Часть меня - Кристина Смирнова

нее в ответ. Нет уже души. Во мне нет, того что она ищет, что хочет принудить к повиновению, а может просто срабатывает один из первичных глифов защиты нанесенных на мое тело. Не знаю.

Парни заходят в этот гараж по парам, которыми я их распределил, и это молчаливое выполнение приказа немного радует меня, ровно до той секунды, как я не снимаю окровавленную материю с маленького свертка по центру. С жертвы.

Это ребенок, которому от силы исполнилось не больше трех лет. Смотрит пустыми, широко открытыми светло зелеными глазами в потолок с маленьким ртом по центру от пухлых мертвенно-бледных щек. Открытым, словно в последнем крике.

— Это не ваше дело отребья… — Раздается шипение за моей спиной а я, прикрыв глаза ребенку поворачиваюсь на злой голос, последней ведьмы, которой я рисовал кровавый круг, сильная сучка попалась, потому как еще может разговаривать. Хотя у ее подружек не получается и рта раскрыть, но они пытаются — это видно по дрожащим губам, по недовольным прекрасным лицам. Что ж, моя цель определена. Око за око. Не мной придуманы правила.

Все дело в том, что как заметила Маришка, четверо сопровождающих для меня это слишком большое число. Обычно и сопровождать уже не кого, особенно после такого зрелища, которому я часто бываю свидетелем. И Маришка оказалась права во всем. В том числе, что такой прилив сил может проявиться, только если принести в жертву не просто человека, а невинную, чистую душу в угоду набирающей силы луне.

Я подхожу близко, очень близко забирая из рук Олега шипящий на всех языках, особенно на русском-матерном, образец яркой красоты, рукой жестко впиваюсь в шею, удерживая и фиксируя безвольную голову, подтягиваю ближе.

— Это мое дело. — Жестко проговаривая каждое слово впиваюсь в глаза, пока другая моя рука кончиками пальцев не находит место, где недовольное сердце бьется ощутимей.

— Этот ребенок моего рода. — Рука отклоняется, напрягаясь, каменея и быстрое, четкое движение вперед, проламывая кости, достигает черного сердца. Цепляют его, сжимая и выдергивая из груди.

— Человеческого рода. — Я смотрю на окровавленный кусок мяса, который уже не колышется в руке. Замирает.

— И так будет с каждым, покусившимся на него. — Расслабляю пальцы, даю телу опасть на бетонный пол и стряхиваю капли бурой крови вслед.

— Этих троих забирайте. Богдан в курсе, что нужно делать с ними. — Троя уходят, волоча хрупких женщин. Олег мнется около тела ребенка, но не притрагивается даже к тряпке закрывающей маленькое тельце. Осматривает личико.

— Я приказал свалить! — Не выдерживаю, рычу на мнущегося стража, не понимаю, зачем он остается и мне не хочется, что бы он прикасался к тельцу. Он выходит. Молча, опустив плечи, словно сдулся.

Третий этап и заключительный. В каждый угол капаю другого зелья, прикрываю лицо ребенка, лью остатки на холодное тельце красную жидкость и прохожусь последним, прощальным взглядом по помещению и выхожу, запирая двери за собой, рисуя последний глиф. Глиф очистительного огня, который освободит запертую от ритуала неиспользованную силу, растворит в себе ее, а невинную душу, не успевшую окончательно поглотиться источником, отпустит.

— Пусть земля тебе будет пухом. — Прощаясь, ухожу подальше от места, в котором начинает тлеть красное пламя.

— Приказ выполнен. — Сухая констатация фактов оппоненту на том конце сигнала мобильной сети и я отключаюсь ото всего. Игнорируя вопросы Логана.

5 глава

Долго брожу по потемневшим скверам, позволяя моему отчаянью питаться остатками моей души. Позволяя своему демону жрать себя поедом и упрекать в несостоятельности.

— Дерьмо. — Пинаю попавшийся под ноги камень, он рикошетит в стену, а от нее отлетает в сухие кусты с голыми ветвями.

Уговариваю себя забыть о своей несостоятельности, принять доводы разума. Откинуть совесть, вгрызающуюся в подкорку сознания. Я сделал все, что мог и появился вовремя. Я НЕ МОГ СПАСТИ РЕБЕНКА. Но ей поебать. Она жрет, упрекает меня. Называет слабым, и я со злостью сжимаю свою челюсть.

И так каждый раз, после таких заданий. И каждый раз я чувствую, насколько беспомощен в предотвращении таких ритуалов. Я только могу их прервать, прекратить, но не предотвратить. Не спасти невинную жизнь, а только придать огню остатки и за это я ненавижу себя.

Ведьму сложно застать врасплох, особенно на этапах подготовки к ритуалу. Но если вам все же это удалось сделать, то придется применить все умения к тому, чтобы успеть убить ее до того, как она сможет сплести действенное заклятие и убить вас.

Как-то раз, я бросил вызов, не стал ждать и воспоминание об этой ошибке навсегда останется свидетельством длинного кривого шрама прочерченного по внутренней стороне бедра и дикой боли. Но знаете, что? Та ведьма хоть и хорошо потрепала меня, но не смогла вовремя добить, за это и поплатилась.

И такова моя жизнь. Дорога, выбранная мной, по которой я иду уже давно закаменевший, жестокий и изнутри позволяющий своим демонам дожирать остатки своей некогда доброй души. Что будет, кода последний ее кусок провалится в ухмыляющейся пасти? Наверное, я окончательно издохну, перестану быть живым человеком, стану похож на тех, с кем рос? Скорее всего. Без эмоциональный убийца. И возможно так будет лучше.

— Сашка? Сыночка ты ли это? — Скрипучий голос пробирается сквозь пожирающих меня демонов, отвлекая.

— Баб Маш?

— Конечно. А кого ты еще ожидал увидеть поздней ночью во дворе? — Сухая старушечья фигурка, опираясь на высокую трость, спускается с подъездного крыльца.

— Ну, уж точно не вас! — Я подхватываю локоть старушки, помогая преодолеть последние лесенки.

— Ты мне зубы то не заговаривай, ты почто стервец, вчера девчонку обидел? — Сухая сморщенная ладонь тяжелым хлопком проезжается по моему затылку.

— Она полчаса рыдала на лестничной клетке. — Что? Лика умеет рыдать? Не верю.

— Не обижал я ее. Может чего дома произошло?

— Может и произошло, но ты как мужчина даже не удосужился ее проводить! — И опять я получаю по затылку. Господи, хреново когда вашими соседями оказываются пронырливые старушки. Особенно, такие как баба Маша. Сухопарый изверг, которому позволено меня отчитывать по таким мелочам. Фантом моей нормальной человеческой жизни, которая была у меня до полного пиздеца. Она и ее дочка, как яркий след, не остывающий в душе с прожитыми годами.

— Дык я в это время уже давно спал, сам не услышал, как она ушла! — Вру прямо в глаза и не краснею.

— Так уж и спал?

— Точно спал, а вы, почему еще не дома?

— Артемку жду, позвонил, напросился ночевать.

— А что так? — Артемка, это рыжий и конопатый, пацан девяти лет отроду, которому не посчастливилось иметь отца тирана и запуганную