Невинные - Джеймс Роллинс

Достав пистолет из кобуры на щиколотке, Эрин сняла его с предохранителя, взглядом обегая опушку в поисках цели, но там было слишком темно. Слыша в ушах грохот собственного сердца, она бросила взгляд в сторону далекой конюшни.

Нейт, наверное, уже там.

Блэкджек вдруг взвился на дыбы, едва не выбросив ее из седла. Эрин прильнула к его шее, и конь галопом понесся к конюшне. Остановить или хотя бы придержать его она даже не пыталась.

Напрягая взор, Эрин от страха пыталась смотреть сразу во все стороны, ощущая во рту привкус крови от прокушенной губы.

И тут ноздри ее наполнил аромат вина.

Нет, нет, нет…

Она изо всех сил старалась не провалиться в забытье, чувствуя приближение очередного приступа и в панике вцепившись в удила Блэкджека изо всех сил. Стоит потерять контроль, и она слетит на землю.

А потом пришел худший кошмар.

Низкое рычание сотрясло ночь, прокатившись к ней по холмам. Гортанный рык издавало не живое существо, а что-то ужасное…

…и близкое.

Глава 5

19 декабря, 02 часа 02 минуты

по центральноевропейскому времени

Катакомбы под Ватиканом

Рун рванулся назад-вверх. Голова ударилась о гладкий камень, со всплеском опрокинувший его в обжигающую ванну вина, и рана на виске открылась. Он пробуждался подобным образом множество раз, заточенный в каменном саркофаге, наполовину погруженный в вино — освященное и пресуществленное в кровь Христову.

Его окаянная плоть пылала в окружении этой святости, плавая в море боли. Частью сознания он хотел воспротивиться, но другой понимал, что заслужил эту боль. Он согрешил века назад и теперь обрел свою истинную кару.

Но сколько времени прошло?

Часы, дни, годы?

Боль не убывала. Он грешил без меры и должен отбыть безмерную кару. А потом сможет упокоиться. Его тело алкало покоя — конца боли, конца греху.

И все же, чувствуя, что проваливается в забытье, Рун боролся против этого, чувствуя, что не должен сдаваться. Он облечен долгом.

Но перед чем?

Корца не позволил веждам опуститься, вглядываясь во тьму, прозреть которую не в силах даже его сверхъестественный взор. Муки продолжали терзать его ослабевшее тело, но он укротил их с помощью веры.

Протянул руку к тяжелому серебряному кресту, который всегда носил на груди, — и нашел лишь мокрую власяницу. И вспомнил. Кто-то похитил его распятье, четки, все символы его веры. Но они и не нужны ему, чтобы достичь небес. Он в безмолвии выдохнул очередную молитву и задумался над своей участью.

Где я? Когда…

Рун ощущал бремя лет — стольких, что людям и не постичь.

Века греха и служения.

Воспоминания нахлынули на него, зависшего в этом палящем море. Он погружался в них и всплывал обратно.

…конная повозка, увязшая в грязи. Он подсовывает под деревянные колеса хворост, а сестра смеется над ним, мотая длинными косами из стороны в сторону.

…могильный камень с именем женщины на нем. Та самая смеющаяся сестра. Но на сей раз на нем облачение священника.

…сбор лаванды в поле и беседы о дворцовых интригах. Бледные, белые руки кладут лиловые соцветия в плетеную корзинку.

…поезда, автомобили, аэропланы. Путешествуя по поверхности земли все быстрей, видя все меньше.

…женщина с золотистыми волосами и янтарными очами, очами, зрящими то, что его собственным недоступно.

Корца вырвался из тисков этих воспоминаний.

Важен лишь сей момент.

Лишь сие место.

Надо цепляться за боль, за собственное тело.

Рун принялся ощупывать свое вместилище, погружая руки в холодную жидкость, обжигающую своим прикосновением. С того лунного вечера, когда он посетил могилу сестры, он всегда был витязем Христовым. И хотя долгие столетия с той поры кровь Христова поддерживала и питала его, то же освященное вино всегда опаляло его, своей святостью воюя против зла, глубоко укоренившегося в нем.

Он сделал глубокий вдох, учуяв камень и собственную кровь. Вытянул руки и провел ладонями по полированным поверхностям вокруг себя. Коснулся мрамора — гладкого, как стекло. На крышке узилища кончики пальцев ощутили серебряную инкрустацию, опалившую их.

И все-таки он прижал ладони к этому узору и принялся толкать каменную крышку саркофага, смутно сознавая, что делал это прежде уже много раз, — и эта попытка, как и предыдущие, кончилась неудачей. Этот вес непоколебим.

Ослабев даже от этого ничтожного усилия, Рун безвольно рухнул обратно в вино.

Сложив ладони чашей, поднес обжигающую горькую влагу к губам. Кровь Христова даст ему силы, однако же и заставит сызнова пережить тягчайшие из своих грехов. Укрепившись перед грядущей карой, он испил вино. И как только горло опалило огнем, сложил ладони в молитве.

Каким из грехов вино станет пытать его на сей раз?

Уже погружаясь в видение, он постиг, что его епитимья явит грех многовековой давности.

Челядь Чахтицкого замка сгрудилась по ту сторону стальной двери комнаты в башне, лишенной окон. Внутри томилась их бывшая госпожа, обвиняемая в смертоубийстве сотен юных дев. Казнить графиню — венгерскую аристократку — было нельзя, и потому ее за преступления просто изолировали от мира в темнице, способной сдержать ее жажду крови уздой камня и стали.

Рун пришел сюда с одной целью: избавить свет от этой твари, дабы искупить свою роль в ее преображении из женщины нежной души, искушенной в целительском искусстве, в чудище, опустошавшее окрестные земли, отнимая жизни у юных дев.

Теперь он стоял перед графиней, запертый в комнате вместе с ней. Молчание слуг Корца купил золотом и посулами свободы. Они рвались прочь из замка ничуть не менее пылко, чем он.

Они тоже знали, что она такое, и пугливо жались снаружи.

Рун также доставил дар для графини — то, без чего она сотрудничать напрочь отказывалась. Дабы умиротворить ее, он отыскал в сиротском приюте неподалеку больную горячечную отроковицу, стоящую на пороге смерти, и привез ее к этому чудищу.

Стоя у края тюремного одра, Рун слушал, как сердце девочки запиналось, замедляя биение. Он пальцем не шелохнул, чтобы спасти ее. Не мог. Он должен был ждать. Он ненавидел себя, но оставался недвижен.

Наконец, слабенькое сердечко трепыхнулось в самый последний раз.

Ты будешь последней из ее жертв, мысленно пообещал он.