Игра в кино (сборник) - Эдуард Тополь

И вот в одну из таких тихих творческих ночей я раскрыл тайну семейной жизни наших молодоженов, она оказалась проста и банальна — мне достаточно было полениться прикрыть свою дверь, чтобы узнать то, что знали, конечно, все остальные соседи.

В 12.30 легкие Люськины ноги прошелестели тапочками и халатиком мимо моей двери в туалет. Я отметил это боковым зрением и продолжил свои писания, но когда Люська не проследовала обратно ни через десять минут, ни через полчаса, я прервал свою работу, вернулся с высот своего ночного вдохновения на нашу грешную землю и удивленно выглянул в коридор.

За стеклянно-матовым окном туалетной двери было темно.

В недоумении — я же своими глазами видел, как Люся побежала в туалет! неужели я так заработался, что пропустил ее возвращение? — я осторожно потянул на себя эту дверь. Она открылась, но Люськи там не было, туалет оказался пуст. Я тупо заморгал и на всякий случай, уже как полный идиот, заглянул в кабину душа. Однако Люси не было и там. Я вышел в коридор и осторожно, чтобы не скрипеть половицами, прошел к полуоткрытой двери комнаты молодоженов — неужели я все-таки прозевал, как Люська вернулась? Но тогда почему у них дверь не закрыта?

В пенале комнаты молодоженов, на близкой к двери кровати, затылком ко мне сладко, с присвистом спал пьяный алкаш Пашка-одуванчик. А вторая подушка была пуста и вся вторая половина кровати — тоже.

Я тихо закрыл дверь и еще раз огляделся в коридоре. Теперь издали я увидел тонкую, в миллиметр, полоску красного света под дверью нашего «холодного фотографа». Еще не веря себе, не веря в свою такую простую догадку, я медленно двинулся к этой двери, боясь, что сейчас меня накроют — заорет во сне Васька, или выглянет старуха-соседка, или выйдет в туалет Васькин отец Капустин-старший.

Но все было тихо, и я благополучно добрался до противоположного конца коридора. И уже с расстояния трех шагов ясно услышал за этой дверью характерный ритм скрипучей кровати и в такт этому скрипу — зажатый и истомный Люськин полустон.

Судя по этому стону и ускоряющемуся ритму матрацного скрипа, их дело вступило в заключительную фазу, но даже галопный ритм не мог сокрушить эту девятнадцатилетнюю кобылицу Люську.

А я все стоял в коридоре, слушал эту музыку секса и кричал себе мысленно: «Вот! Вот о чем надо писать, дубина ты стоеросовая! А ты о чем пишешь? Поиски сибирской нефти? Пожар в океане? Открытие Норильска? Романтик сраный! Вот где жизнь, за этой дверью! Девятнадцатилетняя девка бегает по ночам к пятидесятилетнему „холодному фотографу“, потому что ее юный муж — алкаш! Нифонтова бы сюда, Павленка, Ермаша! И всех этих рафинированных редактрис „Мосфильма“…»

И в этот момент финально-истомный Люськин стон тихим ангелом вылетел из алой дверной щели, пролетел по коридору и умер в пыльных шкафах и тумбочках нашей прихожей.

Я повернулся, пошел к своей комнате и… наткнулся на зоркий глаз старухи-соседки, торчавший в ее приоткрытой двери. Впрочем, не проронив ни слова, она тут же и закрыла свою дверь и даже набросила изнутри крючок, словно убоялась моих шагов. Или — какого-то пламени в моих глазах…

А утром Виктор, помятый, небритый и квелый после тяжелых ночных трудов, ушел на работу, а Люська, вернувшись в полдень из техникума, готовила на кухне обед своему мужу и громко пела песню Александры Пахмутовой «А нам не страшен ни вал девятый, ни холод вечной мерзлоты…»

22 февраля 1973 года я вернулся из своей первой поездки к Банионису именно в эту квартиру на улице Кирова. Конечно, я ждал звонка Вирджинии — врать не буду. Я знал, что она не позвонит, я был уверен, что она не позвонит, однако вырезал из «Советской культуры» расписание спектаклей «Комеди Франсез» в помещении Малого театра. Согласно этому расписанию их гастроли начинались в Москве через десять дней — 3 марта спектаклем «Тартюф». Но эти десять дней были у меня так забиты работой, что каждый вечер мои сварливые ангелы-хранители замертво падали от усталости с моего плеча на подушку и засыпали мгновенно, не успевая и повздыхать об экзотической француженке. Я переписал несколько сцен, которые не устраивали Баниониса, и отправил их в Свердловск и в Паневежис. Я провел предварительные переговоры с Жанной Прохоренко, Володей Ивашовым, Альбертом Филозовым, Мишей Кононовым и Мишей Кокшеновым. Когда все они согласились на предложенные им роли, из Свердловска прилетел режиссер Борис Халзанов и, покручивая острые усы на своем круглом бурятском лице, сказал, что студия поставила меня на зарплату и сразу после кинопроб артистов мы с ним едем в Болшево, в Дом творчества кинематографистов, писать режиссерский сценарий. Но точной даты отъезда он не знает, потому что послал сценарий Папанову, Джигарханяну, Печерниковой и братьям Соломиным. Если у нас согласились сниматься Банионис, Ивашов и Прохоренко, то почему бы не собрать в этот фильм вообще всех звезд, на все роли?

И теперь телефон в общем коридоре нашей «вороньей слободки» поминутно взрывался беспардонными и пронзительно-требовательными звонками междугородней:

— Свердловск вызывает Эдуарда!.. Паневежис вызывает Эдуарда!..

Когда это прозвучало в первый раз, да еще в одиннадцать вечера, старуха-соседка враждебно спросила в трубку:

— А хто звонит-то?

— Банионис, — прозвучало в ответ.

— Хто-хто?

— Донатас Банионис.

— Я те дам Банионис! Фулиган клятый! Счас в милицию позвоню! Двенадцать часов уже! — И старуха бросила трубку раньше, чем я успел выскочить в коридор из своей комнаты.

— Что вы сделали? — напустился я на нее. — Это же Банионис звонил!

— Какой еще Банионис? — Старуха поджала узкие губки и прищурилась, покачивая своей маленькой головкой, как кобра перед броском.

— Какой Банионис! Тот самый! Донатас Банионис! Артист!

— Еще чего! Будет сюда Банионис звонить! — усмехнулась старуха и показала на меня заспанным соседям, выглянувшим из всех комнат: — Видали? Банионис ему звонит! Писатель усратый!

И в этот момент телефон взорвался новым звонком.

Я схватил трубку.

— Паневежис вызывает Эдуарда. Будете разговаривать?

— Буду… — сказал я и, услышав голос Донатаса, стал извиняться: — Донатас Юозович, простите, тут моя соседка не узнала ваш голос… Вы получили новые эпизоды? Ну и как? Годится? Большое спасибо… Что? Не можете вылететь в Свердловск на кинопробу? А в Москву? Можете? На один день? Хорошо, мы снимем вашу кинопробу на «Мосфильме». Нет, мы обойдемся без павильона. Я учился с Геной Карюком, это гениальный оператор, он снимет вашу пробу за полчаса и в любом интерьере. Какую сцену вы хотите взять для пробы? Ну, если бы я выбирал, то я бы снял вас с Андреем и Лизой, чтобы посмотреть, как вы смотритесь с Печерниковой и Филозовым…

Старуха и весь коридор внимательно слушали этот разговор, не веря своим ушам. Их «усратый писатель» разговаривал с самим Банионисом и обсуждал с ним кандидатуры их любимых кинозвезд Печерниковой, Соломина, Ивашова, Прохоренко!

Как вы понимаете, с этой минуты я перестал быть «усратым писателем» и сразу стал Эдуардом Владимировичем.

— Эдуард Владимирович, — выскакивала в коридор Люська, едва я переступал порог «слободки». — Вам звонили из Свердловска и с «Моcфильма». Вот, я записала фамилии…

— Эдуард Владимирович, вас просили позвонить какому-то Альманаху. Вот телефон…

И наконец, через десять дней и тоже поздно вечером:

— Эдуард Владимирович, это вас. Из «Интуриста».

Я взял трубку.

— Эдуард? — спросил веселый и хмельной женский голос. За ним угадывался шум голосов и звон стаканов. — Это Алена, переводчица французской труппы. Мы уже в Москве, я звоню вам из номера Вирджинии в «Метрополе». У нас тут небольшая парти, и Вирджиния просит, чтобы вы приехали. Мы в 408-м номере.

Ангелы на моем плече охнули от изумления, а затем радостно засучили ножками. А я спросил в трубку:

— Алена, вы знаете, который сейчас час?

— Одиннадцать вечера…

— Значит, я доберусь до вас не раньше половины двенадцатого. Вы беретесь в полдвенадцатого ночи провести меня в «Метрополь», в номер к иностранке?

— Я? Нет… — смешалась она. — Но, может быть, вы как-нибудь сами пройдете…

— Ка-ак???!!! — воскликнул я в отчаянии. — Алена, вы же работаете в «Интуристе»! Вы что, не знаете наших правил? Если бы это была гостиница «Золотой колос» или «Турист», я бы дал трешку дежурной и прошел. Но «Метрополь»…

— Что же мне сказать Вирджинии? — жалобно спросила Алена. — Она стоит тут рядом и ждет.

— Спросите: хочет ли она, чтобы я показал ей Москву? И когда?

Не отводя трубку, Алена застрекотала по-французски, потом вернулась в родную русскую речь:

— Она хочет видеть вас завтра же! Но завтра у них весь день расписан — два спектакля и прием у Фурцевой. А послезавтра съемка на телевидении и вечерний спектакль. Зато послепослезавтра она не играет и готова освободить для вас весь день. Вас устроит?