Исторические портреты. 1762-1917. Екатерина II — Николай II - А. Сахаров (редактор)

Постепенность, последовательность, плановость — важнейшая черта преобразований Екатерины II. Каждый шаг должен быть всесторонне продуман, ведь «если государственный человек ошибается, если он рассуждает плохо или принимает ошибочные меры, целый народ испытывает пагубные последствия этого». Вот в 1775 г. Екатерина осуществляет губернскую реформу. Проходит шесть лет, и в письме к сыну и невестке она пишет: «Очень рада, что новое устройство губернское показалось вам лучше, чем прежнее. Посещение епархий показало вам детство вещей, но кто идет медленно, идет безопасно».

Для того чтобы правильно понять и оценить царствование Екатерины II, необходимо выяснить ее отношение к еще двум важным для того времени проблемам — к религии и крепостному праву. Воспитанная в протестантизме, принцесса Фике, для того чтобы стать русской великой княгиней, должна была креститься в православие. Переход в новую веру был болезнен, хотя, как уже упоминалось, в письмах к отцу девушка и пыталась уверить его, что между двумя церквами разница лишь в обрядах. Когда же вскоре после крещения Екатерина заболела, к ней тайком приглашали лютеранского пастора. Приобретенная таким путем вера не могла быть слишком глубокой, а знакомство впоследствии с сочинениями просветителей и вовсе способствовало развитию религиозного скепсиса. Между тем она отлично понимала значение православия для русских людей и всячески демонстрировала свою набожность, строго исполняла все православные обряды и этим немало выигрывала в глазах придворных по контрасту с мужем. Так же она продолжала себя вести и став императрицей, видя в Церкви одно из орудий управления страной. Однако, скрывшись от посторонних глаз, Екатерина могла себе позволить расслабиться и, слушая, например, всенощную на хорах церкви, незаметно для стоявших внизу раскладывала на маленьком столике гранпасьянс. Но это вовсе не значит, что она была атеисткой. Как и почти всякий человек XVIII века, она была религиозна, но к институту Церкви с его внешней обрядностью особого пиетета не испытывала. В письме к Вольтеру она признавалась: «В молодости я тоже по временам предавалась богомольству и была окружена богомольцами и ханжами: несколько лет назад (то есть при Елизавете Петровне. — А. К.) нужно было быть или тем, или другим, чтобы быть в известной степени на виду… теперь богомолен только тот, кто хочет быть богомольным». В последних словах — намек на политику веротерпимости, которую в духе просветителей Екатерина последовательно проводила в жизнь, в частности в отношении старообрядцев и мусульман. Так, например, на жалобу Синода, что в Казани строят мечети вблизи православных храмов, императрица велела отвечать: «Как всевышний Бог на земле терпит все веры, языки и исповедания, то и она из тех же правил, сходствуя Его святой воле, и в сем поступает, желая только, чтоб между подданными ее всегда любовь и согласие царствовали».

Также идеями просветителей определялось и отношение императрицы к крепостничеству. В соответствии с их взглядами на природу человека и его естественные права крепостное право как таковое было Екатерине отвратительно. В ее бумагах осталось немало горьких слов, написанных по этому поводу: «Предрасположение к деспотизму… прививается с самаго ранняго возраста к детям, которыя видят, с какой жестокостью их родители обращаются со своими слугами: ведь нет дома, в котором не было бы железных ошейников, цепей и разных других инструментов для пытки при малейшей провинности тех, кого природа поместила в этот несчастный класс, которому нельзя разбить свои цепи без преступления». «Если крепостнаго нельзя признать персоною, — иронизирует она в другом месте, — следовательно, он не человек, но его скотом извольте признавать, что к немалой славе от всего света нам приписано будет». Рабство же «есть подарок и умок татарский», в то время как «славяне были люди вольны». Не укрылось от Екатерины и значение крепостничества как тормоза на пути развития эффективного хозяйства. «Чем больше над крестьянином притеснителей, — замечала она, — тем хуже для него и для земледелия». И продолжала: «Великий двигатель земледелия — свобода и собственность».

И все же отношение Екатерины к крепостному праву было не столь однозначным, как может показаться. Полагая, что «крестьяне такие же люди, как мы», она делала для них и некоторые ограничения: «Хлеб, питающий народ, религия, которая его утешает, — вот весь круг его идей. Они будут всегда так же просты, как и его природа; процветание государства, столетия, грядущие поколения — слова, которые не могут его поразить. Он принадлежит обществу лишь своими трудами, и из всего этого громадного пространства, которое называют будущностью, он видит всегда лишь один только наступающий день». Мысль о духовно нищем народе, неспособном распорядиться свободой, если он ее получит, была в ту пору весьма широко распространена. «Просвещение ведет к свободе, — поучала, например, Е. Р. Дашкова Дени Дидро, — свобода же без просвещения породила бы только анархию и беспорядок. Когда низшие классы моих соотечественников будут просвещены, тогда они будут достойны свободы, так как они тогда только сумеют воспользоваться ею без ущерба для своих сограждан и не разрушая порядка и отношений, неизбежных при всяком образе правления».

Екатерина, как и многие ее современники, по-видимому, полагала, что, хотя крепостничество в принципе есть зло, большей части крестьян живется за помещиками не так уж плохо. Особенно заботилась она о том, чтобы картина русского рабства не затмила ее собственной славы в глазах иностранцев. Ради этого она готова была пойти и на прямой подлог. Так, в своем «Антидоте», написанном в ответ на книгу путешествовавшего по России французского астронома Шаппа д'Отероша, она возвещала, что «положение простонародья в России не только не хуже, чем во многих иных странах, но в большинстве случаев оно даже лучше», а в письмах к Вольтеру сообщала, что русские крестьяне имеют каждый на обед курицу, а в некоторых губерниях даже индюшек. Но это для иностранцев, а что же реально сделала и сделала ли что-либо Екатерина для облегчения крестьянской доли? Для ответа на этот вопрос обратимся к ее внутренней политике, но прежде познакомимся с еще одним очень важным документом, ярко характеризующим Екатерину-политика.

В 1801 г., когда на российский престол взошел любимый внук Екатерины Александр I, «екатерининские старики», надеявшиеся, что теперь все станет совершаться, как утверждал государь, «по закону и по сердцу» покойной государыни, принялись поучать молодого царя. Один из них, В. С. Попов, служивший секретарем сперва у Г. А. Потемкина, а потом у самой императрицы, написал Александру пространное письмо, в котором вспоминал о разговоре с его бабушкой: «Я говорил с удивлением о том слепом повиновении, с которым воля ея повсюду была исполняема, и о том усердии и ревности, с которыми все старались ей угождать.

— Это не так легко, как ты думаешь, — изволила она сказать. — Во-первых, повеления мои, конечно, не исполнялись бы с точностию, если бы не были удобны к исполнению. Ты сам знаешь, с какою осмотрительностию, с какою осторожностию поступаю я в издании моих узаконений. Я разбираю обстоятельства, советуюсь, уведываю мысли просвещенной части народа и по тому заключаю, какое действие указ мой произвесть должен. И когда уже наперед я уверена о общем одобрении, тогда выпускаю я мое повеление и имею удовольствие то, что ты называешь слепым повиновением. И вот основание власти неограниченной. Но будь уверен, что слепо не повинуются, когда приказание не приноровлено к обычаям, ко мнению народному и когда в оном последовала бы я одной моей воле, не размышляя о следствиях. Во-вторых, ты обманываешься, когда думаешь, что вокруг меня все делается только мне угодное. Напротив того, это я, которая, принуждая себя, стараюсь угождать каждому сообразно с заслугами, с достоинствами, с склонностями и с привычками и, поверь мне, что гораздо легче делать приятное для всех, нежели, чтоб все тебе угодили. Напрасно будешь сего ожидать и будешь огорчаться, но я себе сего огорчения не имею, ибо не ожидаю, чтобы все без изъятия по-моему делалось. Может быть, сначала и трудно было себя к тому приучать, но теперь с удовольствием я чувствую, что, не имея прихотей, капризов и вспыльчивости, не могу я быть в тягость и беседа моя всем нравится».

Глава 3. Трудный путь преобразований

Достигнув желаемого, став самодержавной императрицей, Екатерина не спешила с воплощением в жизнь своих планов. Она понимала, что нельзя было пугать подданных слишком резкими движениями, необходимо было упрочить свое положение, оглядеться, выяснить стремления тех, кто возвел ее на трон и от кого она продолжала зависеть, изучить расстановку политических сил в стране. И она начала с того, с чего и следовало, — со знакомства с состоянием государственных дел. Знакомство это на первых порах не вселило ей оптимизма. Какой бы сферы управления она ни коснулась, везде дела были донельзя запущенны: казна пуста, армия давно не получала жалованья, а сенаторы не ведали о том, сколько в Российской империи городов (узнав об этом на заседании Сената, Екатерина дала служителю 5 рублей и послала в книжную лавку за атласом). К тому же бунтовали монастырские и приписные крестьяне, духовенство было недовольно секуляризацией церковных земель, а дворянство — заключенным Петром III миром с Пруссией. Очень быстро Екатерина убедилась, что для достижения тех идеальных целей, которые она провозгласила, потребуется широкомасштабная реформа всех областей государственной жизни, включая и управление.