Теранезия - Грег Иган

— Она может заняться следующей крышей. Я не против. Хочешь сделать это, Мадди?

Он бросил на нее взгляд, говорящий «не правда ли, ты очаровательна», а она в ответ уставилась на него в изумлении, и ее рев замер до еле слышного сопения.

— Не глупи, — сказала мама устало. — Ты же знаешь, что она не может.

Мадхузре опять начала реветь. Прабир передвинул лестницу к следующему домику.

— Я хочу, чтобы ты повзрослел! Ты иногда ведешь так по-ребячески!

Прабир наполовину поднялся по лестнице, прежде чем сообразил, что эти слова обращены к нему. Он продолжил подниматься с горящим лицом. Ему хотелось прокричать в ответ: «Это была всего лишь шутка. И я присматриваю за ней лучше, чем ты!» Но некоторые вещи он научился держать при себе. Он сосредоточился на очередной букве, держа рот на замке.

Когда он спустился, Мадхузре все еще продолжала хныкать.

— Она может помочь мне с одной из стен, — сказал Прабир.

Мама кивнула и наклонилась, чтобы опустить Мадхузре на землю. Та обиженно уставилась на Прабира, цепляясь за мать, чувствуя, что может еще что-то выжать из этой ситуации. Прабир бросил на нее предупреждающий взгляд, и, спустя мгновение, она передумала и заковыляла рядом с ним. Он дал ей баллончик, а затем присел рядом, направляя ее руку, пока она давила на кнопку.

— Ты знаешь, мы почти отправили тебя в интернат в этом году. Тебе бы это понравилось? — Его мать говорила без капли сарказма, как будто ответ был очевиден.

Прабир не ответил. Избавление случилось не благодаря матери, только война спасла его от изгнания.

— По крайней мере, ты был бы вдалеке от всего этого, — сказала она.

Прабир сосредоточился на работе, прилагая немалые усилия, стараясь исправлять полные энтузиазма размашистые мазки Мадхузре, но он помнил разговор родителей в домике бабочек. И правда, мать предлагала отправить его к своей кузине в Торонто… но это привело лишь к тому, что отец вообще отказался от этой идеи, что, похоже, не стало для нее большим сюрпризом. Так что может он судит ее слишком сурово. Может она на самом деле боролась за то, чтобы он остался на острове.

— Если бы я был далеко, я бы переживал за вас. Так я могу быть уверен, что вы в безопасности.

— Это так.

Прабир бросил взгляд через плечо: мама улыбалась, довольная его ответом, но она все еще выглядела какой-то нетипично для нее слабой. Он почувствовал себя неуверенно, подумав, что ей возможно понадобится его поддержка. С тех пор, как она начала нянчиться с Мадхузре, он испытывал потребность получить над ней какую-нибудь власть, какую-то возможность взять реванш. Но это было уже слишком. Если всего лишь одна неудачная фраза может действительно ранить ее, то это все равно, что обладать силой, достаточной, чтобы погасить солнце.

Знак на стене напомнил Прабиру одну из его попыток писать ногой, но слово было узнаваемым.

— Хорошая работа, Мадхузре. Ты написала слово «илмуван».

— Мван, — уверенно заявила Мадхузре.

— Илмуван.

— Илван.

— Нет, ил-му-ван.

Мадхузре скривилась, приготовившись зарыдать.

— Не беспокойся, — сказал Прабир. — Мы скоро вернемся в Калькутту, а там никто не говорит по-индонезийски. Тебе никогда больше не придется пользоваться этим языком.

Прабир проснулся посреди ночи, в животе у него урчало. В полусне, пошатываясь, он побрел в уборную. Он периодически страдал от поносов с тех пор, как они начали питаться доморощенным ямсом, но раньше никогда не просыпался от этого.

Он сел в темноте, чуть-чуть приоткрыв дверь. От перерабатывающего бака рядом с ним исходил слабый гул электропривода. Он быстро облегчился, но боль в животе не прошла. Его дыхание было странным, намного чаще обычного, но когда он пытался дышать медленнее, боль усиливалась.

Он вымыл руки и вышел на середину кампунга. Сквозь зазоры между деревьями открывался как будто вид в открытый космос. В Калькутте звезды казались ручными, почти искусственными — тусклой попыткой дополнить уличное освещение. Здесь они никому не могли показаться созданными человеком.

Он вернулся в гамак; боль не затихала. Он не чувствовал позывов к рвоте или поносу, но желудок скрутило, как будто его поймали на месте преступления. Но Прабир не чувствовал себя виноватым в чем-то особенном. Он не дразнил Мадхузре сверх меры и не слишком расстраивал мать. Но, он же компенсировал это им обоим, не так ли?

Когда он впервые появился на острове и незнакомые звуки будили его ночью, Прабир плакал, пока не приходил отец и укачивал его. Так продолжалось неделями, хотя последние несколько ночей он плакал уже по привычке, а не из страха. В конце концов одного лишь знания, что отец придет, если понадобиться, стало достаточно; Прабир решил больше не испытывать его, только ради того, чтобы ощущать себя в безопасности.

Но теперь он был слишком взрослым, чтобы звать Па. Он должен найти другой способ позаботиться о себе.

Прабир выскользнул из гамака и подошел к входной двери-ширме. Домик бабочек находился прямо напротив, серый и нечеткий в тени. Он знал, что дверь должна быть закрыта на засов, чтобы внутрь не забрались животные, но не заперта на ключ. Здесь вообще ничего не запиралось.

Под коленками выступил холодный пот. Прабир смочил пальцы и понюхал их — запах репеллента стал настолько привычным, что он едва его замечал. Но он сомневался, что кому-то из близких этот запах покажется настолько резким, что пару капель смогут его выдать. Он выскользнул наружу через слегка приоткрытую дверь и направился через кампунг, тихо ступая босыми ногами по хорошо утрамбованному грунту. Он решил действовать до того, как передумает. Добравшись до домика бабочек, он не колебался, и открыл задвижку одним плавным движением. Но едва он начал тихонько толкать дверь вся панель из стекловолокна предупреждающе заскрипела, вибрируя все сильнее, оттого что нижняя часть цеплялась за пол. Прабир вообще-то знал, как избавиться от скрипа — дверь в кухню издавала такой же шум — но замер на несколько ударов сердца, прислушиваясь к звукам, доносящимся из домика родителей. Затем решительно потянул дверь. Панель отогнулась достаточно, чтобы появился достаточный зазор, и ничто больше не нарушало тишину, кроме легкого дыхания ветерка.

Прабир видел большую часть внутреннего помещения домика при дневном свете через окно, но не старался запомнить его планировку. Он стоял в проеме двери, оценивая, насколько хорошо адаптируются глаза. Где-либо еще такого и не понадобилось бы — он смог бы пройти с закрытыми глазами. «Это мой остров», прошептал Прабир. «Вы не имеете права запрещать мне входить» Еще только произнося эти слова, он уже знал, что они несправедливы — он никогда не возмущался из-за запрета на вход в домик бабочек — но уже не мог избавиться от случайно пришедшей в голову отговорки.