Взгляд василиска - Макс Мах

Откровенно говоря, все это выглядело ужасной глупостью. По идее, встреча с другом детства, которому, вероятно, было глубоко безразлично, в каком костюме придет в ресторан Реутов, и один ли он придет, или нет, не должна была вызвать у него такой идиотской реакции. И Вадим, что характерно, это прекрасно понимал, как понимал он и то, что навязчивые состояния потому так и называются, что, впав в такое состояние, отделаться от некоторых мыслей очень трудно, если возможно вообще.

"Невротик хренов!" – Реутов докурил папиросу, выбросил ее в унитаз, и, наконец, покинул свое импровизированное укрывище.

К счастью, за то время, что он провел внутри своей кабинки, туалет опустел, и в фойе перед конференц-залом тоже не было ни души. Пленарное заседание закончилось сорок минут назад, а секционные – должны были проходить во втором корпусе, так что народ уже разошелся, и, не встретив по пути, ни одной живой души, кроме уборщиц и кого-то из технического персонала, Вадим вернулся в свою лабораторию. Дверь в подвал, однако, оказалась заперта на ключ, что, впрочем, было нормально – все мы люди, как говорится, а время-то обеденное – и даже хорошо. Во всяком случае, Реутов этому обстоятельству даже обрадовался, потому что у него неожиданно, но очень своевременно, появилась возможность для тайм-аута, как изволят выражаться аргентинские господа. Отсутствие сотрудников избавляло его от совершенно ненужных объяснений, поздравлений и метаний в воздух чепчиков, и позволяло побыть еще полчаса в одиночестве, выпить крепкий кофе, выкурить пару чертовых папирос, и уже окончательно придя в себя, отправиться в Центр на поиски треклятого вечернего костюма, который, на самом деле, он в гробу видел.

"Ну, что ж, – подумал он вдруг совершенно спокойно. – Действительно будет, в чем в гроб положить".

Как ни странно, мысль о смерти его не испугала и не расстроила, а, напротив, успокоила. Реутов довольно споро сварил себе на старой и сильно загаженной электроплитке – "Что, спрашивается, надо на ней варить, что бы так засрать?!" – столь необходимый ему сейчас кофе, перелил его в большую фаянсовую чашку, закурил и устроился у стола, чтобы спокойно и на относительно ясную голову обдумать свои новые-старые обстоятельства. Однако не вышло. В железную дверь лаборатории постучали, и, не успев сообразить, что он делает, Вадим чисто автоматически крикнул, "открыто!", и только после этого понял, что делать этого не следовало. Во-первых, потому что сейчас ему совершенно не хотелось ни с кем разговаривать, а, во-вторых, потому что, когда дверь отворилась, выяснилось, что черти принесли к нему не кого-нибудь, а Полину собственной персоной.

– Добрый день, Вадим Борисович, – сказала Полина, входя в лабораторию. – Я вам не помешала?

"Помешала, – обреченно "ответил" ей Реутов. – Но ведь я тебе этого сказать не могу, не так ли?"

– Здравствуйте, Полина, – сухо поздоровался он. – Проходите, пожалуйста. Вы мне не помешали.

Полина училась на врачебном отделении института, но интересы ее с некоторых пор не ограничивались общей неврологией, которой она, по идее, должна была теперь заниматься. Впервые она появилась здесь примерно полгода назад. Случилось это сразу после большой, четырехчасовой лекции, которую Реутов прочел студентам четвертого года обучения. Лекция была самая обычная, и никого из слушателей, как ему показалось, особенно не впечатлила, хотя речь в ней шла о последних достижениях нейрофизиологии Высших Психических Функций. Однако, как вскоре выяснилось, кое-кто вопросами вызванных потенциалов головного мозга все-таки заинтересовался. Сначала Полина Кетко остановила Реутова в коридоре главного корпуса, чтобы спросить, что из литературы он может ей порекомендовать для первоначального чтения, потом зашла посмотреть, как они записывают эти гребаные потенциалы, ну а после, стала появляться в их подвале регулярно, то, помогая лаборанткам готовить оборудование или пациентов к экспериментам, то, вытягивая из Шварца секреты математической обработки результатов, а то и просто, читая в уголке научные статьи, репринты которых присылали Вадиму коллеги из многих университетов каганата и даже из-за границы, и найти которые в институтской библиотеке было зачастую не возможно. И все было бы хорошо, потому что Полина оказалась девочкой на удивление толковой и работоспособной – вот и верь после этого анекдотам про блондинок – и вполне могла со временем стать не просто очередной докторанткой Реутова, а настоящей удачей, о которой мечтает любой профессор, если бы не одно крайне неприятное обстоятельство.

Полина нравилась Вадиму, как женщина. Пожалуй, даже больше, чем просто нравилась. Однако, во-первых, Реутов никогда не ухаживал за своими студентками, а, во-вторых, девушка ему в дочери годилась, так что все варианты развития отношений, кроме, разумеется, чисто деловых – даже если допустить, что такой красивой девушке, как Полина, мог понравиться такой старый валенок, как Реутов – совершенно исключались. И Вадим это прекрасно понимал и достаточно эффективно боролся с "бесом любострастия", о котором так живо рассказывал ему в юности дед Эфраим, однако в присутствии Полины все его благие намерения куда-то пропадали. Положение, таким образом, было совершенно нетерпимое, и буквально выводило Реутова из себя. Но и выгнать ее он не мог, и потому, что неудобно было, и потому что – что уж тут! -не видеть ее долго не мог тоже. Поэтому, что бы не выдать ненароком своего истинного настроения, Реутов обычно был с Полиной сух до полного обезличивания отношений, но сейчас он находился в таком неустойчивом состоянии, что удерживать избранную им – как он полагал раз и навсегда – линию поведения он просто не мог.

"Барышня, – констатировал он с тоскливой объективностью, имея в виду под "барышней" отнюдь не Полину. – Находится в расстроенных чувствах".

– Добрый день, Вадим Борисович, – сказала Полина, входя в помещение лаборатории. – Я вам не помешала?

"Помешала, – обреченно "ответил" ей Реутов. – Но ведь я тебе этого сказать не могу, не так ли?"

– Здравствуйте, Полина, – сухо поздоровался он. – Проходите, пожалуйста. Вы мне ничуть не помешали.

– Тогда, если можно, – Полина решительно подошла к столу, у которого устроился Реутов, и, не дожидаясь приглашения, села на свободный стул. – Я хотела бы с вами поговорить.

– Только, если не долго, – Вадим загасил папиросу и приготовился стоически перенести еще и это, которое уже за день, испытание. – Я, видите ли, несколько ограничен во времени. Дела, знаете ли…

– Я вас не задержу, – поспешила успокоить его Полина. – Я, собственно, хотела… То есть, если это возможно… – и куда только девалась вдруг вся ее уверенность? – У нас, видите ли, в мае начинается практика… Вадим Борисович, вы ведь тоже клиницист… Я подумала…

Честно говоря, если бы голова Реутова не была занята другим, он бы понял Полину быстрее. А так, девушке пришлось едва ли не целую минуту мучаться, пытаясь сформулировать свою, в общем-то, вполне приемлемую "в других обстоятельствах" просьбу. Но таково уж было сейчас его состояние. А когда он все-таки "дошел", то первой реакцией Вадима была паническая мысль, "Только не это!", а второй – удививший его самого вопрос, "А почему, собственно, нет?"

Он как раз хотел объяснить ей, что лаборатория, на самом деле, клиническим подразделением является чисто формально, в силу старых бюрократических правил, не позволивших в свое время – три года назад – назвать вещи своими именами, и сразу учредить ее, как научно-исследовательскую группу, но посмотрел – так уж вышло – ей в глаза и, потеряв одну уже готовую к озвучанию мысль, набрел на другую, поразившую его самого необыкновенной простотой.

"А ведь, если она уйдет, я ее больше не увижу".

И эта, первая за все время их знакомства нормальная мысль, так неожиданно пришедшая теперь в голову, резко изменила течение его мыслей и весь дальнейший ход разговора.

"А, в самом деле?" – спросил он себя, пытаясь одновременно понять, что мешало ему задать себе этот вопрос месяц или два назад.

– Да, не волнуйтесь вы так, – сказал он вслух, все еще ковыряясь в запутанном клубке своих противоречивых ощущений. – Хотите проходить практику у нас, так и будете. Какие проблемы?

"Никаких", – сам же себе ответил Реутов, так как никакой проблемы, и в самом деле, не существовало. И формально, и с точки зрения прецедентов, никаких трудностей здесь не предвиделось, а если таковые и были, то все они касались исключительно его собственных "психических хворей".

– Ой, – совершенно опешила Полина. – А я думала…

Ну, что она думала, догадаться было не сложно. А вот о чем думал сейчас Вадим, было, и впрямь, чем-то совершенно невероятным. Во всяком случае, с его собственной точки зрения, казавшейся, еще пять минут назад, неизменной, как закон природы. Собственно, этим резким изменением своей позиции, Реутов и был обязан следующему своему вопросу, которого – видит бог – в нормальном состоянии никогда бы не задал.