Девушка из города башмачников - Эдуард Анатольевич Хруцкий

долгим. Казалось, мороз остановил время. Навсегда. На всю жизнь. Больше не будет рассветов, не будет весны и солнца. Будет только мороз.

Наконец пришло серое и дымное от мороза утро. Заскрипели полозья саней по улице, неохотно перебрехивались собаки. Володя закоченел. Он попробовал попрыгать, но коптильня была настолько мала, что он с трудом мог вытянуться во весь рост. Уйти было нельзя. Уйти это значило предать человека с Большой земли.

Девушка появилась неожиданно. Среднего роста, в пуховом платке, в пальто со светлым воротником. Приметы совпадали.

Девушка неторопливо шла по протоптанной тропинке вдоль заборов.

— Зина, — позвал Володя, — Зина!

Она остановилась, изумленно подняла глаза.

— Есть только соленая, — вполголоса сказал Павлов. — Иди за мной, Терещенко предатель. Ну иди же, чего ждешь.

Через час они были в лесу.

У первых деревьев Володя сел на снег, стащил валенки, начал растирать ноги снегом.

— Чуть не отморозил, пока ждал, мы на Большую землю дали знать, да поздно, ты уже вышла. Вот какие дела, Надя, — Володя улыбнулся через силу, ноги постепенно отходили, тупая боль медленно поднималась куда-то к сердцу.

* * *

Герасим Терещенко был мужиком работящим. Имел грамоты и приз с сельскохозяйственной выставки. Работал он действительно здорово и в колхозе, и у себя на усадебном участке. Вообще, если из Калинина или даже из Москвы приезжали фотокорреспонденты, то вели их прямо к Терещенко. И никто не знал, что подторговывает Герасим ворованными досками вместе с двоюродным братом, завхозом с лесопилки. Деньги Терещенко «засаливал» до лучших времен. Хотел собрать побольше, купить дачку под Москвой, чтоб хозяйство только его собственное было. Под Москвой устроился бы на работу, сторожем куда-нибудь, да торговал бы ягодами.

Война не очень взволновала его. Он вспомнил кадры кинохроники, помнил здоровых розовощеких бойцов в крепких сапогах, в касках со звездами. А танки, а конница! Он не смутился и после того, как потянулись через село отступающие. Ночевали у него командиры. Ребята молодые, веселые.

«Не бойся, папаша, — говорили, — заманиваем мы немца, как француза раньше».

А когда орудийная канонада стала доноситься явственно, Терещенко вызвали в сельсовет. Там говорили с ним инструктор райкома и молодой лейтенант из НКВД.

Он согласился. Получил пароль. Теперь оставалось ждать.

Тугим своим, расчетливым умом он прикинул, что деревушка их глухая, маленькая. Не придут сюда немцы. А выгода для него есть. Прямая выгода. Если прогонят немцев, то за такое дело орден дадут, почет на всю жизнь.

Немцы действительно не пришли. Один раз только приехал на машине усатый офицер, комендант района, с ним охрана на мотоциклах. Немец приказал собрать сход, объявил количество поставок, приказал выбрать старосту. Мужики молчали. Немец ощерился как кот, начал кричать. Мужики молчали. Немец внимательно осмотрел деревню. Остановился на крытом железом доме Терещенко.

— Кто есть хозяин дизе хауз? — комендант ткнул перчаткой в сторону дома.

Герасим снял шапку, шагнул вперед.

— Ой, это мой дом тов… тьфу, господин начальник.

— Ты есть добрый бауэр. Ошень хорош. Ты теперь и есть староста Мезинофа.

Ну куда теперь деться? Всю ночь прокрутился Герасим, заснуть не мог. Что делать-то теперь?

А потом подали ему весточку: мол, ничего, не бойся, даже лучше так. Из нового положения смог Терещенко извлечь кое-какую пользу. Опять «подзасолил» немного денег. Несколько раз приходили к нему, называли пароль. Ночевали и уходили утром. Дело было неопасное: ну пришли, попросились поспать, пустил, кто такие, не знаю. Да его никто и не спрашивал. Немцев не было. Приезжали пару раз за продуктами, пили в избе самогон, закусывали, все дела.

Но однажды подлетели к его избе санки. Богатые, с ковровой полостью, с резьбой на спинке. А кони-то, кони! Разбойники чистые, драконы. Вылез из саней человек в невиданной форме. Герасим взглянул — и обомлел. Брат двоюродный Ефрем! Но другим стал, совсем другим. Рожа красная, гладкая. Из-под широкого черного ремня выпирает сытый живот. Стал Ефрем большой шишкой начальником полиции. Обнялись по-родственному, как подобает. Потом пили водку, настоящую, довоенную, из старых запасов.

— Конец большевикам, крышка. Понял, Герасим? Немцы уже под Москвой. Со дня на день кончится коммуния. Сейчас, брат, дело такое, не продешевиться бы.

Начальник полиции пил, говорил без умолку, хвастал своими связями, доверием немцев. А когда захмелел, показал Герасиму толстые пачки немецких марок, золотишко. И опять Герасим ворочался ночью, все прикидывал, прогадал или нет?

Утром заложил сани и поехал к брату в Пено. Боязно, конечно, рассказывать было, но ведь не чужому. Хоть двоюродный брат, кровь-то одна.

Ефрем сидел в кабинете начальника милиции. Важный сидел, не подступишься. Но родственнику уважение сделал, встал на встречу, всех из кабинета выгнал.

Начал Герасим с опаской. Говорил и поглядывал на Ефрема, тот молчал, сопел только.

— Эх, балда ты, дурень, пенек лесной! Не понял конъюнктуры. — Герасим даже подивился, как Ефремка-то говорить стал книжно. — Не понял и чуть голову свою не положил. Ну черт с тобой, пойду похлопочу по-родственному. Ты здесь пока посиди, покури. — Ефрем вышел, бросив на стол пачку зеленых немецких сигарет.

Терещенко сидел и ждал, затягивался трухлявыми вонючими сигаретами.

Ефрем пришел минут через двадцать. Пришел не один, а с высоким немцем в черной шинели и с черепом на фуражке.

— Пошли, — Ефрем поправил кобуру.

— Куда?

— Увидишь.

Герасим бочком протиснулся в дверь, стараясь не задеть здоровенного двухметрового немца.

— Что ж, это очень интересно. Очень. Вы молодец, господин Тараканов. Курите. — Раух протянул Ефрему пачку в цветной обертке.

Ефрем осторожно вытащил сигарету, прикурил. Ароматный дым приятно защекотал горло.

— Я вами очень доволен. Вы образцовый начальник полиции. А главное — вы учитесь думать. Это очень верная мысль перевербовать вашего брата. Вы очень интересно рассказали о нем. Начертим психологическую схему. Давайте его сюда. Минутку, господин Тараканов. С вами поедет унтерштурмфюрер Бунд. Пусть вашего брата проводят сюда, через подвал. Это поможет нам дорисовать последний штрих психологического портрета вашего родственника…

У школы Ефрем повернул к входу. Герасим хотел пойти за ним.

— Цурюк!

Немец крепко схватил его за руку.

— Лосс!

Он сильно толкнул Терещенко в спину.

— Шнеллер!

Ноги у Герасима стали ватными — пропал!

А немец торопил, подталкивал в спину.

Скользя валенками по обледеневшим ступенькам, спустился Герасим в подвал. Под низким потолком желтела закопченная лампочка. Воздух был сыроватый и затхлый, но в подвале пахло чем-то знакомым. Чем — Терещенко так и не понял. Из распахнутой двери потянуло горелым. Он взглянул — и обмер. У стены человек голый, руки, ноги в кольцах. Двое здоровых немцев в серых рубашках, с раскаленными прутами.

— Ой, мамочки, — зашептал Герасим,