Иллюзия смерти - Сергей Майоров

— Я умирать не собираюсь, — возразил я, поскольку ничего более глупого из уст взрослого человека еще не слышал.

— Никто не собирается. Но все умирают. Ну-ка, падай в кабину! — приказал он.

Голос тоже так себе. В толпе и не разберешь, что это именно он первый крикнул «пожар».

Я стоял, понурив голову.

— Ты чего замер? Падай, говорю!

Когда такое говорит дед, сидящий в своих «Жигулях» или отец из «Москвича», все понятно. Туда упасть можно. В любую из двух машин. А как забраться сюда?

— Эх, кулема! — проворчал он, вскочил на подножку и распахнул надо мной дверцу. — Подсадить?

И я взлетел в кабину.

Водитель сказал что-то, я из-за рева двигателя не расслышал и переспросил:

— Чего?

— Сейчас заедем кой-куда. Дело у меня есть. У тебя бывают дела?

Я пожал плечами. Почему бы нет? Бывают, конечно, когда делать нечего.

Мне хотелось спросить, что за дело у него, но я постеснялся. Тебе разрешают кататься на тракторе величиной с дом, а ты с расспросами лезешь. Нехорошо. Да и зачем бы он стал мне рассказывать? Ведь когда взрослые что-то замышляют, они редко посвящают детей в свои планы. Этот вот тоже так делает.

В общем, если не считать восторга от такой поездки, в голове моей была каша, явный избыток впечатлений. Главным из них было вот что: я прокачусь, а мама не узнает. Не должна! Иначе беды не миновать. Тогда никакие добрые воспоминания о тряске в огромной кабине не помогут.

Мне восемь лет. Я знаю, что нельзя подходить к неизвестным людям, начинать с ними разговоры, садиться в телегу, машину, входить без разрешения родителей в их дом.

Нет, это я подобрал какое-то неправильное слово. Так может думать только первоклассник. По всем показателям. Что это такое, я не знаю, но так всегда говорит отец об урожае на даче, когда его некуда девать. «Нельзя» — это не то слово. «Категорически воспрещается» — вот как правильно.

Помню, давным-давно дед остановил машину у какого-то дурацкого столба. На уровне головы взрослого человека на том столбе красовался желтый треугольник с черепом из мультфильма, смешным, совсем даже не злобным. Там еще были какие-то буквы.

— Что написано? — строго поинтересовался дед, и я тут же стал вспоминать грехи последних минут. По всему выходило, что к черепу они не имели никакого отношения.

Дед был директором, но, по словам отца, иногда забывал об этом и начинал «чистить ствол банником». В войну он служил артиллеристом.

— Я не умею читать, — возмутился я тогда. — Ты же знаешь.

— Там написано: «Не влезай, убьет!» — сообщил он.

При этом голос у него был такой, словно я на его глазах спустился с того столба или как минимум намеревался на него забраться.

— А кто убьет-то? — Мне и впрямь стало интересно.

Если на столбы лазают, значит, в этом имеется какой-то смысл. Профессия даже есть такая. У дяди Саши. Значит, забираться на столбы необходимо. А тут такая странная надпись, запрещающая дяде Саше заниматься своими делами.

— Электричество убьет.

— Дед, а зачем тогда взрослые лазиют?

— Лазают!

— Ну лазают! — с досадой внес я поправку, хотя это слово — «лазают» — казалось мне полной бессмыслицей. — Лазают зачем, если точно известно, что там, наверху, электричество, которое убивает?

— Оно убивает только тех, кто не умеет с ним обращаться. А дураков, как и пчел, тянет на желтый цвет. Так вот, лучше такого недоумка специально привлечь и дать ему прочесть, что лазать опасно. Тогда он, может, и не полезет.

— А пчелы?

— Что — пчелы? — спросил дед.

— Пчелы-то читать не умеют.

— А пчел электричество не убивает. Но ты не о пчелах думай. Всякий раз, когда незнакомый человек предложит тебе пройтись с ним или показать что-то интересное, представь, что на нем желтый знак, на котором нарисован череп. Это — опасность. Понял?

Этот разговор состоялся давно, и вот сейчас я ехал в желтой кабине громадного трактора и вспоминал его с недобрым чувством.

Вскоре мы подкатили к какому-то необъятному сооружению, опутанному колючей проволокой. Насколько мне позволяла видеть приборная доска, расположенная высоко над моей головой, там еще втыкалась в небо вышка с проводами.

Водитель повернулся ко мне, и я снова почувствовал запах щей.

— Сидишь тихо. Ничего не трогаешь. В окна не глазеть! А то высажу и больше катать не стану, понял?

— Понял, — ответил я, хотя чувствовал, что выполнение таких требований для меня не решение, а проблема.

Он сунул руку под сиденье, выудил оттуда какой-то сверток, перед тем как выйти, посмотрел на меня и потребовал:

— Повтори.

— Сидеть тихо.

— Еще?

— Ничего не нажимать, — добавил я.

— Правильно, — подтвердил он. — А главное?

В этом скопище несуразных требований было еще и главное?!

— Не смотреть в окна! — неприятно, очень резко сказал он.

Не смотреть в окна. Почему мне запрещено это? Я сел и опустил голову. Желтый цвет предупреждает о смерти. Желтый трактор. Сидеть тихо.

— Я думал, ты уже не приедешь, — послышалось на улице.

Это сказал какой-то мужчина.

— Куда ж я в таких? Совсем развалились, а в магазине опять только резиновые! — узнал я голос водителя.

— Да, в резине много не находишь, — согласился его собеседник. — Ну, давай, что ли?

Разговор, совершенно не поддающийся расшифровке.

Нечего и говорить, что я плевать хотел на все запреты и тут же стал нарушать их один за другим. Первым делом, конечно, добрался до окна.

Перед трактором стояли двое: водитель, отдававший мне свои глупые распоряжения, и самый обыкновенный солдат-очкарик. За спиной военного на стене над высоким крыльцом висела вывеска безопасного красного цвета.

— Подожди-подожди, — вдруг неодобрительно заявил солдат, увидев содержимое свертка. — Речь шла о «четыре-двенадцать», а это — «три-шестьдесят-две»! — Его очки сверкнули возмущением.

Ну, тут-то моей соображалки хватило для отождествления предмета разговора. На великие праздники, к примеру, Первое мая, словно разница в пятьдесят копеек усиливала значение этого дня, дед покупал к столу водку «Экстра» за четыре рубля двенадцать копеек. В остальных случаях, не обозначенных красными днями в календарях, когда до праздника труда было еще далеко, а Новый год уже прошел, дед втихаря от бабушки баловал себя в гараже обыкновенными «чебурашками» за три рубля шестьдесят две копейки.

Я не выдержал напряжения, рука моя сорвалась и ударила по какой-то железяке. Та двинулась, и на пол упала, грохоча, тяжелая отвертка.

Солдат мгновенно вскинул голову, а водитель трактора медленно, мне даже показалось, что неторопливее, чем было необходимо для простого укора, поднял на меня взгляд. Солнечные лучи, отразившиеся от их очков, заставили меня зажмуриться. Но если солдат смеялся, щурясь и моргая, то взгляд тракториста пронзил меня с той же яростью, с какой моя лупа прожгла однажды осиное гнездо.

Мне стало страшно. Невозможно объяснить, почему вдруг. Ведь я не сделал ничего, что шло бы в разрез с общепринятыми правилами поведения. Но я испытал тот леденящий душу страх, который никоим образом не связан с угрозой высадить меня и больше не катать.

— А это еще кто? — Солдат хохотнул, упрятывая в карман бутылку водки и протягивая трактористу пару новеньких кирзовых сапог.

Продолжать торг в присутствии ребенка из-за такой мелочи, как разница в классе поллитровки водки, он, вероятно, не счел возможным.

— Соседский мальчишка, — зачем-то солгал тракторист. — Попросил покататься. — Снова ложь!

— Ну, тогда удачи, старик! — Солдат махнул мне рукой, но этого ему показалось мало. Он сорвал с головы пилотку, выдернул из нее звездочку и бросил мне в окно. Я ловко, как обезьянка, разыскал ее на полу.

Тракторист быстро переобулся, открыл дверцу, наклонился и швырнул свои старые резиновые сапоги за сиденье.

Трактор взревел как тысяча, нет, как две тысячи быков и рванулся вперед.

Только тогда, когда шум стих, я услышал:

— Ты обещал не смотреть в окно.

— Я не обещал.

— Как это ты не обещал? — повысил голос тракторист. — Я же спросил тебя, мол, понял? И ты ответил, что да!

— Но я не обещал.

Не знаю, почему мужчина был так раздосадован. Дети часто не подчиняются требованиям, и это, наверное, дает повод родителям хмуриться. Но он не был мне отцом или дедом. Отчего же столько досады?

Тракторист боялся, что я расскажу кому-нибудь об этой не совсем равнозначной мене с солдатом? Но зачем мне выставлять в неприглядном свете военного, поменявшего два предмета на один? И потом, солдат подарил мне звездочку. До этого мне давал их только дед. Значит, солдат был хорошим человеком, пусть и оказался простаком при обмене.

Логическая цепь таким вот образом нечаянно выволокла на свет мнение о трактористе как о человеке нехорошем. Он обманул солдата и был со мной груб. Так, во всяком случае, управлял рассуждениями мой мозг.