Большевик, подпольщик, боевик. Воспоминания И. П. Павлова - Е. Бурденков

Куклин Иван, слесарь уфимского депо. В партию большевиков вступил в 1905 году. Трезвый, вдумчивый, умный был парень. Хорошо пел, и мы с ним летними вечерами частенько собирали много слушателей; пели и революционные песни – на рыбалке в лодке или в избе. Спас меня, когда я пытался утопиться. После ареста я потерял его из вида.

Юрлов, рабочий уфимских железнодорожных мастерских. Очень общительный, хороший был парень. Также много читал. Будучи уже членами партии, мы вместе изучали политэкономию и труды Ленина. Бывал я с товарищами и у него дома – он жил далеко от города, где не было полиции, и поэтому собираться у него было безопасно. Что стало с ним впоследствии– не знаю, с 1907 года я о нем ничего не слыхал.

Вот мои близкие друзья – простые рабочие парни. Конечно, мы были молоды и не всегда вели себя правильно, но стремление читать побеждало нездоровые влечения. Мы не были пьяницами, хулиганами, не играли в карты или в другие азартные игры. Зачитывались Хаггардом, Купером, Майн Ридом, потом – Писемским и другими авторами. Горячо обсуждали прочитанное. Летом, по субботам, независимо от погоды, отправлялись на лодках рыбачить. У всех были лодки – весной наши дома разливом реки Белой затопляло, порой до окон. Конечно, после спада воды в домах было очень сыро. Куриная слепота и малярия гуляли вовсю, не миновав и меня. Но об этом чуть позже.

Так вот, с весны и до осени каждую субботу мы выезжали вверх по Белой и в затоне рыбачили ночи напролет. В воскресенье к обеду возвращались домой и, отдохнув, играли в городки возле дома Новоселова. В городки мы играли и в будни по вечерам – работали до 6 часов, и времени для игр хватало. Конечно, летом ежедневно купались, благо до реки было рукой подать. Изредка гуляли по железной дороге. Там я потерял два нижних зуба. Илюша как-то замахнулся палкой на вагон проходящего товарного поезда и случайно ударил меня по лицу.

Жители нагорной части города – «горцы», или «кавказцы» – часто дрались с подгорными ребятами-«нижегородцами». Мы дрались на стороне «кавказцев». Дураки, били друг друга отчаянно, чем попало. Доходило до того, что избитых увозили в больницу. А полиция равнодушно на все это взирала – ей было на руку такое братоубийство. В 1904 году шла война с Японией и уфимские ребята в нее играли. Однажды взяли в плен «генерала Куроки[18]» и повесили его на дереве. Испугавшись, что повешенный умрет, ребята разбежались вместо того, чтобы перерезать веревку. Так несчастный «Куроки» и задохнулся.

Один раз мы с Илюшей пошли вечером погулять. Нарвались на пьяных хулиганов, и один из них ударил Илью железным прутом по голове. Я его до дома еле довел, а утром его отвезли в больницу. Так шрам у него на лбу и остался на всю жизнь. И ударил-то знакомый парень, они вместе работали в мастерской. Потом он каялся не раз, когда, как и Илюша, стал большевиком. Я его знал. Парень он был неплохой, а вот спьяну набедокурил.

Зимой мы были постоянными посетителями ярмарок и цирковых балаганов. Денег у нас не было, и представления мы обычно смотрели с крыши. Замерзнем, тогда уйдем. В 1904 или 1905 году через Уфу проезжал из Сибири Николай II и мы бегали посмотреть на него. Смотрели с дерева – на вокзале собралась огромная толпа. Царь стоял в вагоне и кланялся, а народ кричал «ура!» и «дурак!». Мы не верили своим ушам, но после подтвердилось, что некоторые рабочие кричали именно так.

Наш маленький поселок стоял на озере, в которое спускал горячую воду ректификационный завод. От озера постоянно шел пар, растительности по берегам не было. Жители страдали от сырости и сопутствовавших ей малярии и куриной слепоты. Странная это болезнь, куриная слепота. До заката бегаешь, играешь, и вдруг зрение пропадет настолько, что на шаг ничего не видишь. Бывало, домой меня уводили под руки. Вылечили меня «народным» средством – свиной печенкой. Наелся я ее и жду, когда опять ослепну. Но вот, солнце заходит, проходит час, другой, а я все не слепну. После мы стали часто есть свиную печенку с картошкой, – и вкусно, и полезно.

В городе я впервые узнал, как встречают Новый год. Сам я стал принимать участие в таких вечеринках только в ссылке – встречал с товарищами 1908 год в Березове и 1911-й – в Ялуторовске. Правда, вечеринками эти встречи трудно назвать: прослушав доклад, обсуждали партийные задачи в наступающем году. Всегда без выпивки, а иногда и без чая.

Когда Белая, разливаясь, нас затопляла, мы в узких проходах ловили рыбу – мордой или накидкой. А после работы катались на лодке и пели. Вечерами в тихую погоду наше пение было слышно далеко, и соседи осыпали нас комплиментами. Однажды, поссорившись с отцом, я решил утопиться. Спасибо, Куклин бросился за мной и поймал мою лодку уже на выходе в русло Белой. После другой ссоры я пытался зарезаться, но нож оказался настолько тупым, что оставил на шее только царапины. Строптивым я был с детства, никому не спускал даже небольшой обиды. Не терпел, когда обижают мать. Но попусту ни с кем не ссорился и никогда не был задирой или драчуном. Очень любил я слушать музыку особенно фортепиано. Уфа – музыкальный город, во многих домах были пианино, и я подолгу сидел на какой-нибудь лавочке, слушая музыку из окна или террасы. Любил вальсы «На сопках Маньчжурии» и «Дунайские волны». Специально ходил летом в Веденеевский сад, чтобы их послушать. Вот так протекала моя подростковая жизнь.

В рабочей среде

Итак, в июне 1904 года я поступил на работу в ремонтно-механические мастерские уфимского ректификационного завода. Как ученик слесаря, перепробовал все виды работ по металлу, до молотобойца включительно. Приходилось чистить и котлы. Бывало, вылезаешь из него черным от копоти, видны только глаза, да зубы. Благо, при мастерской была круглосуточная баня. Завод производил и разливал спирт, который, конечно, рабочие могли легко достать. Несмотря на это, пьянства в мастерской я не замечал, и не только в строгостях администрации было тут дело. Выпивали редко и не помногу. Идешь, бывало, в цех что-нибудь ремонтировать и возвращаешься в мастерскую с бутылкой под блузой. В обед добычу по-братски делили на всех. В разливном отделении работали исключительно женщины. Поэтому в обеденный перерыв в вестибюле часто устраивались танцы.

Мне нравилось работать с медником, токарем, электриком. Не любил кузницу. Там было шумно и тяжело. Не любил работать и в кочегарке – жарко, грязно, душно, а, главное – нудно. Иное дело с электриком – интересно, чисто настолько, что в конце дня я специально пачкал лицо сажей или пылью, чтобы возвращаться домой как заправский мастеровой. Даже во времена подполья и после Октября меня всегда тянуло к производству, к слесарному делу. На всю жизнь остались и симпатии к мастеровым. Хотя я родился и вырос в деревне, у меня нет хорошего чувства к крестьянскому труду, не люблю деревенской патриархальщины по сей день. А вот на заводе я всегда себя чувствовал на своем месте, в своем кругу.