Дикобраз - Джулиан Барнс

Порнография – первое объяснение, пришедшее Вере на ум. Кому не попадались на глаза кучки мужчин, возбужденно толкущихся вокруг перевернутого пивного ящика, на котором лежит тускло пропечатанный журнальчик. А иногда на таком прилавке стояла бутылка какой-нибудь заграничной выпивки и несколько стаканчиков; бутыль обычно извлекалась из мусорного бачка какой-нибудь из туристических гостиниц и заливалась заново ядовитым пойлом домашнего производства. А еще это может быть черный рынок. Возможно, те счастливцы, что так быстро уходили через западные ворота, отправлялись за контрабандой. Впрочем, возможно, это была какая-нибудь религиозная церемония, или сборище партии монархистов, или астрологов, или нумерологов; может, это были игроки в азартные игры, а то и члены секты Муна. Во всяком случае, такие суматошные, возбужденные кучки людей редко бывают связаны с новыми демократическими структурами, с проблемами загрязнения окружающей среды или земельной реформой. От таких людишек всегда отдает чем-то запрещенным, эскапистским, в лучшем случае хамским стремлением что-то урвать. И они на нее не обращали внимания.

Бабушка Стефана отказалась смотреть телерепортажи о процессе, и студенты поначалу немного стеснялись ее. Она сидела в нескольких метрах от них на кухне под маленькой, заключенной в рамку фотографией Ленина, которую никто не осмелился бы предложить ей снять со стены. Бабушка была приземистой, шарообразной старушкой с запавшим беззубым ртом. Впечатление шарообразности еще усиливалось благодаря круглой вязаной шапочке, которую она не снимала даже дома. Разговаривала она мало, считая, что по нынешним временам на большинство вопросов и не требуется ответов. Кивнет бабушка головой, пожмет плечами, протянет гостю тарелку, иногда улыбнется – этим вполне можно обойтись. Особенно если имеешь дело с компанией Стефана. Уж больно много они болтают: усядутся у телевизора и несут что ни попадя, тараторят, галдят наперебой, ни на чем не могут сосредоточиться, ну чисто птенцы в гнезде. И мозги у них птичьи.

Девушка была с ней вежлива, уважительна, но остальные… Особенно этот, как бишь его… Атанас. Вот и он уж явился, просунул в дверь свой клюв и уставился круглыми птичьими глазками на портрет на стене.

– Привет, бабуля! Это кто, ваш первый муж?

Неужели же на это нужно отвечать? А он кричит:

– Эй, Димитр! Ты видел фотографию бабулиного дружка?

Вот и второй птенец пролез на кухню и всматривается в фотографию, будто не узнает.

– Что-то он какой-то кислый, бабуля.

– Да и староват для вас.

– Я бы его убрал, бабуля. Очень уж он плохо выглядит.

На все это, конечно, не надо отвечать.

Как раз накануне вечером она накинула шарф на свою шапочку, сняла картинку со стены и, никому ни слова не сказав, вышла из дому. Она доехала трамваем до площади Антифашистской Борьбы: она по-прежнему так называла эту площадь, какое бы название ни выкрикивали эти нахалы водители автобусов. Купила у какого-то крестьянина три алых гвоздики, тот заломил было с нее втридорога, прикинув, что раз она идет на митинг, то, наверное, коммунистка и, стало быть, виновата во всех его бедах. Но бабушка Стефана с необычным для нее красноречием так пристыдила торговца, что цена сползла до нормальной. И вот она стоит среди нескольких сотен несгибаемых, а вокруг прохаживаются крепкие парни – они явно не члены Партии. Как долго протянется это, прежде чем Партия снова окажется под запретом и вынуждена будет вновь уйти в подполье? Прежде чем фашисты снова вынырнут на поверхность и бравые молодчики разыщут на чердаках выцветшие зеленые рубашки своих дедов-железногвардейцев? Она видела впереди неизбежный возврат эксплуатации трудового люда, безработицу и инфляцию, которые, конечно, будут использованы как средство политического давления. Но она видела и тот далекий миг, когда люди пробудятся, расправят плечи и революция снова начнет свой славный путь. Бабушка Стефана ни минуты не сомневалась в том, что эти дни придут, но она знала, что ей до них не дожить.

Только в конце недели Петр Солинский нашел время заглянуть в досье, оставленное ему шефом Народных сил безопасности. АННА ПЕТКАНОВА, 1937–1972. Любопытно, он так часто видел эти даты, что помнит их наизусть. Имя и даты – на почтовых марках, на мемориальных досках, концертных программках, на статуе перед Дворцом культуры, носящим теперь ее имя. Единственный ребенок президента Стойо Петканова. Путеводная звезда юного поколения. Министр культуры. Фотографии Анны Петкановой: пионерка с ямочками на щеках, в алом берете; припавшая к микроскопу студентка-химик, с внимательным и серьезным лицом; чуть располневшая Анна, посланец работников культуры, получает цветы на аэродроме, возвращаясь из заграничных поездок. Вдохновляющий пример для всех женщин страны. Воплощение духа социализма и коммунистического будущего, их олицетворение. Молодой министр рассматривает проекты Дворца культуры (того самого, что носит теперь ее имя), министр, порядком уже раздобревшая, принимает цветы от ансамбля народных танцев; сидя в президентской ложе, внимательно слушает симфонический концерт. И вот вконец разжиревшая Анна, министр – сигарета в зубах, – хмуро внимает выступлениям в Союзе писателей. Анна Петканова, непомерно толстая, так и не вышедшая замуж, любительница сигарет и застолий, умерла в тридцать пять лет. Общенародный траур. Крупнейшие кардиологи страны не спасли ее, несмотря на самые современные средства. Ее старик отец под снегопадом, с обнаженной головой стоит по стойке «смирно», пока возле крематория развеивают по ветру ее прах. И табличка на стене повторяет имя и даты: АННА ПЕТКАНОВА, 1937–1972.

Ну что ж, думал Солинский, проглядывая отчет Ганина, вполне обычное дело. И нет ничего удивительного в том, что Отдел внутренней безопасности вел досье на президентскую дочку, а некий вполне высокопоставленный сотрудник Министерства культуры поставлял для этого досье материалы, что отношения министра с тем гимнастом, серебряным медалистом Балканских игр, тоже находились под пристальным наблюдением. Гимнаст, вспомнилось Солинскому, через несколько недель после смерти Анны жутко напился на каком-то банкете, и вскоре после этого ему позволено было эмигрировать: так это называлось на официальном языке, в действительности же гимнаста растолкали на рассвете и отвезли к самолету, не позволив даже переодеться.

Стойо Петканов объявил по всей стране недельный траур. Отец и дочь были очень близки. После того как Анну назначили министром, она все чаще появлялась рядом с отцом, заменяя свою больную мать, явно предпочитавшую подолгу жить в одной из загородных резиденций. Пошли слухи, что Петканов готовит дочь себе в преемники. А еще говорили, что президентова дочка оттого так располнела, что за границей пристрастилась к американским гамбургерам; поскольку она не сумела научить искусству их изготовления президентских поваров, ей доставляли замороженные гамбургеры самолетом. Гамбургеры оптом в дипломатическом багаже.

Все эти слухи более или менее подтверждались в отчете генерал-лейтенанта Ганина с добавлением некоторых подробностей о жене президента. Оказывается, она в преклонных летах тайком посещала церковь в своей родной деревне, а болезнь ее в основном объяснялась неумеренным потреблением водки. Но все это стало уже историей. Анна Петканова (1937–1972) умерла. И ее мать умерла. Стойо Петканову предъявлен судом целый ряд обвинений, но богомольная жена-алкоголичка в их число не входит. А гимнаст?

Насколько мог вспомнить Солинский, тот жил некоторое время в Париже, не особенно там преуспел и перебрался тренером спортклуба в какой-то американский город на Среднем Западе. Говорили, что как-то ночью он, пьяный вдребезги, шагнул под колеса грузовика и погиб. А может быть, это случилось с кем-то другим?

Все это было давным-давно. Генеральный прокурор отложил папку и посмотрел в окно. Солнце клонилось к закату и играло лучами на штыке монумента Вечной Благодарности Красной Армии – Освободительнице. В один из Первомаев он впервые увидел Анну Петканову. Горящая страстью к науке студентка-химик на этот раз сопровождала своего отца при церемонии возложения венков. Перед Солинским вновь возникла плотная, коренастая фигура, плосковатое, словно слегка сплющенное лицо, волосы, собранные жгутом на макушке. В те времена она, конечно же, казалась ему неизъяснимо прекрасной и он готов был за нее умереть.

В одном отношении этот процесс был похож на большинство других процессов, имевших место за последние сорок лет: Председатель суда, Генеральный прокурор, защитники, подсудимый – он-то, кстати, больше всех остальных – понимали, что власть требует только обвинительного приговора. Однако, кроме этого, в деле не было ни малейшей определенности: ни твердых указаний, ни судебных традиций, на которые можно было бы опереться. В старые добрые времена монархии случалось, что кого-нибудь из членов Кабинета отрешали от должности, а двух премьеров лишали поста, применив суровый демократичный способ политического убийства. Но не существовало прецедента открытого и гласного суда над отправленным в отставку лидером. И хотя материалы обвинения были строго ограничены, чтобы по основным хотя бы пунктам подсудимый никак не мог избежать осуждения, однако Председатель и оба члена суда чувствовали, что есть негласное разрешение, переходящее для них в гражданский долг, не препятствовать судебному разбирательству расширяться как угодно. Вопросы сбора улик и их допустимости трактовались весьма вольно, свидетеля могли допросить в любое время заново, стороны оперировали гипотезами, лежащими за пределами всякого правдоподобия. Словом, атмосфера в Храме Правосудия напоминала скорее не церковь, а базар.