Разорванный круг - Владимир Федорович Попов

стал тот самый начальник цеха, который невзлюбил Целина. Пришлось вернуться на завод. Его терпели из уважения к былым заслугам, из сочувствия. Целин по-прежнему писал гневные письма в разные инстанции и по-прежнему получал отказы за подписью Чалышевой. Из этого порочного круга ему никак не удавалось вырваться — жалобы направлялись на разбирательство не объективным людям, а тем, на кого жаловались.

ГЛАВА 7

Нелегко складывалась жизнь у Ксении Федотовны Чалышевой. Кончила школу — и заметалась: куда поступить учиться? Ни к чему особого призвания у нее не было. Четыре года подряд держала она экзамены в разные учебные заведения, гуманитарные и технические, пока наконец не поступила в химико-технологический институт. Ее одноклассники к этому времени уже заканчивали вузы, встречи с ними были тягостными, и Ксения Федотовна избегала таких встреч. Даже на традиционные ежегодные сборища не приходила. Ей претили люди, прочно ставшие на ноги, завоевавшие какое-то положение. Даже защитив диплом инженера, она не позволяла себе встретиться с бывшими однокашниками. Не знала, не решила, что делать дальше. На завод идти не хотелось: шумно, грязно, многолюдно. Людей она не любила, потому что завидовала им. Особенно тем, кто обзавелся семьями и был счастлив. А еще не умела она удивляться чему-либо, воодушевляться и радоваться. Даже смех на улице вызывал у нее вспышку злости, словно весь мир должен был скорбеть о ее незадачливой судьбе. Единственной ее мечтой было забиться в какой-нибудь кабинетик и корпеть одной над незамысловатой работой.

Но судьба улыбнулась ей, она была зачислена научным сотрудником в институт резины и каучука. С трудом. Помог отец — у него обнаружился в институте друг детства. В тридцать лет она стала есть хлеб, заработанный собственным трудом. Но хлеб этот был горек: ее грызла зависть. Зависть к людям, которые работали с рвением, что-то искали, что-то создавали, за что-то боролись. Даже среди этой кипучки она оставалась спокойной и бесстрастной, как камень на дне потока, омываемый со всех сторон водой, но застывший в неподвижности.

У нее были достоинства, за которые ее ценили: педантичность, скромность и честность. Порученную работу она выполняла со скрупулезной тщательностью и ни на какие лавры не претендовала. И для диссертантов, которым помогала, она была сущей находкой — к каким бы неожиданным выводам ни приводили добытые ею данные, никто не подвергал их сомнению — так уж поставила она себя. И повелось: самую точную, самую кропотливую черновую работу стали поручать Чалышевой. Но добывала она, по существу, лишь голые цифры. Выводы, заключения, обобщения делали другие. Ни разу ни одна собственная техническая мысль не шевельнулась в ее голове.

Так могло продолжаться бог весть сколько, да случилось, что от научных сотрудников потребовали самостоятельную работу. Уцепившейся за свою должность Чалышевой не оставалось ничего другого, как заняться диссертацией.

И Ксения Федотовна Чалышева заметалась. На какой из предложенных институтом теме остановиться? По существу, ее не увлекала ни одна. Но дерзнуть было нужно, и она придумала довольно незамысловатый, пожалуй, даже ученический способ выбора. На отдельных полосках бумаги написала названия тем, скрутила полоски, перемешала и наугад вытащила. «Исследование морозостойкости шин в условиях Крайнего Севера».

Тема не понравилась. Взявшись за нее, предстояло на время покинуть Москву, а пойти на такую жертву она способна не была.

Отбросила бумажку, вытащила другую. Тема с конструкторским уклоном, тоже не то — конструирование ей вовсе не по плечу. И Ксюша заартачилась, решив для себя: «Будь что будет, а над диссертацией работать не стану».

Так и не изменила бы она своего решения, да вмешались силы извне. Ее вызвал к себе профессор, с детства знавший ее отца.

— Ксения Федотовна, поговорим по душам, — доверительно заговорил он. — Вам не обидно? Сколько черновых материалов готовили вы разным лицам для диссертаций, а сами до сих пор не имеете ученой степени.

— Нет, не обидно.

— А завидно? Хоть немного.

Это был удар в больное место.

— Завидно, — без заминки ответила Чалышева, хотя сама об этом никогда не задумывалась — очень уж расположил ее профессор к чистосердечному признанию. Мало людей принимало участие в ее делах, и к тем, кто хоть в чем-либо помог ей, она испытывала что-то похожее на нежность.

— Ваша откровенность заслуживает похвалы, — одобрительно молвил профессор. — А теперь объясните, как это у вас сочетается: не обидно и — завидно?

У профессора круглая, как шар, почти лишенная волос голова, миролюбивое лицо. Глаза небольшие, глубоко запавшие, но лучистые-лучистые. Не от молодости духа — от доброты. И даже нос добрый — небольшой такой, приплюснутый.

Чалышева молчала — не привыкла открывать тайников своей души. Она знала истинную цену себе. Знала также, что работа, которую выполняла, была ей по плечу, а другая… Вот откуда родилась зависть без обиды. Обида порождается несправедливостью, зависть — превосходством других над тобой.

— Ладно, не буду требовать откровенности, если это вам неприятно, — пошел на уступки профессор, выводя Чалышеву из тягостной нерешительности. — Но позвольте сказать, что я о вас думаю. Далеко не все способны к научной работе, но одних спасает упорство — не отступлю от задуманного — и баста, — других… простите, нахальство. У вас нет ни того, ни другого. Между тем знаете, чем вы награждены с избытком? Честностью. И за это я вас ценю. Работу, которую другой выполнит за неделю, не особенно заботясь о качестве, вы делаете месяц, но делаете безупречно, на совесть. Вот такая у вас репутация. Ей-богу, это не так уж мало.

Впервые посторонний человек говорил с Ксенией Федотовной Чалышевой сочувственно, да и вообще это был единственный человек, который по-настоящему старался помочь ей.

По выражению ее глаз, обычно отрешенно-спокойных, а сейчас словно подернутых туманной пленкой, профессор понял, что Ксения растрогана, и сам растрогался. Такова уж закономерность: мы с нежностью, а то и с любовью относимся к тем, кому делаем добро.

— Вам надо браться за диссертацию, Ксения. — Голос профессора уже зазвучал требовательно, а слабо намеченные брови нахмурились. — Все мы не вечны, вот и мне на седьмой десяток потянуло. Кто позаботится о вас? Скажите, вы не интересовались проблемой старения резины? Чрезвычайно заманчивое дело.

Нет, не интересовалась Чалышева этой проблемой, как не интересовалась никакой другой, хотя много знала, много читала из того, что полагалось знать и читать. Даже на всех защитах диссертаций присутствовала. Ее удивляли свежие, взлетные суждения, неожиданные выводы, смелые решения диссертантов, а бывало, скудоумие и наукообразная банальность мышления. Однако ни то, ни другое не пробуждало в ней желания заявить о себе. Одним не могла