Летняя книга - Туве Янссон

Первый раз в жизни она так прислушивалась к тому, что происходило вокруг. Первый раз в жизни она, выбравшись из палатки, так чувствовала босыми ногами прохладную, крупитчатую и необыкновенно сложную почву. София ощущала подошвами мелкий гравий, влажную траву и большие гладкие камни, иногда по икрам скользили ветки кустарника. Земля была совсем черной, а небо и море чуть отсвечивали серым цветом. Остров, словно маленький листок, плавал на поверхности моря. В бабушкиной комнате светилось окно. София осторожно постучалась — ночью все звуки казались громче.

— Ну как? — поинтересовалась бабушка.

— Хорошо, — ответила София.

Она села у изножья кровати, глядя на зажженную лампу, на сеть и плащи, висящие на стене. Зубы ее наконец перестали стучать, и она сказала:

— Совсем нет ветра.

— Да, очень тихо, — согласилась бабушка. У бабушки два одеяла. Если одно положить на матрас и взять подушку, то получится постель. И это совсем не то, что возвращаться в детскую, остаться здесь — почти то же самое, что заночевать на открытом воздухе. Нет, все-таки не то же самое. Но ведь если ночуешь в палатке вдвоем, то все равно считается, что на открытом воздухе.

— Сегодня ночью много птиц, — сказала бабушка.

Можно и по-другому: взять одеяло и лечь на веранде, рядом с комнатой. И на открытом воздухе, и одна. О Господи Боже мой!

Бабушка сказала:

— Я не могла заснуть, и в голову полезли всякие грустные мысли.

Она села на кровати и потянулась за сигаретами. София машинально подала ей спички, но голова ее была занята другим.

— У тебя ведь два одеяла? — спросила она.

— Так вот, я говорю, — продолжала бабушка, — что разные мысли лезут в голову. То, что раньше казалось таким интересным, теперь не волнует. Чувствуешь себя обделенным. Заброшенным, что ли. А это все же несправедливо. И даже не с кем об этом поговорить.

София снова озябла. Как же они могли разрешить ей, маленькой девочке, ночевать в палатке. Сами небось не знают, что это такое, а ее выпроводили спать в ущелье.

— Что? — спросила она сердито. — Что, ты сказала, не волнует?

— Я только сказала, что в мои годы уже невозможно во всем участвовать.

— Вовсе нет. Ты во всем участвуешь. Мы же все делаем вместе.

— Подожди! — сказала бабушка, она была возбуждена. — Я не договорила! Я знаю, что мы все делаем вместе. У меня всегда была насыщенная жизнь, необыкновенно насыщенная, слышишь? Необыкновенно! Но все точно кануло, я уже ничего не помню, мне все стало безразлично, а ведь как раз теперь мне необходимо это вспомнить.

— Что ты не помнишь? — обеспокоено спросила София.

— Не помню, например, что чувствуешь, когда ночуешь в палатке, — сказала бабушка.

Она затушила недокуренную сигарету, легла снова и стала смотреть в потолок.

— В мое время, — сказала она задумчиво, — девочкам не разрешали спать в палатках. Я с большим трудом уговаривала родителей отпустить меня. Помню, что это было чудесно, а как именно, не помню, и даже не могу никому рассказать.

За окном снова пролетела с криком стая птиц. Из-за зажженной лампы окно казалось чернее ночи.

— Я расскажу тебе, что чувствуешь, когда ночуешь в палатке, — сказала София. — Палатка такая маленькая, а все звуки вокруг кажутся такими громкими. — Она подумала и добавила: — И совсем не страшно. Очень хорошо, что все звуки кажутся громкими.

— Да-да, — подтвердила бабушка, — все звуки кажутся громкими.

Софии захотелось есть, она вытащила из-под кровати ящик с припасами. Они закусили хрустящими хлебцами с сыром и сахаром.

— Что-то мне спать захотелось, — сказала София, — я пошла назад.

— Иди.

Бабушка потушила лампу, в комнате наступила кромешная тьма, но постепенно глаза привыкли. София вышла из комнаты и затворила за собой дверь. Бабушка завернулась в одеяло и попробовала предаться воспоминаниям. Теперь вспоминалось лучше, без особого напряжения. В памяти всплывали одна картина за другой. Забрезжил холодный рассвет, и, нагрев постель своим теплом, бабушка заснула.

СОСЕД

Какой-то директор выстроил себе виллу на Острове чаек. Поначалу это старались не обсуждать, в семье давно было заведено правило — не растравлять себя пустыми разговорами. А случай с виллой был особенно болезненным.

Каждый местный житель любил время от времени окинуть взглядом горизонт. Вновь увидев знакомую дугу островов, навигационную вышку, всегда стоявшую на том же самом месте, он убеждался, что все вокруг идет своим чередом, и это придавало ему уверенности и покоя. Но теперь пейзаж переменился. Линию горизонта прерывал четырехугольник новой виллы, этот грозный береговой знак, который, точно глубокая царапина, цеплял взгляд наблюдателя. Безымянный архипелаг, защищавший остров от моря, получил теперь незнакомое название, и лагуны его стали недоступны для постоянных обитателей островов. А хуже всего было то, что все это происходило по соседству.

Всего лишь одна морская миля отделяла их дом от директорской виллы. Очень может быть, что он окажется общительным человеком, любящим ходить в гости, вполне возможно, что у него большая семья, которая вытопчет весь мох в округе, они привезут с собой транзистор и будут приставать с разговорами. Ничего необычного в этом нет, рано или поздно так случается всюду, и никуда не скроешься.

И вот однажды утром огромная крыша виллы была покрыта листовым железом, она враждебно поблескивала на солнце под крик чаек и морских ласточек. Строительство было завершено, рабочие уехали, так что оставалось ждать только приезда хозяина. Но дни шли, а директор не появлялся.

В конце недели бабушка с Софией отправились на лодке в небольшое путешествие по морю. Выплыв на мелководье, они решили навестить шхеру Кнект, чтобы посмотреть на водоросли, а там от лагуны у шхеры Кнект рукой подать до Острова чаек. Пристани на острове не было, а на берегу возвышалась горка гравия. В нее по приказанию директора был воткнут большой плакат с надписью черным по белому: «Частное владение. Высаживаться на берег запрещено».

— Пришвартовывайся, — сказала Софии бабушка, она очень рассердилась.

София в нерешительности взглянула на нее.

— Есть большая разница, — объяснила бабушка. — Ни один воспитанный человек не станет высаживаться на чужой берег, если хозяев нет дома. Но раз они выставили такой плакат, мы высадимся; это называется бросить вызов.

— Само собой, — согласилась София, значительно расширившая свои представления о жизни. Они пришвартовались как раз у плаката.

— То, что мы сейчас делаем, — сказала бабушка, — называется демонстрацией. Мы демонстрируем свое неодобрение. Понимаешь?

— Демонстрируем свое неодобрение, — повторила София и в тон добавила: — И тут никогда не будет хорошей пристани.

— Не будет, — подхватила бабушка. — И дверь у них не с той стороны. Когда подует зюйд-вест, ее не откроешь. А вот их бочки для дождевой воды. Ха-ха. Разумеется, пластмассовые.

— Ха-ха. Разумеется, пластмассовые, — повторила София.

Они подошли к вилле ближе, отсюда было видно, как изменился остров. От прошлой первозданности не осталось и следа. Остров стал казаться плоским и выглядел заурядно и пошло. Правда, растительный покров не пострадал ни в коей мере: поверх вереска и голубики директор перебросил широкие мостки, чтобы сберечь растения. Кусты серого можжевельника тоже не были потревожены. И все равно остров был плоским, а дом стоял сам по себе, не вписавшись в ландшафт. С близкого расстояния вилла казалась невысокой, в чертежах она, наверно, выглядела неплохо. Она смотрелась бы даже красиво в любом другом месте, но только не здесь.

Бабушка и София поднялись на террасу. Чуть ниже крыши красовалась надпись — «Вилла на Острове чаек», изящно вырезанные буквы напоминали шрифт на старинных географических картах. Над дверью висели два новеньких корабельных фонаря и якорь, к одной стене был прикреплен выкрашенный в красный цвет спасательный круг, а на другой — выложен целый орнамент из стеклянных поплавков.

— Так всегда бывает вначале, — сказала бабушка. — Может быть, он еще научится.

— Что? — не поняла София. Бабушка подумала и повторила:

— Еще научится.

Она подошла к ставням, чуть ли не во всю стену, и попробовала заглянуть внутрь. На ставнях висел большой замок, дверь тоже была заперта. Тогда бабушка достала свой складной нож и вынула из него отвертку. Замок крепился медными шурупами, они легко поддались.

— Ты взламываешь? — прошептала София.

— А ты не видишь, — ответила бабушка. — Но, вообще говоря, в обычных случаях так не делают.

Она отворила одну ставню и заглянула внутрь. За окном оказалась большая комната с открытым камином. Перед ним стояли низкие кресла из тростника со множеством подушек и стол из толстого стекла с яркими наклейками. Софии комната очень понравилась, но она не осмелилась об этом сказать.