Озорной Пушкин - Александр Пушкин

1822

Граф Нулин

Пора, пора! рога трубят,Псари в охотничьих уборахЧем свет уж на конях сидят,Борзые прыгают на сворах.Выходит барин на крыльцо;Всё, подбочась, обозревает,Его довольное лицоПриятной важностью сияет.Чекмень затянутый на нем,Турецкой нож за кушаком,За пазухой во фляжке ром,И рог на бронзовой цепочке.В ночном чепце, в одном платочке,Глазами сонными женаСердито смотрит из окнаНа сбор, на псарную тревогу…Вот мужу подвели коня;Он холку хвать и в стремя ногу,Кричит жене: «Не жди меня!» —И выезжает на дорогу.

В последних числах сентября(Презренной прозой говоря)В деревне скучно: грязь, ненастье,Осенний ветер, мелкой снегДа вой волков. Но то-то счастьеОхотнику! Не зная нег,В отъезжем поле он гарцует;Везде находит свой ночлег,Бранится, мокнет и пируетОпустошительный набег.

А что же делает супругаОдна в отсутствии супруга?Занятий мало ль есть у ней?Грибы солить, кормить гусей,Заказывать обед и ужин,В анбар и в погреб заглянуть.Хозяйки глаз повсюду нужен:Он вмиг заметит что-нибудь.

К несчастью, героиня наша…(Ах! я забыл ей имя дать.Муж просто звал ее Наташа,Но мы – мы будем называтьНаталья Павловна) к несчастью,Наталья Павловна совсемСвоей хозяйственною частьюНе занималася, затем,Что не в отеческом законеОна воспитана была,А в благородном пансионеУ эмигрантки Фальбала.

Она сидит перед окном;Пред ней открыт четвертый томСентиментального романа:Любовь Элизы и Армана,Иль переписка двух семей. —Роман классический, старинный,Отменно длинный, длинный, длинный,Нравоучительный и чинный,Без романтических затей.

Наталья Павловна сначалаЕго внимательно читала,Но скоро как-то развлекласьПеред окном возникшей дракойКозла с дворовою собакойИ ею тихо занялась.Кругом мальчишки хохотали.Меж тем печально, под окном,Индейки с криком выступалиВослед за мокрым петухом;Три утки полоскались в луже,Шла баба через грязный дворБелье повесить на забор;Погода становилась хуже:Казалось, снег идти хотел…Вдруг колокольчик зазвенел.

Кто долго жил в глуши печальной,Друзья, тот верно знает сам,Как сильно колокольчик дальныйПорой волнует сердце нам.Не друг ли едет запоздалый,Товарищ юности удалой?..Уж не она ли?.. Боже мой!Вот ближе, ближе. Сердце бьется.Но мимо, мимо звук несется,Слабей… и смолкнул за горой.

Наталья Павловна к балконуБежит, обрадована звону,Глядит и видит: за рекой,У мельницы, коляска скачет.Вот на мосту – к нам точно… нет,Поворотила влево. ВследОна глядит и чуть не плачет.

Но вдруг… о радость! косогор;Коляска на бок – «Филька, Васька!Кто там? скорей! вон там коляска:Сейчас везти ее на дворИ барина просить обедать!Да жив ли он? беги проведать:Скорей, скорей!»Слуга бежит.Наталья Павловна спешитВзбить пышный локон, шаль накинуть,Задернуть завес, стул подвинутьИ ждет. «Да скоро ль, мой творец!»Вот едут, едут наконец.Забрызганный в дороге дальной,Опасно раненный, печальный,Кой-как тащится экипаж;Вслед барин молодой хромает,Слуга-француз не унываетИ говорит: «allons, courage![1]»Вот у крыльца, вот в сени входят,Покамест барину теперьПокой особенный отводятИ настежь отворяют дверь,Пока Picard шумит, хлопочетИ барин одеваться хочет,Сказать ли вам, кто он таков?Граф Нулин, из чужих краев,Где промотал он в вихре модыСвои грядущие доходы.Себя казать, как чудный зверь,В Петрополь едет он теперьС запасом фраков и жилетов,Шляп, вееров, плащей, корсетов,Булавок, запонок, лорнетов,Цветных платков, чулков á jour[2],С ужасной книжкою Гизота,С тетрадью злых карикатур,С романом новым Вальтер-Скотта,С bons-mots[3] парижского двора,С последней песней Беранжера,С мотивами Россини, Пера,Et cetera, et cetera[4].

Уж стол накрыт, давно пора;Хозяйка ждет нетерпеливо;Дверь отворилась, входит граф;Наталья Павловна, привстав,Осведомляется учтиво,Каков он? что нога его?Граф отвечает: ничего.Идут за стол; вот он садится,К ней подвигает свой приборИ начинает разговор:Святую Русь бранит, дивится,Как можно жить в ее снегах,Жалеет о Париже страх.«А что театр?» – «О! сиротеет,C’est bien mauvais, ça fait pitié[5].Тальма совсем оглох, слабеет,И мамзель Марс, увы! стареет…Зато Потье, le grand Potier![6]Он славу прежнюю в народеДоныне поддержал один».

– «Какой писатель нынче в моде?» —– «Всё d’Arlincourt и Ламартин».– «У нас им также подражают».– «Нет! право? так у нас умыУж развиваться начинают,Дай бог, чтоб просветились мы!»– «Как тальи носят?» – «Очень низко,Почти до… вот по этих пор.Позвольте видеть ваш убор;Так: рюши, банты… здесь узор;Вот это к моде очень близко».– «Мы получаем Телеграф».– «Ага!.. хотите ли послушатьПрелестный водевиль?» И графПоет. «Да, граф, извольте ж кушать».– «Я сыт и так…»Из-за столаВстают. Хозяйка молодаяЧерезвычайно весела.Граф, о Париже забывая,Дивится, как она мила!Проходит вечер неприметно;Граф сам не свой: хозяйки взорТо выражается приветно,То вдруг потуплен безответно.Глядишь – и полночь вдруг на двор.Давно храпит слуга в передней,Давно поет петух соседний,В чугунну доску сторож бьет,В гостиной свечки догорели.Наталья Павловна встает:«Пора, прощайте! ждут постели.Приятный сон!..» С досадой встав,Полувлюбленный нежный графЦелует руку ей – и что же?Куда кокетство не ведет?Проказница – прости ей, Боже! —Тихонько графу руку жмет.

Наталья Павловна раздета;Стоит Параша перед ней.Друзья мои! Параша этаНаперсница ее затей:Шьет, моет, вести переносит,Изношенных капотов просит,Порою с барином шалит,Порой на барина кричитИ лжет пред барыней отважно.Теперь она толкует важноО графе, о делах его,Не пропускает ничего —Бог весть, разведать как успела.Но госпожа ей наконецСказала: «полно, надоела!»Спросила кофту и чепец,Легла и выйти вон велела.Своим французом между темИ граф раздет уже совсем.Ложится он, сигару просит,Моnsieur Picard! ему приноситГрафин, серебряный стакан,Ситару, бронзовый светильник,Щипцы с пружиною, будильникИ неразрезанный роман

В постеле лежа, Вальтер-СкоттаГлазами пробегает он.Но граф душевно развлечен:Неугомонная заботаЕго тревожит; мыслит он:«Неужто вправду я влюблен?Что, если можно?.. вот забавно;Однако ж это было б славно;Я, кажется, хозяйке мил». —И Нулин свечку погасил.

Несносный жар его объемлет,Не спится графу – бес не дремлетИ дразнит грешною мечтойВ нем чувства. Пылкий наш геройВоображает очень живоХозяйки взор красноречивый,Довольно круглый, полный стан,Приятный голос, прямо женский,Лица румянец деревенской —Здоровье краше всех румян.Он помнит кончик ножки нежной,Он помнит: точно, точно так!Она ему рукой небрежнойПожала руку; он дурак,Он должен бы остаться с нею —Ловить минутную затею.Но время не ушло: теперьОтворена, конечно, дверь —И тотчас, на плеча накинувСвой пестрый шелковый халатИ стул в потемках опрокинув,В надежде сладостных наград,К Лукреции Тарквиний новыйОтправился, на все готовый.

Так иногда лукавый кот,Жеманный баловень служанки,За мышью крадется с лежанки:Украдкой, медленно идет,Полузажмурясь подступает,Свернется в ком, хвостом играет,Разинет когти хитрых лап —И вдруг бедняжку цап-царап.

Влюбленный граф в потемках бродит,Дорогу ощупью находит,Желаньем пламенным томим,Едва дыханье переводит,Трепещет, если пол под нимВдруг заскрыпит. Вот он подходитК заветной двери и слегкаЖмет ручку медного замка;Дверь тихо, тихо уступает;Он смотрит: лампа чуть горитИ бледно спальню освещает,Хозяйка мирно почиваетИль притворяется, что спит.Он входит, медлит, отступает —И вдруг упал к ее ногам.Она… Теперь, с их позволенья,Прошу я петербургских дамПредставить ужас пробужденьяНатальи Павловны моейИ разрешить, что делать ей?

Она, открыв глаза большие,Глядит на графа – наш геройЕй сыплет чувства выписныеИ дерзновенною рукойКоснуться хочет одеяла…Совсем смутив ее сначала…Но туг опомнилась она,И, гнева гордого полна,А впрочем, может быть, и страха,Она Тарквинию с размахаДает пощечину. Да, да!Пощечину, да ведь какую!Сгорел граф Нулин от стыда,Обиду проглотив такую;Не знаю, чем бы кончил он,Досадой страшною пылая —Но шпиц косматый, вдруг залая,Прервал Параши крепкой сон.Услышав граф ее походкуИ проклиная свой ночлегИ своенравную красотку,В постыдный обратился бег.

Как он, хозяйка и ПарашаПроводят остальную ночь,Воображайте, воля ваша!Я не намерен вам помочь.

Восстав поутру молчаливо,Граф одевается лениво,Отделкой розовых ногтей,Зевая, занялся небрежно,И галстук вяжет неприлежно,И мокрой щеткою своейНе гладит стриженых кудрей.О чем он думает – не знаю;Но вот его позвали к чаю.Что делать? Граф, преодолевНеловкой стыд и тайный гнев,Идет.Проказница младая,Насмешливый потупя взорИ губки алые кусая,Заводит скромно разговорО том, о сем. Сперва смущенный,Но постепенно ободренный,С улыбкой отвечает он.Получаса не проходило,Уж он и шутит очень мило,И чуть ли снова не влюблен.Вдруг шум в передней. Входят. Кто же?«Наташа, здравствуй».– «Ах, мой боже!Граф, вот мой муж. Душа моя,Граф Нулин».– «Рад сердечно я.Какая скверная погода!У кузницы я видел вашСовсем готовый экипаж.Наташа! там у огородаМы затравили русака…Эй, водки! Граф, прошу отведать:Прислали нам издалека…Вы с нами будете обедать?»– «Не знаю, право; я спешу».– «И полно, граф, я вас прошу.Жена и я, гостям мы рады.Нет, граф, останьтесь!»Но с досадыИ все надежды потеряв,Упрямится печальный граф.Уж подкрепив себя стаканом,Пикар кряхтит за чемоданом!Уже к коляске двое слугНесут привинчивать сундукК крыльцу подвезена коляска,Пикар всё скоро уложил,И граф уехал… Тем и сказкаМогла бы кончиться, друзья;Но слова два прибавлю я.

Когда коляска ускакала,Жена все мужу рассказалаИ подвиг графа моегоВсему соседству описала.Но кто же более всегоС Натальей Павловной смеялся?Не угадать вам. – Почему ж?Муж? – Как не так! совсем не муж.Он очень этим оскорблялся,Он говорил, что граф дурак,Молокосос; что если так,То графа он визжать заставит,Что псами он его затравит.Смеялся Лидин, их сосед,Помещик двадцати трех лет.

Теперь мы можем справедливоСказать, что в наши временаСупругу верная жена,Друзья мои, совсем не диво.

1825