Тайны русской империи - Михаил Смолин

Антимасонские исследователи в России находились именно в таком сложном положении при изучении орденской истории. При скудости источников, при строгом сохранении внутренних секретов в масонстве исследователи принуждены были брать на себя смелость высказывать предположения, строить версии и догадки. Бесспорность в исторической науке, строго говоря, трудно достижима, а может быть, и невозможна. История не бухгалтерия, где все должно быть задокументировано; в исторических данных всегда чего-нибудь не хватает, всегда мнение историка формируется при недостатке фактического материала. Довольно часто в документах что-нибудь опущено, искажено или же свидетельств о том или ином событии вообще не сохранилось. Это должно во многих случаях извинять домысливание там, где без него невозможно продолжить историческое повествование, где без него нельзя связать разрозненные факты.

Тема масонства в историографии всегда несет на себе след субъективного отношения к этой проблеме самого историка. Вообще говоря, нет более субъективной науки, чем история, нет другой науки, где было бы столько неизвестного и подвергающегося сомнению. Субъективность и даже тенденциозность историка часто помогают сильнее ощутить смысл времени и объекта исследования.

Крупнейшим русским исследователем масонства был Василий Федорович Иванов, бывший министром внутренних дел в дальневосточном правительстве братьев Муркуловых и председателем совета управления ведомствами приамурского временного правительства, сформированного на территории, занятой белыми войсками в 1921 году, и затем эмигрировавшего в Китай. Его капитальный труд «От Петра Первого до наших дней. Русская интеллигенция и масонство» вышел в Харбине в 1934 году. Этот труд его боли и гнева охватывает весь исторический период деятельности масонской организации в России. Исследуя идейное и политическое влияние масонства на русское общество, В.Ф. Иванов на огромном историческом материале показывает разрушительную деятельность этого тайного ордена в России. Отводя главную роль в распространении масонского влияния в России интеллигенции, В.Ф. Иванов считал, что «история русской интеллигенции за 200 последних лет стала историей масонства». Русское интеллигентное общество последовало за этим течением с той безусловной верой, которой не было нигде в Европе[5]…

«Янычары» Ночного Братства. Декабризм — как военный отряд масонства. «Спорное и сомнительное это дело — “потребности настоящего”, — писал выдающийся исследователь русской интеллигенции Н.М. Соколов. — Тут каждая “лучшая часть интеллигенции”, — а их видимо-невидимо, — останется при своем мнении»{39}.

О феномене российской интеллигенции можно говорить, начиная со второй четверти XIX века, когда появились такие постдекабристские типы, как Герцен и Огарев, петрашевцы и Белинский. Это были «новые» люди, «интеллигенты», испытавшие влияние декабристского мифа при формировании своего мировоззрения. Они уже не дворяне, не купцы, не мещане, не крестьяне, а нечто бессословное, внесословное, но идейно-единое. У них отсутствуют сословно-профессиональные служивые идеалы, но есть ощущение особой «призванности» переделать весь русский мир по своему образу и подобию. Они как бы становятся над Россией и вне ее, в отличие от исторических представителей русских сословий, которые ощущали свое единство с общерусским государственным телом и видели свою роль в сословном служении имперским задачам России.

Революционно-демократическая российская интеллигенция с момента своего появления на свет была по отношению к исторической России своего рода «янычарским корпусом»: как исторические янычары набирались из православного населения Османской империи (с которого как бы брался налог детьми, воспитываемыми потом в особых закрытых заведениях в духе фанатичной преданности исламу и ненависти к христианам), так и декабристы духовно и идейно «откалывались» Европой от русского народа, словно в оплату петровско-екатерининских преобразований.

Отряды янычар использовались для борьбы с христианским населением. Это были разрушительные антитела, взятые из своих народов, перевоспитанные и брошенные обратно с крайним зарядом ненависти ко всему своему. Особый дух ненависти к своему, дух «янычарства» был характерен и для декабристов, выступивших против своего исторического Отечества и своих братьев по крови с оружием в руках. Декабризм — плоть от плоти этого типа.

Декабристы получали свое образование во всевозможных европейских «янычарских корпусах» — в масонских ложах, в иезуитских закрытых пансионах, где зачастую было немало якобинцев и вольтерьянцев, у различных частных лиц и в многочисленных государственных учебных заведениях Европы. Некоторые из них учились в пансионе у аббата-иезуита Николя; воспитателями Никиты и Александра Муравьевых был Мажье, абсолютно безнравственный человек с революционными убеждениями; Анненкова образовывал в «науке бунта» ученик Руссо, швейцарец Дюбуа; Кюхельбекеру и Пущину проповедовал свои якобинские идеи Бодри — брат самого Марата. Многие из декабристов, попав в Европу, «землю обетованную» нового времени, усердно посещали различных знаменитых революционных философов и масонов. Лунин бывал у Сен-Симона, Никита Муравьев у Сиенса, Волконский посещал мадам де Сталь и Бенжамена Констана и т.д. Это «просвещенческое» паломничество в Европу, в Европу «идеалов 1789 года», масонства, атеизма, вольнодумства, республиканства не могло не вылиться в конфликт с исторической Россией. Слишком непохоже было Отечество историческое на вновь приобретенный идеал. Быть может, их противоположность и привела по возвращении из Европы к столь агрессивному столкновению декабристского «янычарства» с реалиями исторической России. Образование, ими полученное, прививало множество идей, не имеющих никакого отношения к русской действительности. Декабристы не знали Россию, и если и любили ее, то только такую, какую ее представляли сами в будущем, через призму полученных идейных установок у разнообразнейших европейских учителей.

Эта страшная «любовь», сравнивающая «свое» с «чужим» на основании представлений о «будущности», вылилась у декабристов в стремление убить прошлое и разрушить настоящее.

Один совершенно забытый на сегодня консервативный критик начала XX века, пытавшийся осмыслить «феномен» русской интеллигенции, потрясенный крайней противоречивостью и идейной самоуверенностью нашей интеллигенции, делает выводы своего исследования: «Вопрос об “интеллигенции” — исключительно русский вопрос. В мире, или, что почти то же, на Западе — такими большими кусками “новые породы людей” не откалываются от своего народа…

Сильная в критике, она (интеллигенция. — М.С.) детски беспомощна в работе. Можно установить, как правило, что чем интеллигентнее наша интеллигенция, тем ниже уровень культурной жизни»{40}.

Величайшей химерой всей интеллигенции является грандиозный миф о декабристах, созданный тысячами пишущих и говорящих о нем. Это — идейное знамя всего демократического движения в России; знамя, оберегаемое вот уже более полутораста лет многочисленными поколениями «освободителей» России.

Всякий, кто пытается в этот вопрос (о декабристах) внести хоть небольшую толику разумного сомнения в «святости» образов этих борцов с «царизмом», неминуемо подвергается «высоконаучной» брани и общественному поношению. Он совершает «святотатство» в храме интеллигенции, вторгается в «святая святых», «замарывает грязью светлые лики героев» и т.д.

При такой нездоровой обстановке вокруг проблемы декабризма очень немногие пытались внести некий разумно-критический диссонанс в процесс хорового воспевания величия дела декабристов и отдельно каждого из них.

Пожалуй, даже на долю большевистских революционеров, да и других (народников, петрашевцев, Бакунина, Кропоткина, Герцена, Огарева и прочих), никогда не выпадало такого тотального возвеличивания и почитания, как это случилось с декабристами.

Почему же это так произошло? Наиболее вероятный ответ может быть лишь следующим: интеллигентский орден демократов видит в декабристах первых (по преимуществу) «освободителей», революционеров, либералов, конституционалистов — названия для них у каждой прогрессивной «лучшей части нашей интеллигенции» есть свое.

Они были зачинщики, они — первые попытавшиеся поднять массу (в данном случае солдатскую) на вооруженную борьбу с исторической Верховной Властью в России.

Хотя разные Пугачевы да Разины уже устраивали кровавые вооруженные восстания, но это были все же стихийные и беспоследственные события. Их трудно отнести к действиям запланированным и осознанным, к тому же некоего «интеллигентного ядра» в этих бунтарских стихиях не было, хотя в них уже заметно влияние других традиционных сил разрушения — сектантства и инородчества. В разинщине и пугачевщине еще не было сплоченных групп присягоотступников из русского образованного общества. Только они одни и могли дать ту «закваску разрушения», которая подняла затем все «тесто» недовольных в империи. Они отыскали и воспитали это возмущение, дали ему силу идеологической скрепы, осознанности и убежденности.