Странник - Александр Вельтман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Долго ходил я вокруг прудов, смотрел на плавающих лебедей и думал:
Бывало, равнодушный, смелый,Не знал тоски и грусти я,И в море дней, как лебедь белый,Неслась спокойно жизнь моя!
CIПодходя к дому, вправо от дорожки, ведущей к нему в гору, стоит железная клетка величиной с беседку; в ней жила сивоворонка; с любопытством взглянув на затворницу, я торопился перескочить мостик и быстро пустился по дорожке.
Где некогда наединеЯ был… гулял я… что за полька!Она в глаза смотрела мне,Я ей в глаза смотрел… и только!
СIIКак будто уставший от всех прогулок, которые мне в жизни случалось делать, сел я на скамейку и вспомнил прошедшее.
Почти от самой той минуты, в которую я произнес на санскритском языке громкую речь о вступлении моем в свет, от самой той минуты лет до 5-ти меня лелеяли и баюкали, лет до 10-ти нежили и баловали, лет до 15 учили и наказывали, в 16 на службе царской гремел я саблей и тешился серебряным темляком [171], в 17 нижние чины становились предо мною во фронт и без вашего благородия не смели произнести слова, сестрицы, братцы и учебные товарищи дивились и шитому воротнику и эксельбанту, учителя смотрели на меня с восторгом, как Алкмен [172] на свою статую, а красные девушки… я не скажу, как смотрели на меня – в 18, в 19, в 20 и далее, и далее, и далее, до настоящей минуты – много сбылось чудесного. Жизнь этих лет составила бы тома три с портретами и виньетками. Но если бы можно было пережить все это время… какое бы вышло прекрасное издание: revue, corrigée, augmentée et illustrée [173]…
CIIIКак тяжко, грустно мне! но пустьТомит меня души усталость!То о прошедшем счастье грусть,То к сердцу собственному жалость:Дитя больное, няню ждет,Об колыбель устало стукать,А няня милая нейдетЕго лелеять и баюкать!
Ах няня, няня, ласковая няня сердца! что бы было с ним без тебя? ты божество его!… В нем твой храм и жертвенники твои!… Добрая, милая кормилица! не отходи от него!
CIVЯ в тяжких думах утонул,Далеко все, что сердцу мило!Сатурн [174], мне кажется, заснул,А время крылья опустило.Но я и сам хочу заснуть,Еще везде я быть успею;Теперь, как ворон Прометею,Тоска мою терзает грудь!Заснул. Но вот что очень странно.Мне вдруг приснилось, будто я,Как злой прелюбодей судья,Ищу, где моется Сусанна [175].
Подобный сон действительно был бы странен. Что за мысль? откуда такая идея? Но он был следствием очень обыкновенной случайности. Я сидел и заснул близ купальни; верно шум от плескания воды и звуки нежного голоса навели его па мое воображение.
CVСкоро очнулся я, вскочил и скорыми шагами пустился домой. Дома я заметил развернутую карту Бессарабии и вспомнил, что меня ожидают на Пруте. Быстро перелетел я туда, как звук слова от говорящего к внимающему, и потом медленно, как будто шагом, ехал я рекой, своротил направо, долиной к с. Лапушне, и потом чрез Чючюлени прибыл в с. Лозово. Оно все в садах между крутыми горами, покрытыми густым лесом. Я не знаю отчего, но после долгого пути приезжаешь в подобные места с таким же удовольствием, как домой. Остановясь подле одной касы [176], я вошел в нее. Как опрятно! Стены белы, как снег; против дверей на развешанных по стене обоях иконы, убранные цветами; полки и перекладины унизаны большими яблоками и чем-то вроде маленьких тыкв, похожих на звезды. Под образами, во всю стену, широкий, мягкий диван; перед ним чистенький столик; подле стен, на диване, сундуки с приданым дочерей хозяйских и разноцветные ковры их работы.
CVIПокуда готовили мне обед и жарили куропатку и вальдшнепа, которых я убил дорогой, я рассматривал живопись и значение икон. Вдруг заткнутая за обои бумага обратила на себя мое внимание. Писано по-русски; однообразное окончание рифм как будто осветилось. – Ба, стихи! – вскричал я, и давай читать:
CVIIВ Молдавии, в одной деревне,Я заболел. Правдивый богНаслал недуг, я изнемогИ высох, как покойник древний.Денщик мой знал, что я как тень,А без меня смирна нагайка,И потому и ночь, и деньНе просыпался. Лишь хозяйка,Все целомудрие храня,Ходила около меня.И часто слушал я от скукиНескромные слова Марюки,Интрижки давние ееВниманье тешили мое.
«У нас здесь полк стоял пехотный(Она всегда твердила мне),Меня любил фельдфебель ротный,И выписал он на стенеМеня на джоке… погляди-ка!Он говорил: «Вот это я,Вот Марвелица-мититика [177],Любезная душа моя!»Уж кажется прошло два года:Парентий [178]нас благословил;И вот до самого походаСо мной Илья Евсеич жил.Его ль не буду вспоминать я?Он сшил мне ситцевых два платья!Я много слез по нем лила,И с горя я бы умерла,Но думала: не будет к нам уж!И с полгода как вышла замуж.Мне молдаванская земляСкучна: хоть здешняя я родом,Но вылита я в москаляПоручика, который с взводомВ деревне нашей с год стоялИ матушке моей сто левов [179]Да перстень с светлым камнем дал…
CVIIIЗдесь чтение поэмы прервала вошедшая женщина.
– Марьелица!
– Что? – вдруг отозвалась она.
– Илья Евсеич кланяется тебе!
Закраснелась, скрылась Марьелица, и след простыл.
После обеда я продолжал читать найденную поэму… Вероятно, вы также хотите знать продолжение и конец ее, но могу ли я печатать чужое произведение? Согласитесь сами.
Ввечеру Марьелица показалась опять. Долго она искала что-то по всей комнате; кажется, желание знать о здоровье Ильи Евсеича беспокоило ее, но я притворился спящим, а вскоре и вправду заснул.
День XV
CIXЛет в 50 я гораздо подробнее буду рассказывать или описывать походы свои. После курьерских, поездив на долгих [180], я посвящу себя жизни постоянной, подражая природе, в которой постоянно все, кроме природы и людей, исключая из числа последних всех милых женщин, известных мне и читателям.
СХЭто последняя талия, которую я мечу для первого тома моего путешествия; она решит, кто останется в проигрыше – я или читатель.
Проигрыш более всего заводит в игру; например, если у автора книги сорвут несколько тысяч экземпляров, то он рад заложить новый банк, а решительный книгопродавец поставит ва-банк.
CXIНо я заговорился. Уже несколько дней, как манифест, объявляющий войну султану, обнародован. Из Лозова взор мой опять переносится в Тульчин. Между тем вьюки готовятся к походу, почтовая повозка у крыльца. Прощайте, милые мои! молитесь за меня! когда, когда опять увидимся мы? Прощайте! Но еще должно выслушать молебен. Кончен! крест поцелован, святая вода окропила, прощайте!
Таким образом простился я с Тульчпном 20 апреля 1828 года; 22 был уже в Кишиневе, а 25 переправился с войсками чрез р. Прут при местечке Фальчи.
В походных записках офицера м. Фальчи произведено в крепость 3 разряда.
По мне пусть будет Фальча крепостьБез стен, без бруствера, без рвов:В подобном смысле я готовЗа правду принимать нелепость.
СХІІЗдесь конец первой части путешествия! – вскричал я и ударил кулаком по столу. Все, что было на нем, полетело на пол, чернилица привскочила, чернилы брызнули, и черная капля потопила Яссы [181].
СХІІІЕсли б человеку при создании вселенной дан был произвол избрать в ней жилище себе, до сих пор носился бы он в нерешительности, как эфир между мирами. Так и я теперь не знаю, на чем остановиться…
CXIVДай крылья, сын Цитереиды [182],Дай крылья мне, я полечу!На райских берегах ТавридыЯ встретить светлый день хочу.Усталый путник, там я сброшуПечалей тягостную ношу!
Там легко, вольно будет мне:Там к Чатырдагской вышине [183]Я прикую безмолвно взоры;Я быстрой серной кинусь в горы,И с гор, как водная струя,Скачусь в объятья другу я!
Кто этот друг? – спросите вы меня. Вздохните глубоко о том, что вы некогда любили больше всего в мире; взгляните на то, что для вас дороже всего в мире теперь; слейте эти два чувства; если от слияния их родится существо, то оно подобно будет моему другу.
CXVКак все пристало, мило ей!Когда шалит, ей шалость кстати;В пылу младенческих затейОна крылатее дитяти,Который с помощию стрелСовсем Вселенной завладел!
В ней все влечет к себе и манит;Умен и пылок разговор;Когда ж она потупит взор,Стыдливость щечки разрумянит,И вдруг задумчива, скучна,Головку склонит, ручки сложит,Тогда мне душу мысль тревожит,Что замужем уже она.
В ней сердце сладкой воли просит,Его неопытность томит;Как терпеливо переноситОна болезнь души! Сидит,Молчит, как хворая старушка,Очаровательно-слаба.Зачем, коварная судьба!Не грудь моя ее подушка?Как билось сердце бы моеПод этой ангельской головкой!С какою нежною уловкойОно качало бы ее!
CXVIКак Цинциннат [184], совершив в 15 дней великий подвиг, я смиренно удаляюсь от письменного столика к дивану и предаюсь сладостному отдохновению.