Здравствуйте, мистер Бог, это Анна - Финн

Так оно и было. Анна быстро усвоила, что ее настоящее место — в сердце мистера Бога, а его настоящее место — в ее сердце. Это не самая простая мысль, чтобы сразу свыкнуться с ней, но она становится все приятнее и приятнее, и Аннино «потому что я не боюсь» было безупречным ответом на вопрос. В этом был ее стержень, ее представление о том, как устроен мир, и я завидовал ей.

Но иногда, хотя и не так уж часто, Анна оказывалась совершенно беззащитной. Однажды мне случилось видеть, как полная ложка сладкого пудинга с изюмом и яично-молочным кремом застыла у нее в руке, не дойдя до рта. Вот как это случилось.

У мамаши Би была лавка, где продавали пудинг. Мамаша Би была настоящим чудом природы: в лежачем положении она оказалась бы выше, чем в стоячем. Подозреваю, это из-за того, что она питалась исключительно собственными пудингами.

Мамаше Би удалось сократить словарный запас английского языка практически до первобытной лапидарности. Она оперировала всего двумя фразами: «Чего вам, голубчики?» и «Это ж надо!» Недостаток мелодий в языке она с лихвой компенсировала оркестровкой. Ее «Это ж надо!» могло выступать в самых различных аранжировках, выражая удивление, негодование, ужас и любое другое чувство или даже комбинацию чувств, подходящих к ситуации. Когда мамаша Би скрипела свое: «Чего вам, голубчики?», за просьбой продать «два мясных пудинга и два гороховых», как правило, непременно следовало что-нибудь заговорщическое, вроде: «Слышали, что отколола старшенькая миссис такой-то?», в ответ на что следовало неизменное: «Это ж надо!» Старшенькая миссис такой-то могла внезапно скончаться, и тогда «Это ж надо!» было прилично задрапировано в черное; старшенькая миссис такой-то могла сбежать с жильцом из верхней квартиры, и в «Это ж надо!» явственно слышалось «Я так и знала!», но так или иначе это всегда было «Это ж надо!». Что касается «Чего вам, голубчики?», то здесь мамаша Би снобом не была. «Чего вам, голубчики?» в равной степени могло относиться к шестнадцатистоуновым докерам,[20] священнослужителям, вагоновожатым, детям и собакам. У Дэнии была теория, что мамаша Би за свою жизнь съела так много жирных пудингов, что голосовые связки у нее окончательно заплыли, и единственное, что еще как-то могло пробиться наружу, было «Чего вам, голубчики?» и «Это ж надо!».

В лавке у мамаши Би продавались пудинги на любой вкус: мясные, на нутряном сале с фруктами или без, пышки с фруктами или без… короче, мамаша Би продавала все мыслимые разновидности тяжелых и сытных пудингов. Соусы выдавались бесплатно как поощрение за покупку ее стряпни: джем, шоколадный соус, молочно-яичный и всякие прочие поливки в больших котлах. Единственное, что нарушало безмятежное счастье этого пудингового рая, так уличные мальчишки, которые с завидной регулярностью пытались стянуть плохо лежащий кусок пудинга. Происходило это пару-тройку раз в час. Мамаша Би снимала с места все свои двадцать стоунов[21] и с грохотом опускала половник на то место, где только что была маленькая ручонка, причем последняя всегда успевала заблаговременно убраться. В обращении с половником в качестве оружия мамаша Би была, к сожалению, несильна. Каждый его взмах не только грозил гибелью любому, кто не успеет увернуться, но и обдавал всех вокруг душем из последнего соуса, в котором тот побывал. Кроме того, его приземление наносило непоправимый урон ни в чем не повинным пудингам на прилавке. Те, кто в курсе, всегда старались стоять подальше (просто так, на всякий случай) или сидеть на стульях, которые «имелись внутри», как гласило объявление на витрине.

В тот вечер, когда случился достопамятный эпизод с ложкой, мы как раз сидели за столиком. Нас было шестеро: Анна и два ее приятеля по имени Бом-Бом и Тик-Так, Дэнни, юная французская канадка Милли и я. Мы уже победили гороховый пудинг, бифштекс и пудинг с почками и готовились приступить к вареному пудингу с изюмом, когда за соседний столик плюхнулись двое молодых людей в форме — это были французские matelots.[22] Я не знаю, что вызвало это замечание, и не подпишусь, что воспроизвожу его правильно, но оттуда неожиданно раздалось:

— Mon Dieu, — dit le matelot, — le pudding, il est formidable![23]

Вот тут-то ложка Анны и замерла, не дойдя до рта. Последний, и так широко открытый, чтобы принять в себя порцию пудинга, раскрылся еще шире от удивления, а в глазах, только что мерцавших от удовольствия, зажглись большие знаки вопроса.

Дэнни поспешил ответить на ее невысказанный вопрос.

— Французы, — пробурчал он с набитым ртом.

— Что он сказал? — вопросила Анна трагическим шепотом.

— Он сказал, что пудинг «ужа-а-асный», — засмеялся Бом-Бом.

Однако шутки тут были неуместны, и Анна не присоединилась к общему веселью. Она положила ложку на тарелку и сказала таким тоном, будто ее только что смертельно оскорбили:

— Но я не понимаю, что он говорит!

Мой французский на самом деле ограничивался знанием того, что papillions очень belle, vaches едят траву, a pleur — мокрые.[24] Но, невзирая на это, я авторитетно объяснил Анне, что по-французски говорят во Франции, что Франция — это другая страна и что она — там, при этом я махнул рукой в ту сторону, где по моим предположениям мог быть восток. Кажется, мне удалось убедить ее, что перед ней не ангелы, говорящие на языке небес, и что Дэнни, например, умеет говорить по-французски не хуже, чем по-английски. Все это она переварила быстрее и легче, чем изюмный пудинг мамаши Би.

— Можно я его попрошу? — прошептала она.

— Попросишь чего? — насторожился я.

— Написать, что он сказал.

— А-а… Да, конечно.

С карандашом и бумагой наизготовку Анна двинулась к их столику, чтобы попросить matelots «написать это большими буквами — про пудинг». К счастью, один из matelots говорил по-английски, так что им даже не понадобилась моя помощь. Пару чашек чаю спустя она вернулась за наш столик и даже умудрилась выдать что-то вроде «au revoir»[25] в ответ на их прощания.

После этой встречи она не могла успокоиться дня два. Тот факт, что во Франции больше людей, говорящих по-французски, чем в Англии — говорящих по-английски, поверг ее в шок.

Через несколько дней я повел ее в библиотеку и показал книги на разных языках, но к этому времени Анна уже справилась со своим удивлением и нашла ему укромный утолок у себя в душе. Как она объяснила мне позднее, если как следует подумать, то ничего удивительного в этом не было: ведь и кошки говорят на кошачьем языке, собаки — на собачьем, а деревья — на… на деревьем. Так что нет ничего удивительного, что французы разговаривают по-французски.

Я был слегка захвачен врасплох ее реакцией на французскую речь. Разумеется, она знала, что существуют и другие языки; она умела говорить на рифмованном сленге[26] и на бэк-сленге и использовала в речи кучу словечек на идиш. С Тик-Таком они объяснялись на языке знаков. Иначе было нельзя, потому что Тик-Так был глухонемым от рождения. От Брайля,[27] который совершенно зачаровал нас на некоторое время, мы перешли к радиолюбительству, посвятившему нас в тайны азбуки Морзе. Чего я не знал во время встречи с французами, так это что она уже не раз задумывалась о проблеме языков. На самом деле ее реакция на французский была по типу: «Что, еще один?»

В том, что касалось языков, ее, судя по всему, больше всего занимали две вещи. Первая — «Могу ли я сама придумать собственный язык?», а вторая — «Что такое язык вообще?». По первому вопросу мы были явно на грани открытия. Однажды вечером мне показали «решение» этой непростой задачи. На кухонный стол была водружена одна из многочисленных обувных коробок, которые хранились у нас в шкафу; она оказалась набитой записными книжками и отдельными листками бумаги.

На первом вынутом из нее листке слева была выписана колонка цифр, а справа — слова или словосочетания, им соответствовавшие. Тот факт, что можно написать «5 яблок» с цифрой и «пять яблок» со словом, обладал, как мне объяснили, чрезвычайной важностью. Если все цифры можно записать словами, то, следовательно, и все слова можно записать цифрами. Простая замена двадцати шести букв[28] первыми двадцатью шестью цифрами вроде бы решила проблему, но вот только Бог в виде «2.15.4» Анну почему-то не удовлетворил.

В качестве замены букв можно было использовать еще и предметы или даже только названия предметов. В букваре было написано, что «Я» — это «яблоко», из чего проистекал естественный вывод, что «яблоко» — это «Я». Если «яблоко» — это «Я», «бульдог» — это «Б», «лимон» — это «Л», «олень» — это «О», а «кошка» — это «К», то слово «яблоко» можно было представить в виде такого ряда предметов: Яблоко, Бульдог, Лимон, Олень, Кошка, Олень.

Листок за листком извлекались на свет. Анна экспериментировала со словами, цифрами, предметами и шифрами, пока не пришла к выводу, что проблема с открытием нового языка вовсе не в том, что это само по себе очень трудно сделать. Нет, главная трудность заключалась в том, как выбрать один из такого множества вариантов. Однако в конце концов она остановилась на некоей адаптации азбуки Морзе. Поскольку та состояла только из точек и тире, было совершенно понятно, что вместо них можно использовать и любые другие два значка. Раз мистер Бог позаботился о том, чтобы дать нам левую и правую ногу, значит, с их помощью тоже можно говорить. Подскок на левой ноге принимался за точку, подскок на правой — за тире. Обе ноги на земле означали конец слова. В этом языке мы достигли известных успехов и даже могли переговариваться на довольно большом расстоянии. На случай если говорящие находятся близко друг к другу, методика была переиначена следующим образом: наступить на линию между камнями брусчатки означало точку, а на сам камень — тире. Держась за руки и нажимая друг другу на ладонь то большим пальцем, то мизинцем, мы получили способ беседовать на очень личные темы тайком от других. В общей сложности Анна придумала девять различных вариаций этой системы.