Город лестниц - Роберт Беннетт

Шара закрывает глаза.

– Подожди немного, родная моя, – вздыхает Винья. – Ты же видишь, я делаю для тебя все, что могу. Сейчас входят в силу политики, которые прислушиваются к моему мнению. Скоро у них не останется другого выбора – им придется согласиться со мной…

– Проблема в том, – тихо говорит Шара, – что мы, оперативники, сражаемся ради того, чтобы дома было все спокойно. Но… время от времени нам нужно возвращаться домой. Просто для того, чтобы помнить – какой он, этот дом, ради которого мы сражаемся.

Винья презрительно отфыркивается:

– Что за сантименты! Ты – Комайд, детка. Ты – дочь своих родителей. Ты мое дитя. Ты патриотка. Где ты – там Сайпур.

«У меня на глазах умерло столько людей, – хотела бы сказать Шара. – И я подписала столько смертных приговоров, что перестала быть похожей на родителей. Я стала другой. Совсем другой».

Винья улыбается, глаза блестят от слез:

– Пожалуйста, береги себя, девочка моя. В Мирграде вес истории ощущается сильней, чем в прочих местах. Я бы на твоем месте следила за каждым своим шагом. Ведь ты – прямой потомок человека, который не оставил от прежнего Континента камня на камне.

И она протягивает руку, протирает стекло и исчезает из виду.

Задача Министерства иностранных дел состоит в том, чтобы упорядочивать то, что в принципе не поддается упорядочиванию.

Так или иначе, если нечто невозможно сделать, это не значит, что жители Сайпура не должны ожидать, что это все-таки будет сделано: в конце концов, разве перед Войной невозможное не случалось на Континенте каждый день и каждый час?

И разве не по этой причине в Сайпуре и остальном мире людям снятся по ночам кошмары?

Из письма премьер-министра Анты Дуниджеш министру Винье Комайд. 1712 г.

Запретное

Мирградский университет прячется в тени городских стен на западной окраине. Это целый каменный лабиринт комнат, переходов, двориков. На потемневших от дождя стенах расцветают темные пятна мха, плиты полов и тротуаров стерты до гладкости – наверняка множеством ног, ходивших по этому камню в течение долгих веков… Толстые и раздутые печные трубы напоминают осиные гнезда, а не детали архитектуры – так не строят, по меньшей мере, вот уже несколько столетий.

Однако Шара заходит в здание и оглядывается: ого, а с водопроводом и канализацией дела обстоят более чем замечательно. Труб почти не видно – разве что тут выглядывает колено стояка, там на потолке виднеются противопожарные оросители. Ну и, конечно, везде, как и положено, раковины и краны. Вполне современного вида.

Шара пытается скрыть улыбку. Она прекрасно знает: университет выглядит старинным, но на самом деле постройке лет двадцать с небольшим.

– В каком мы крыле? – спрашивает она.

– Лингвистическом, – отвечает Нидайин. – Они предпочитают говорить не «крыло», а «камера».

Шара медленно смигивает: как грубо и быстро ее поправили, однако. Нидайин – типичный работник посольства: заносчивый, самодовольный, самоуверенный. И, тем не менее, он занимает должность посольского представителя по связям с общественностью, а значит, в его обязанности входит сопровождать послов и дипломатов во время важных визитов – например, в университет.

– Какие длинные тут камеры, – бормочет Питри, оглядываясь. – На коридор больше похоже, а не на комнату…

– Слово «камера», – с нажимом произносит Нидайин, – имеет глубоко символическое значение.

– И какое же?

Нидайин явно не ожидает, что его примутся экзаменовать по этому вопросу. Поэтому он гордо отвечает:

– К расследованию это не относится, уж будьте уверены. Так что неважно, какое.

Среди каменных стен гуляет эхо шагов. После смерти доктора Панъюя университет опустел. Возможно, это все голубоватые отсветы ламп на стенах (кстати, лампы газовые), но Шара не может отделаться от ощущения, что они внутри чего-то… живого. То ли в улье, то ли в брюхе огромного животного. Возможно, архитекторы именно этого эффекта и добивались.

Интересно, как Ефрем относился к этому зданию. Она уже осмотрела его комнаты в посольстве: естественно, пусто. Голо. Хоть шаром покати. Но другого Шара и не ждала: Ефрем был из тех людей, что живет работой. А уж такая работа поглощала его целиком – еще бы, город какой! Легендарный город. Кладезь для историка. Наверняка какой-нибудь ящик стола университетского кабинета Панъюя ломится от карандашных рисунков: здешние карнизы, ворота, и конечно – десятки набросков с дверными ручками. Ефрема буквально гипнотизировало все, что люди делали руками. «Сразу видно, как они взаимодействуют с миром, – пояснил он ей как-то. – В глазах отражается душа, а вот материя, подсознательное, основа поведения – все это в руках. Понаблюдай за руками человека – и узнаешь его сердце». Возможно, он говорил правду – потому что сам Ефрем, приближаясь к очередному открытию, всегда трогал предметы: проводил пальцами по столешницам, постукивал по стенам, ковырял землю, оглаживал спелые фрукты… Ибо для Ефрема Панъюя и целого мира было мало – он хотел видеть и знать больше и больше.

– Так, я заинтригован, – заявляет Питри.

– Я же сказал – это неважно, – упирается Нидайин.

– Тебе откуда знать? – сердится Питри.

– Уж я-то знаю, – заявляет Нидайин. – Просто у меня под рукой нет справочных материалов. А я бы не хотел давать непроверенную информацию.

– Чепуха какая, – не сдается Питри.

Сигруд тихонько вздыхает. По его меркам, это все равно, что кулаком по столу треснуть.

Шара прочищает горло и говорит:

– В университете шесть камер, потому что континентцы представляли себе мир в виде сердца с шестью камерами, и каждая считалась домом определенного Божества. От Божества к Божеству перетекала сила – и так рождалось течение времени, судьбы, событий. Так обращалась кровь мира. Университет – это микрокосм, отражающий общее устройство вещей. Приходя сюда, можно было научиться всему обо всем. Во всяком случае, так было задумано.

– Это правда? – изумляется Питри.

– Да, – кивает Шара. – Но это – не изначальный университет. Настоящий был уничтожен во время Войны.

– Во время Мига, хотели вы сказать, – поправляет ее Нидайин. – Исчез вместе с большинством построек Мирграда. Правильно?

Шара не обращает на него ровно никакого внимания.

– Университет выстроили заново, основываясь на довоенных изображениях и рисунках. Мирградцы настаивали, чтобы здание восстановили в прежнем облике. Они даже разобрали огромное число старинных зданий, чтобы строительство велось из подлинного древнего камня. Они хотели вернуть ему подлинный облик – правда, с некоторыми оговорками, – тут она осторожно дотрагивается до газового рожка, – ведь им пришлось согласиться на кое-какие современные новшества.

– Откуда вы все это знаете? – спрашивает Питри.

Шара поправляет очки:

– Что здесь сейчас преподают?

– Мгм… сейчас – в основном экономику, – отвечает Нидайин. – Основы торговли. Базовые рабочие навыки. В основном, потому, что полис приложил массу усилий, чтобы войти в число мировых финансовых игроков. Это все дело рук движения «За Новый Мирград». Правда, в последнее время они не столь активны – некоторые люди воспринимают их действия как призыв к модернизации. Что так и есть, на самом деле. Так что вокруг кампуса время от времени проходят демонстрации протеста. Либо из-за «Нового Мирграда», либо, мгм…

– Из-за доктора Панъюя, – продолжает за него Шара.

– Да.

– Я так понимаю, – говорит Питри, отсутствующим взглядом скользя по дверям, – что они не могут преподавать историю.

– В большом объеме – нет, – соглашается Нидайин. – Материалы курса строго цензурируются на предмет соответствия СУ. Из-за Светских Установлений у них, по правде говоря, ничего толком преподавать здесь не получается. И у них проблемы с обучением естественным наукам и базовым физическим законам. Потому что в прошлом здесь не работали базовые физические законы. А в некоторых местах – так и до сих не работают.

«Естественно, – думает Шара. – Как здесь преподавать естественные науки, если каждый здешний рассвет опровергает законы природы?»

Сигруд резко останавливается. Дважды принюхивается, а потом оборачивается к одной из дверей по правой стороне коридора. Она ничем не отличается от других дверей: толстое дерево, толстое стекло посередине. Никаких надписей.

– Это кабинет доктора Панъюя? – спрашивает Шара.

– Да, – отвечает Нидайин. – А как он…

– Сюда кто-нибудь, кроме полицейских, заходил?

– Не думаю.

Но Шара все равно морщится. Одна полиция чего стоит…

– Нидайин, Питри, – я была бы признательна, если бы вы прошлись по комнатам и кабинетам этой камеры университета. Нам нужно знать, кто из сотрудников мог находиться рядом, а также в каких отношениях эти сотрудники состояли с доктором Панъюем.