Взаперти - Свечин Николай

Минюст давно имел зуб на статского советника Лыкова как раз по формальным причинам. Жалобы арестованных на него приходили постоянно. В ходе проверок они иной раз подтверждались, и репутация Алексея Николаевича с точки зрения надзора была ужасной. Зато раскрываемость выше всех! До поры до времени последнее обстоятельство выручало статского советника. Опять же, лицо, близкое ко всем министрам внутренних дел от графа Толстого до Столыпина. Вся грудь в орденах. Если совершалось выдающееся преступление, требующее от сыска таких же выдающихся способностей, всегда вызывали Лыкова. И так раз за разом он проскакивал над рифами, отделываясь очередной записью в формуляр. На будущую пенсию ему было наплевать. Поэтому Алексей Николаевич служил, как мало кто в ведомстве: рьяно и без оглядки. В том числе порой и без оглядки на законы. И вот теперь в министры внутренних дел прошел человек, для которого законность – чисто формальная – стояла на первом месте. А подчиненный этого не понял и провинился.

– Стало быть, тюремная администрация уже дала сигнал наверх, – начал рассуждать Лыков. – С утра пораньше опросили сокамерников, получили показания и тут же переслали их в надзор. Так?

– Необычно быстро они все проделали, – подхватил помощник. – Раньше у них была другая манера. Могли бы сначала нам сообщить, а не сразу в прокуратуру.

– Что теперь? Как дальше положено идти делу? Зуев мне только что излагал, но полезно повторить.

Азвестопуло начал вспоминать:

– Обнаружив труп и установив, что к смерти подследственного может быть причастен статский советник Лыков, тюремная администрация доложила об этом окружному прокурору. Это первый шаг. Дальше по закону должно произойти следующее: прокурор ставит в известность о происшествии министра внутренних дел…

– Уже поставил, – перебил Сергея Алексей Николаевич. – Макаров еще утром все знал. Он телефонировал Щегловитову, и два министра сговорились насчет меня.

– Значит, следующий шаг – проверка нашим министром полученных сведений. Без разрешения Макарова любые следственные действия в отношении его подчиненного невозможны. Но министр может своей властью и не проводить проверку, а сразу принять сообщение прокурора на веру.

– Так и произошло, – опять прокомментировал Лыков. – В глазах нотариуса я преступник, доказательства ему не нужны. Он же всех нас, грешных, насквозь видит! Нил Петрович прав, меня продали с потрохами.

– Теперь ход опять за Минюстом, – продолжил коллежский асессор, скрывая обеспокоенность. – Прокурор уже назначил предварительное следствие, я сам видел, что сокамерников Мохова вовсю допрашивают. Хотя как он мог его открыть, не получив согласия министра?

– Стало быть, уже получил.

– Но ведь Макаров сначала по закону должен провести собственное исследование! Я же помню Устав уголовного судопроизводства! Статья тысяча восемьсот восемьдесят шестая. На это уходит несколько недель!

– Макаров такой подарок мне не сделает. Исследование уже все решило. Если понадобится, оформят задним числом. Более того, и над тобой, как моим помощником, висит угроза. Могут перевести на другое место службы. Подальше от столиц.

– Я буду бороться, – зло ответил Сергей. – Пускай сначала объяснят, в чем моя вина. Как под пули лезть, Азвестопуло годится. А как своего шефа прикрывать – уже плох?

Лыков даже слегка растрогался. Но предупредил помощника:

– Опасность велика. Я говорил о тебе с Крокодил Петровичем, он обещал защитить. Но это пока Зуев сидит в кресле директора департамента. Очень скоро его место займет Белецкий. А может, исхитрится и пролезет Виссарионов. Я не знаю, как они поведут себя. Будь осторожен и не лезь на рожон. Пошлют исправником в Мангазею…

– Мангазеи давно уже нет, город умер.

– Ну в Жиганск.

– И Жиганск умер. Осталось лишь несколько монахов, им исправник ни к чему.

Сыщики перевели дух, и статский советник попросил помощника продолжить. Ему хотелось знать, что ждет его в ближайшем будущем и насколько вероятна передача дела в суд. Он, Лыков, – и суд! Такое развитие событий казалось невозможным. Но вдруг? И потом, что этот суд решит? Неужели человека, который много лет ловил преступников, посадят с ними бок о бок? Озноб по коже… Думать так не хотелось, сердце подозрительно часто стучало.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Азвестопуло продолжил:

– Значит, принимаем на веру слова Крокодила. Исходим из того, что Макаров уже продал вас с потрохами и дал согласие на предварительное следствие. Тогда очередной их ход такой: вас отстраняют на все время следствия от службы, вы сидите дома и ждете. Предварительно, без решения суда, арестовать вас не могут, законом не предусмотрено…

– Хоть так, – с горечью сказал статский советник. – Но продолжай. Я сижу и жду – чего?

– Сначала исследования начальства, но оно будет формальным. Затем открывается само следствие. Вас таскают на допросы, трясут свидетелей, сводят концы с концами, чтобы предъявить обвинение. Потом прокурор Судебной палаты получает следствие и опять посылает бумагу Макарову. Так, мол, и так, доказательства вины Лыкова собраны, дело можно передавать в суд. Прошу дать свое на это согласие.

– Даст, сукин сын. А потом? Я сажусь на скамью подсудимых?

Азвестопуло вскочил со стула, пробежался по тесному кабинету, сел на подоконник и исподлобья посмотрел на шефа:

– Потом, Алексей Николаевич, начнется самое страшное. Надо думать, как вас от каторги уберечь.

– Каторги? – Лыков тоже поднялся, нервно теребя лацканы сюртука. – За эту гниду? Я так и сказал Зуеву, хотя в душе не верил.

– Увы. Я пока бегал, нашел время заглянуть в Свод законов. Плохо дело…

– Тысяча четыреста восемьдесят четвертая? – догадался Алексей Николаевич и схватился за голову. – Дай вспомню… «Если от причиненного с обдуманным намерением или умыслом увечья, раны или иного повреждения здоровью последует смерть, то виновный в нанесении сего увечья, раны или повреждения здоровья умершего подвергается лишению всех прав состояния и ссылке в каторжную работу на время от восьми до десяти лет». Черт! Эх, черт!!! Каторжный червонец! За подлеца, которого я пальцем не тронул. Ну это уж чересчур!

Он стал бегать из угла в угол, взять себя в руки не получалось. Сергей подсказал с подоконника:

– Надо натягивать на вторую часть той же статьи. Вот, я стащил в градоначальстве незаметно.

И он продолжил цитату, уже не по памяти, как шеф, а читая по вырванной странице Уложения о наказаниях уголовных и исправительных:

– «Если увечья или раны, вследствие которых последовала смерть, были нанесены не с обдуманным заранее намерением, а в запальчивости или раздражении, но однако ж умышленно, то виновный в сем приговаривается к лишению всех особенных, лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ, и к отдаче в исправительные арестантские отделения по второй степени статьи тридцать первой сего уложения».

– А в ней что? – наморщил лоб статский советник. – Ага. Исправительные работы на срок от трех до трех с половиной лет. Верно?

– Точно так, Алексей Николаевич. Все лучше, чем каторга!

Лыков наконец овладел собой. Он сел в кресло, скрестил руки на груди, закрыл глаза и посидел так минуту. Потом сложил кукиш и помахал им в воздухе:

– Или каторга на десятку, или три с половиной года арестантских рот. Выбор между плохим и очень плохим. А вот хрена с горчицей вам, ребята. Буду защищаться до последнего.

– Но как?

– Пока не знаю. Давай вместе думать. Мое спасение в том, чтобы сокамерники отказались на суде от своих показаний. Это единственный шанс. Значит, надо их к этому склонить.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Но как? – повторил вопрос Азвестопуло. – Ни вас, ни меня не подпустят к ним до суда. А там уже поздно будет. Как мы убедим пятерых фартовых изменить показания? Подкупить? Ну разве что подкупить. Но для этого необходимо с ними встретиться, один на один, с каждым по очереди. Может быть, не раз и не два. Посулить деньги, уговорить, попробовать застращать. В нашем положении – невозможно.