Телохранитель для мессии (Трилогия) - Юлия Морозова

Темнота. Не черная. Багряная. Нежная. Теплая, как парное молоко. И столь же непроглядная. Напитывающая душу, как кровь, сочащаяся из раны, приложенную к ней ткань. Душная до безоглядного, безотчетного Ужаса.

— Пробудись! — повелели в ней.

Неровности и шероховатости потолка прихотливо складывались в материки, омываемые океанами. Здесь нашлись и Америка, и Австралия, с большим натягом можно было узнать даже Евразию. После пробуждения я добросовестно изучила эту импровизированную карту, прежде чем отважилась чуть–чуть повернуть голову. Помещение было мне незнакомо. Комната размером примерно двадцать на двадцать шагов не поражала своим убранством: ничем не прикрытые каменные стены, узкие окна–бойницы, сквозь которые нехотя проникал солнечный свет. Из мебели — жесткая кровать, на которой лежало мое неподвижное тело, и стол с большим количеством ящичков самых разнообразных размеров. Это все, что можно было увидеть с моего неудобного ложа.

Не подвал, и ладно.

Больше я на ритуалы, при участии в коих понимаешь насущную необходимость эвтаназии, не ходок!

Некоторое время я лежала не двигаясь, опасаясь возвращения кошмарной боли. Воспоминание о ней сковывало тело ужасом. Но недвижно валяться быстро прискучило, поэтому я с большой опаской попробовала пошевелить конечностями. Мышцы слушались неохотно, но боли не было. Не почувствовав дискомфорта, я рискнула сползти с кровати.

Из одежды мне опять ничего не досталось. Соорудив из коричневого покрывала вольную вариацию римской тоги, я безотлагательно занялась осмотром помещения. Исследование решила начать с самого интересного — со стола. Честно говоря, обозревать, кроме него, нечего. Он был доверху набит разнообразными скляночками, чашами, пузырьками и бутылочками с чем–то очень любопытным. На мгновение мне даже показалось, что я знаю чем. От этого захватывающего занятия меня отвлек скрип открывающейся двери.

— С пробуждением, дитя мое, — поприветствовал до оскомины знакомый голос. — Рада видеть, что ты уже на ногах.

В руках у меня находилась ни в чем не повинная колбочка, она–то и пострадала: разбилась об пол, срикошетив от невидимой стены, окружавшей настоятельницу.

— Могли хотя бы предупредить, сказать, что будет так ужасно! — Я просто кричала.

«Хорошо, на поросячий визг не переходишь». Мой верный друг и товарищ внутренний голос. Что бы я без него делала?

— Зачем? — Искреннее удивление окрасило ее голос. — Ты впала бы в панику, и нам не удалось бы добиться столь впечатляющих результатов.

Вторая колбочка, и на этот раз не пустая, пошла в дело. Густое ярко–розовое вещество радостно плюхалось внутри. Не пролетев и половины расстояния, разделявшего меня и настоятельницу, она с тихим хлопком исчезла.

— Каких?! Я ничего такого особенного не ощущаю. Где Сила и Знание, которые мне пообещали? — Обиды в моем голосе хватило бы, чтобы пронять камень. Но мать–настоятельница была из материала покрепче.

— На все воля божья. — Ответчица в показном смирении потупила глаза. — Если ему будет угодно…

— ЕСЛИ?!! — Мой возмущенный вопль услышали, наверное, за пределами крепости.

— Прояви терпение. Все придет в нужный момент, — ответила она, пряча улыбку. — Ты же не думала, что такая Сила и такое Знание достаются даром?

Уши вероломно заалели. Именно так я и рассуждала.

— То, что достается даром, ничего не стоит. — Матушка посерьезнела. — Запомни это, девочка.

Перефразированная пословица про сыр в мышеловке если и не остудила мой гнев лучше всяких оправданий, то перевела его в скрытую форму. В кои веки хотела схалявить, а не получилось. Бутыль из темного стекла аккуратно опустилась обратно на свое место.

Матушка смотрела на меня с усталой улыбкой.

— Знаешь, как меня зовут, Лия?

— Астела, — не задумываясь, ответила я.

Она развела руками:

— Цена заплачена не зря. Тебе подвластна любая магия. Только представь, любая. Даже Некромантия.

«Рада?» Очень. Всегда мечтала покойников поднимать.

— Мы поделились с тобой этим, пробудили к жизни, — продолжила мать Астела. — Из тех, кто принимал участие в ритуале, четверо не могут подняться с постели, один пребывает в забытьи до сих пор. Жертвы не напрасны: мы дали миру надежду.

«Ну разумеется, чужая жертва во имя мира никогда не бывает непомерной».

Я подавленно опустилась на кровать. Торжественность ее речи произвела на меня угнетающее впечатление. Взгляд упал на собственные руки. Неужели в моем теле заключена теперь огромная Сила? Мать–настоятельница, аккуратно подобрав рясу, присела рядом. Сухая, теплая ладонь утешающе погладила мою вихрастую голову.

— У тебя все получится. — Она выделяла каждое слово. — Пробудить Силу я помогу, но, для того чтобы тело вспомнило боевые навыки, придется пожить жизнью алоний, самых молодых дочерей Ордена. Через полгода ты станешь безупречна и будешь готова предстать пред Императором.

— Через полгода? — машинально переспросила я, думая о том, зачем Императору моя безупречность и не придется ли мне охранять кровать у него в спальне.

— Кто–то тратит всю жизнь на то, что ты получишь за жалкие полгода. — Голос настоятельницы оторвал меня от картин кровожадной расправы.

Было в голосе и в выражении глаз матери–настоятельницы нечто такое… пугающее, отчего я поторопилась сменить тему:

— Когда меня переведут в мою комнату? Кровать жесткая, удобств никаких…

Мать–настоятельница подарила мне всепрощающую улыбку воспитательницы в заведении для детей, отстающих в умственном развитии.

— Сразу, как только аалона Ренита с тобой закончит. Сейчас я ее пришлю.

Она ушла, а спустя несколько минут появилась вышеупомянутая аалона. Сказать, что женщина была большой, значит не сказать ничего. Огромная — вот верное слово — руки молотобойца, косая сажень в плечах, бюст как два арбуза, выспевших под щедрым краснодарским солнцем. Ей только санитаркой в психиатрической лечебнице работать — успокаивать буйных больных. Я с ужасом подумала, что же это она со мной такое должна сделать.

Если опять всякая боль — я пас.

Потянув за руку, она поставила меня на ноги. Ее маленькая голова качнулась в откровенном осуждении.

— Запустила ты себя, девочка. — Голос должен был принадлежать томной, ослепительной красавице, а не этой женщине–горе, до того он был нежен и бархатист.

Она медленно обошла меня, придирчивым взглядом окидывая фронт работы. Что той непочатый край, без труда угадывалось по выражению озабоченности на лице монахини. Закончив осмотр, женщина все же ободряюще улыбнулась: