Шахразада. Рассказы - Нагиб Махфуз

В голове Сакара внезапно пронеслась живая картина, ему показалось, что речь идет о совсем других родах. Он быстро подошел к телефону, спросил о состоянии жены, получил ответ, что она спокойно спит, и, скрепя сердце, вернулся на место.

— Тебе надо возвратиться в театр. Я не люблю кино. Но если, конечно, хочешь, работай и там и там. Только не отдавай себя целиком кино.

Сакар вяло пробормотал:

— Я же оставил театр более двадцати лет назад.

— Ну и что из того? Между прочим, и Самир Абд аль-Алим думает так же. И кстати, я его встретил прямо перед твоим приходом в кафе. Он спрашивал о тебе. Мне показалось даже, что он звонил тебе домой, пока ты был в больнице.

— Чего он хотел? Он не сказал?

— Никак нет. У него, ты знаешь, бесконечные идеи. Однако он приличный и порядочный человек…

Сев за руль, Сакар отправился в редакцию журнала «Речь людей», где нашел своего друга, критика Абд аль-Алима, почти погребенным под грудой бумаг, сваленных у него на столе. Они обнялись. Самир тут же заговорил:

— Я тебя везде искал. Где ты был?

Сакар сел и мысленно уже благодарил случай, приведший его сюда, где он сможет наконец поведать о своем горе.

— Я был в больнице. Радыя рожает.

Самир поздравил его хорошо поставленным голосом оратора и склонился над бумагами, видимо разыскивая что-то очень важное. Тогда Сакар сказал:

— Роды сложные. Есть опасение, что операция неизбежна.

Казалось, Самир не услышал его, настолько он был погружен в свои поиски. Однако он радостно отозвался:

— Нам нужен хороший комедийный актер.

Сакар повысил голос:

— Роды сложные. Есть опасение, что операция неизбежна.

Самир внимательно посмотрел на него, на мгновение замолчал. И у Сакара в голове вновь пронеслись слова врача. Критик сказал:

— Бог даст, все окончится благополучно. В медицине большой прогресс. Эпоха опасных операций давно миновала.

Затем он принялся рассуждать:

— Я сам пришел в этот мир через кесарево. Да еще в то время, когда медицина была, сам знаешь, на каком уровне…

Тут у Самира вырвался вздох удовлетворения: он наконец наткнулся на те самые бумаги, которые так усиленно искал. Он стал заботливо располагать их по порядку и заговорил уже с новой интонацией, свидетельствовавшей о том, что он начисто забыл, о чем шла речь:

— Я договорился с «Голосом арабов» о новой еженедельной программе. Она будет называться «Люди искусства». И мой выбор пал для начала на тебя.

— Но, говорят, кесарево опасно, а, Самир?

— Да нет ничего опасного. Завтра ты сам будешь смеяться над своими сегодняшними страхами. Самое важное, что для этой программы потребуется записать сцены из твоих старых спектаклей. Ну а что касается фильмов, то это совсем просто. Их можно записать в любое время или сделать новые копии тех частей, которые ты одобришь. Но вот спектакли, как их заснять? Как теперь соберешь старых актеров? И кто заменит тех, кто уже умер? Вот такие проблемы меня сейчас занимают. Они требуют много времени.

Сакар готов был вспылить, но сдержался и мрачно ушел в себя.

— А что ты думаешь о таком порядке: начнем со вступления, посвященного тебе. Это я сделаю сам. Затем последует диалог между нами. Я буду спрашивать, ты — отвечать. Это все будет перемежаться со сценами из спектаклей, кадрами из фильмов. Потом — беседа в кругу семьи, в твоем доме. Ах да, Радыя, видимо, будет плохо себя чувствовать, да облегчит Аллах ее муки!

— Аминь. Что ты знаешь о кесаревом сечении?

— Все будет хорошо, не верь врачам. Вся проблема заключается в том, чтобы заснять старые спектакли. Я уже связался со многими актерами. А у тебя есть сами пьесы?

Не услышав ни слова в ответ, Самир снова заговорил сам:

— Ты меня слушаешь?

— Слушаю. У меня есть пьесы. Прости, мне надо позвонить.

Он повторил вопрос о ее состоянии, получил прежний ответ и, положив трубку, пробормотал: «О Аллах!»

Самир предложил:

— Давай встретимся на радио, в воскресенье вечером.

— Если у меня к тому времени все обойдется.

— Да не трусь ты так. Знаешь, кого ты мне сейчас напоминаешь? Того клерка, которого ты так блестяще сыграл. Превзошел самого себя!

Сакар вернулся в кафе «Солнышко» и увидел, что приятели уже собрались по своему обыкновению, как они делали это каждый день. Он решил никому больше не докучать своими жалобами и пытался поддерживать общую беседу, не особенно вникая в ее смысл. Временами он даже присоединялся к их хохоту, буквально сотрясавшему кафе в это время дня. Около часа они встали, чтобы пойти пообедать в ресторане «Аль-Мукаттам». Они звали его с собой, но он, извинившись, отказался. Все ушли. Остался только Хайдар ад-Драмляли, его старый друг и коллега по театру. Раньше он был суфлером, а теперь работает директором фильмов в одной кинокомпании. Он не знал, почему Хайдар не пошел вместе с остальными, а тот, не дав ему времени на размышление, заговорил сам:

— Есть результаты анализа крови. Они плохие.

И тут Сакар вспомнил, что не так давно на студии Хайдар жаловался ему на болезнь, первые симптомы которой появились у него дней двадцать назад. Сакар сказал, извиняясь:

— Ах да! Я забыл спросить тебя, как ты себя чувствуешь? Наши дорогие друзья так шумели и орали. Я сожалею, Хайдар, но у меня у самого большое горе.

Хайдар был вынужден отложить на некоторое время подробности сообщения об анализе крови:

— Случилось что, не дай бог?

Сакар рассказал ему о состоянии жены, на что Хайдар ответил:

— Молись богу, чтобы все обошлось. Может быть, еще и не нужна будет операция. Но скажи мне, что ты знаешь о лейкоцитах? Что бывает, если они намного превышают норму?

— Я не знаю, но, во всяком случае, сейчас медицина очень продвинулась. И намного больше, чем ты думаешь. Но знаешь, это я во всем виноват.

— Ты?!

— Да, мне надо было предпринять меры предосторожности, чтобы она ни в коем случае не забеременела.

Хайдар возмущенно покачал головой. Он сделал вид, что внимательно слушает Сакара, однако не промолвил в ответ ни слова.

— Когда это случилось, — продолжал Сакар, — мне надо было любой ценой вызвать выкидыш. А теперь вот они — результаты легкомыслия.

Хайдар забормотал что-то, озираясь по сторонам оторопелым, блуждающим взглядом:

— О мир! Так значит, я миллионер, если мой капитал измерять количеством лейкоцитов!

— Скажи, ты представляешь, что значит кесарево сечение? Это когда разрезают живот!

— Аллах милостив к рабам своим. А ты представляешь, что о моей болезни врачи ровным счетом ничего не знают. Она, по-моему, приводит их в состояние полной растерянности.

— Не будь пессимистом. Аллах милостив к рабам своим, как ты сам говоришь. Впрочем, разве не подвергается этим пыткам каждая мать, даря миру новорожденного.

Разговор, как видно, утомил обоих, и они замолчали. Каждый смаковал свою печаль в одиночку. Сакар посмотрел на часы, заказал кофе — четвертую чашку с тех пор, как покинул больницу, — и закурил десятую сигарету. Он спрашивал себя о том, что же ждет его сегодня. Ему не хотелось разговаривать со своим другом, тому — тоже. Между ними встала стена. Обращаясь к себе самому, Сакар сказал:

— Не представляю сейчас, как я буду дальше смешить людей.

Хайдар холодно бросил:

— Но тебе так щедро за это платят!

Они не стали обсуждать эту тему, хотя Сакару казалось, что здесь есть о чем поговорить. Он посмотрел на часы и снова спросил себя о том, что ждет его сегодня. Закрыв глаза, он почувствовал, что успокаивается. Только шум и крики, доносившиеся с дороги, мешали ему, раздражали его, чего никогда с ним не было прежде. Теперь он мечтал лишь об одном — ничего не слышать, чтобы все погрузилось в безмолвие…

Накануне отъезда

Пер. К. Юнусова

До отъезда осталось два дня, и, как это бывает при расставании, Александрия казалась особенно красивой. Баракат не знал, когда вновь увидит этот город. Отпуск он обычно проводил в кругу семьи в деревне. Поэтому все то, что раньше наводило уныние и скуку, превратилось в глазах уезжающего в источник грусти и сожаления. Даже его место в кафе «Сиди Габер», к которому он привык за четыре года, в этот вечер было особенно уютным, воскрешая в памяти дни юности. Закурив наргиле, он подумал: «Где еще найдешь такой чудесный табак! В Александрии сам воздух делает его душистым».

Официант принес кофе и с огорчением сказал:

— Мы будем очень скучать без вас.

Баракат благодарно улыбнулся ему. В этот момент в кафе вошла женщина. Она появлялась здесь время от времени, и он прозвал ее «незнакомкой из "Сиди Габер"». Все четыре года он не обращал на нее особого внимания, а с начала лета она вообще не показывалась. Сейчас ее лицо обрамлял розовый платок, а на плечи она накинула шаль, усеянную блестками. Костюм гармонировал с наступающей осенью, с белыми облаками, которые заслонили солнечный диск, рассеивая спокойный, мягкий свет над опустевшими улицами.