Дерзкие параллели. Жизнь и судьба эмигранта - Эдуард Гурвич

Князь вспоминает о сэре Берлине, как об очень добром, но и весьма прагматичном человеке. Об этом его учёные коллеги обычно умалчивают. Никита Дмитриевич приводит примеры щедрости этого необыкновенного человека. В частности, купленный им дом в тихом районе Лондона на 39 Чел си Парк Гарденс, который он отдал в пожизненное пользование овдовевшей Саломее Николаевне Гальперн (урождённая Андроникашвили). Лишь после её кончины он продал этот дом, так как жил в Оксфорде и в нём не нуждался. За ним оставалась и его холостяцкая квартира в известном доме Олбани на Пикадилли. Исайя Менделевич сокрушался, что за неё пришлось платить большой налог с неожиданной прибыли: за 30 лет дом подорожал…

Спустя много лет Никита Дмитриевич Лобанов-Ростовский в знак признательности за помощь, которую он получил тогда в Оксфорде, основал фонд при колледже Крайст-Черч, в котором учился. Доход с этого фонда даёт возможность одному студенту, преимущественно из России (а если такого не окажется, то из Восточной Европы), изучать любую из естественных наук в Оксфорде. Фонд основан і naeternum (на веки веков)…

Молодой князь занимался усердно. Но при этом стал находить время и для светской жизни. Благодаря общительному характеру, он быстро обзавелся широким кругом друзей и подружек. В этом, впрочем, ему содействовала семья Исайи Менделевича. К Никите очень тепло отнеслась его жена, Айлин Гинзбург, дочь барона Пьера Гинзбурга, весьма состоятельная и влиятельная дама. Сам Исайя Берлин был в то время значительной фигурой в научном мире. Несколько лет подряд его избирали Президентом Британской академии наук. И даже теперь, когда специалисты скептически относятся к нему, как философу «логического позитивизма», сэр Берлин остался известным историческим деятелем. И не в последнюю очередь, благодаря тому, что его биография тесно связана с Россией. В 1921 году он с родителями эмигрировал оттуда в Англию. Большая часть его жизни прошла в Оксфорде, где он преподавал с 1932 года. Во время второй мировой войны Исайя Берлин работал в британской службе информации в США, затем получил назначение 2-м секретарём британского посольства в СССР. Известно, что Черчилль высоко ценил его информацию об этой стране.

Находясь в Советском Союзе, Исайя Берлин встречался в Москве с Борисом Пастернаком, и в Ленинграде с опальной поэтессой Анной Ахматовой. Есть обширная литература и серьёзные доказательства, что эти встречи трагически отразились на судьбе сына Анны Ахматовой, отправленного в тюрьму. Во всяком случае, Советы шельмовали поэтессу именно после той встречи с Исайей Берлином…

Никита тяжело переживал болезнь и кончину матери (княгиня Ирина Васильевна Вырубова умерла в Париже, спустя три года после их эмиграции). В семье Исайи Менделевича, очевидно, проводили прямые параллели между драмой в семье Ахматовой и тем, что пережил юный князь со своей матерью в Болгарии. Там не могли не обсуждать факт: если бы не согласие на «осведомительскую» обязанность, которую взвалила на себя мать, чтобы отвести угрозу от сына, компетентные органы Болгарии объявили бы Никиту шпионом и вторично упекли в застенок. Наверное, эта драма была одной из причин, по которой Никиту часто приглашали в семью Берлиных. Здесь он был, что называется, обласкан. К тому же, Мишель Штраус, сын Айлин от первого брака, также учившийся в Оксфордском университете, подружился с Никитой. Очень скоро их объединил интерес к живописи, превративший Мишеля в профессионала – спустя много лет он стал ведущим специалистом по импрессионизму в аукционном доме «Сотби». В процессе сближения добавилась одна забавная деталь: парижский дом Айлин и особняк, где жил дядя Никиты Николай Васильевич Вырубов, сыгравший решающую роль в их эмиграции с матерью, стояли бок о бок, № 52 и № 54, на одной улице, авеню д'Йена. Сэр Берлин был третьим мужем Айлин (второй раз она была замужем за другом Штрауса, известным физиком Хансом Халбаном).

Так или иначе, об этой семье князь вспоминает с благодарностью.

– Когда мы оказывались вдвоём с Исайей Менделевичем, то говорили по-английски, в русскоязычном обществе переходили на русский. С Айлен я говорил по-французски. У Айлен было замечательное имение под названием Хедингтон Фарм. Там были охотничьи угодья, где сами Берлины не охотились. Они разрешили мне охотиться на этих землях. В моей очень и очень скромной жизни это стало подспорьем. В голодные студенческие годы охота стала источником пищи. Я не забыл вкус похлёбки из диких голубей. Айлен даже разрешала мне приглашать друзей на эту охоту. А друзья, в свою очередь, приглашали меня. Таким образом, благодаря Айлен, я стрелял голубей, фазанов и куропаток в разных поместьях по всему Соединённому Королевству.

Конечно, происхождение Никиты помогало ему в освоении английского образа жизни. Но было бы несправедливым думать, что он вошёл в высший свет исключительно этому обстоятельству. Прямых родственников, которые помогали бы ему, в Англии не было. Дальняя родственница по отцу, двоюродная тётя, до революции вышла замуж за англичанина, но к моменту переезда Никиты, она уже умерла. И рассчитывать Никите, по большому счёту, приходилось только на себя. Он входил в свет благодаря открытому характеру, упорству в учёбе, неприхотливости, интересу к живописи, живому уму, вкусу, наконец, знанию языков. Не надо думать, что тут всё у него проходило гладко.

Никита уже жил в Оксфорде больше года, когда Марина, герцогиня Кентская (дочь великой княгини Елены Владимировны и правнучка Александра II) пригласила его к себе на чай. Приехав на поезде из Оксфорда в Лондон, Никита подошёл к Кенсингтон-скому дворцу со стороны парка. В то время дворцовая ограда из железных прутьев была вышиной не более метра, а не как сейчас в 2,5…

Маленькое отступление! Я ту ограду хорошо помню. Её сменили из-за массового паломничества к Кенсингтонскому дворцу после гибели принцессы Дианы в 1997 году. Тогда я жил неподалёку, и мы с моей семилетней дочерью ходили к дворцу чуть ли не всю неделю, пока вдруг воскресным днём она не засела за письмо. С одной стороны написала по-русски: «Диана, по тебе скучают твои дети». И подписалась: «Сандра». А с другой стороны листа по-английски: «Бог, пошли нам такую же принцессу, как Диана!». Раскрасила его фломастерами, запечатала в конверт с изображением принцессы и с букетиком цветов положила к центральным воротам дворца. Успокоилась она лишь после того, как из ворот вышел служащий и забрал её конверт, вместе с десятками других…

Но вернёмся к тому, что произошло у дворца с Никитой. Подойдя к ограде, студент посмотрел, нет ли кого-нибудь в саду, чтобы уточнить, где ворота во дворец. Подождал для приличия какое-то время, а затем, никого так и не приметив, легко перескочил через ограду. Здравый смысл ему показался важнее принятых правил. Он уже уверенно шагал вдоль здания дворца в поисках входа, как вдруг из кустов выскочил полицейский и остановил злоумышленника.

Тут опять не удержусь от комментария. Это была одна из ошибок эмигранта из-за плохого знания обычаев английской жизни. Я столько раз попадал в неловкие ситуации, что искренне могу посочувствовать князю. Мне, к примеру, всегда казалось, что приходить в гости надо точно в назначенное время. Лишь Колин Туброн, мой первый студент, ставший за четверть века другом, смирился с тем, что я прихожу точно в назначенное время. Его иронию: по тебе можно сверять часы на Биг-Бен, поначалу я воспринимал как одобрение моей пунктуальности. Позже догадался, что в английской традиции вежливо именно опоздать, чтобы дать возможность хозяевам что-то сделать в последнюю минуту, приготовиться к приёму гостей. Поначалу я иронизировал и над английской традицией – договариваться о встрече за месяц. Ведь я привык, что мы, русские, запросто заходим друг к другу. Но лишь потом оценил, что эта традиция помогает организовать время, не нарушать планы, строить свою жизнь и жизнь семьи осмысленно. Я считал скучной рутиной английскую традицию на следующий день после визита посылать хозяевам открытку с благодарностью за прекрасный ужин.

Наконец, пришлось освоить, что если тебя приглашают или ты приглашаешь на чай, обильная еда (борщ, котлета, даже сэндвич) вызывает недоумение. Все эти премудрости английской жизни давались мне не сразу. Русскому уху непривычны в каждой фразе «пожалуйста» и «спасибо». В очень престижной детской клинике, жаловались педиатры, родители русских детей – самые грубые, нетерпеливые, истеричные и искренне не понимают, почему медперсоналу и докторам тут принято говорить «спасибо»! Какое спасибо, если лечить – их обязанность, которая, к тому же, щедро оплачивается!..

Но вернёмся в Кенсингтонский дворец.

– Полицейский, – вспоминает Никита Дмитриевич, – отвёл меня в комнату охранников. А там меня стали допрашивать. Я сказал, что пришёл на чай по приглашению герцогини, на что мне разумно возразили, что зачем же тогда надо было прыгать через ограду. Ответ мой показался им не очень убедительным. Они позвонили герцогине и, в конце концов, впустили меня во дворец. К моей большой радости, герцогиня Марина была занята беседой с Артуром Рубинштейном, который ей что-то оживлённо рассказывал, а затем сел за рояль и стал божественно исполнять Шопена. Это помогло мне замять неловкость моего нетрадиционного прихода и объяснения. Я подсел к её дочери, принцессе Александре, и стал ей рассказывать о своём первом годе учёбы в Оксфорде. Спустя полчаса к нам присоединилась двоюродная сестра Александры, княгиня Елизавета Павловна Югославская (дочь Ольги, сестры Марины). Я пригласил их обеих в следующую субботу в Оксфорд на скачки. Обе приехали. Александра решила возвратиться в тот же день, а Елизавета осталась ночевать в гостиной в доме моей крестной, у которой я к тому времени снимал комнату…