сказал Минин, и все кинулись к нему. Быстро откопав лопатами и руками кирпичный колодец, засыпанный разным мусором, извлекли плоскую бутыль и глиняный кувшин. В них находились серебряные монеты царской чеканки.

— Да, видимо, полпуда будет, если не больше. Серебро… А золота нет.

— А ты хотел полпуда золота найти? — смеясь промолвил понятой. — Золото — это, брат, не серебро…

— Осмотрим еще лестницу, — заявил Минин. Лестница, втиснутая между двумя глухими каменными стенами, прочно подпирала деревянный потолок. Все было сделано надежно и надолго.

И только под самым потолком отсутствовал один кирпич. «Что это? Не тайник ли?» — подумал Минин и, запустив руку в проем, ощутил что-то холодное и гладкое. От волнения стало жарко. Он осторожно расшатал и вынул другой кирпич. Теперь прощупывались бутылки. Понятые сидели на корточках у входа в подвал и следили, как осторожно и медленно Минин отделял от стены один кирпич, второй… Стояла тишина. Все были сосредоточены и с любопытством следили за каждым движением Минина. Он извлек одну плоскую бутылку.

— Золото! — закричал Минин. — Золотые монеты…

За первой последовала вторая бутылка и небольшой холщовый сверток.

Старик сидел на кровати и безучастно смотрел на серебро, лежавшее на столе. Правда, услышав возглас «Золото», он встрепенулся и направился в кухню, но, сделав несколько шагов, вновь вернулся к кровати.

Минин, высыпая на стол звонкие золотые монеты, спросил старика:

— Это ваше золото?

— Нет, — хрипло ответил Ахмеджанов.

— Золото и серебро найдены в вашем доме. Чьи же они?

— Не было у меня золота и серебра, — вызывающе отвечал старик. — Нашли, значит ваше — И он продолжал сидеть, делая вид, что происшедшее его не касается.

Минин считал монеты. «Двести пятьдесят… двести семьдесят, — слышался его отчетливый голос — Двести восемьдесят…»