Сын детей тропы - Олли Бонс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Почему? — донеслось в спину. — Я не прощу, слышишь, не прощу!..
Пока шёл обратно, Шогол-Ву прислушивался, но не услышал ни стука копыт, ни звука шагов, кроме собственных. Лишь далёкое пение ветра.
Человека он нашёл снаружи, у стены, на коленях.
— Ах ты выродок, — прошептал тот, поднимая бледное лицо. — Ты мне что устроил?
Согнулся, и его вывернуло. Долго не отпускало.
В дверь что-то ударило изнутри.
— Ты, гад такой… Сладкий корень, говоришь? Я тебе отплачу… О-ох…
Шогол-Ву толкнул дверь, отошёл, и наружу вылетела нептица, вся в земле и щепах. Встряхнулась, осыпая всё вокруг мелким сором. Запятнанный повернулся, чтобы уберечь котелок.
— Я тебе корень этот…
Шогол-Ву прошёл в хижину, заметив развороченный пол и растерзанные связки грибов. Оставил котелок на столе под окошком. Снял с огня другой котёл, раскалённый, в котором воды осталось на дне. Поднял кружку — пустая. Взял обломок корешка, принюхался, попробовал на зуб. Вышел к человеку.
— Сколько выпил?
— Что, всё, мне конец? Что за дрянь ты подсунул, а?
— Сладкий корень. Так сколько?
— Сколько? Сколько лезло, столько и выпил. Мне на ноги встать… Ох, боги, пощадите…
— Больше глотка?
— Ты издеваешься, выродок? Какого глотка? Ты кружку сказал…
— Сказал, наберёшь кружку. А пить по глотку.
Человек выпрямился, злой и белый.
— Ты, тварь, убить меня решил? Я про глоток ни слова не слышал!
— Зачем говорить? Все знают. Поешь, отпустит.
— Да меня уже никогда не отпустит! Я три проклятых кружки…
Тут его опять скрутило.
Запятнанный вынес человеку воды, и тому лишь тогда полегчало. Он поднялся и заковылял в хижину.
— А откуда еда?
— Поохотился.
Человек склонился над котелком.
— На варёного гуся?
— Ты ешь, — посоветовал Шогол-Ву и сам взял миску. Наполнил, сел на полу у огня, плеснул немного Двуликому.
— Нет, а где ты гуся взял?
— Трёхрукий дал. Ешь.
— Ага, вот так взял и дал? Ты украл его у кого-то, да? Они будут искать…
И закашлялся.
— Они ушли к богам. И ты уйдёшь, если не есть и не лежать.
Человек заправил за уши грязные русые пряди, взялся за ложку, хлебнул. Сказал будто бы даже с восхищением:
— Ну точно, выродок. Бродяг, которые бы с нас шкуру сняли и обобрали, не тронул, а за гуся убил. Когда дикая баба придёт нам горло резать, ты её тоже не тронешь?
— Она не придёт.
— Это ты уже говорил…
Его одолел приступ кашля.
Дверь скрипнула, и в щели показалась голова нептицы.
— Пошла, — махнул рукой человек. — Видишь ты, что она натворила?
Нептица, толкнув дверь, протиснулась внутрь. Заскребла лапой, сунула клюв между досками и землёй, фыркнула, чихнула. Мотнула мордой, чихнула снова.
— У, тварь такая! — зло сказал человек, прикрывая миску ладонью. — Пошла, пошла отсюда!
Нептица перегнулась через его плечо, потянулась к котелку. Человек ударил её по клюву, и она вскрикнула обиженно, отступила, но его не тронула.
Шогол-Ву поднялся. В мешке ещё оставались белые корни, и он дал их зверю. Нептица улеглась и затихла, только хрустела.
Когда Двуликий ушёл, человеку стало хуже. Он больше не хотел пить отвар. Шогол-Ву силой влил два глотка, но этого было мало.
— Неужели так и помру? — стонал человек между приступами кашля. — Не дойду?.. Проклятый выродок, рожа синяя… Зверь проклятый… Зачем связался только… Если станет худо, тащи меня в Запретный лес, слышишь? Я не хочу умирать…
Говорили, детям белого леса в целительстве нет равных. Они поднимали и тех, о ком лекари сказали: не жилец. Но всем, кто приходил в Запретный лес, не было пути назад, потому больные думали дважды.
Дети леса не покидали своих границ, и к ним не совались без нужды. Удивительно ли, что про белый лес ходили слухи один чудней другого? Удивительно ли, что остаться жить — но жить там, — для многих было страшнее смерти?
— Нет… Сперва в Кривой Луг, к тётушке… Тётушка Галь, запомнил? Она поможет. Хоть расскажешь ей, как я сдох… из-за тебя.
Шогол-Ву проверил всё: полки, нехитрую утварь. Ничего целебного, кроме сладкого корня, в хижине не нашлось, а уходить нельзя.
— Пятьдесят жёлтых! Как бы я жил на Сьёрлиге… — хрипло прошептал человек. — Лучшее пойло, все женщины…
— Пятьдесят? Столько тебе обещали за дело?
— Тебе-то что, рожа пятнистая? Я всё равно… Какая теперь Застава? А всё ты…
— Тебе дают пятьдесят жёлтых, а ты торговался за три?
— Нечего сравнивать! Моё дело сложнее…
Шогол-Ву сел на край лежанки.
— Если встанешь на ноги, отдашь половину?
— Чего? — прохрипел человек.
Он дёрнулся, пытаясь сесть, и закашлялся. Свесившись над полом, сплюнул.
— Мы клятву… кровь смешали… уговор был на три!
— Принесём новую клятву.
— Да лучше я подохну!..
— Я тебя выхожу. Решай. Уйдёшь к богам — ничего не теряешь.
— Я и так ничего не теряю… Помру и помру, а выкарабкаюсь — так, может, без твоей помощи…
Шогол-Ву поднялся. Взял полешко, но в огонь бросать не стал, покачал в руках.
— Так и быть, — сказал он. — Без моей помощи.
И вернул полешко туда, откуда взял. Шагнул к двери.
— Стой! А ну стой, кому говорю…
Человек закашлялся.
— Уморить меня хочешь, выродок?
— Сказал, выкарабкаешься сам.
— Ах ты…
Он умолк, стиснув зубы. Зло блеснул глазами.
— Четыре жёлтых?.. — спросил без особой надежды.
— Половину. Помогу с делом, и на Сьёрлиг плывём вместе.
— Тебе туда зачем?.. Ещё и не отделаюсь. Может, лучше помереть…
Шогол-Ву промолчал.
— Проваливай! — воскликнул человек. — Выродок поганый… перед смертью помечтать не дал…
Он закашлялся.
— Во, теперь так и стоит перед глазами эта тварь пернатая и ты в придачу. И дом изгаженный, и бутылки разбитые… Пошёл вон! Зачем я только с тобой связался…
Шогол-Ву не стал дослушивать.
Нептица хотела выйти за ним, но он не пустил. Отошёл от хижины, прислонился к тёмному стволу, холодному, но живому. Если прижаться ухом, можно было услышать, как дерево поёт внутри, просыпаясь.
Одноглазый уставился вниз, сквозь чёрное плетение ветвей. Шевелились тени. Ветер бродил тихо-тихо и выл порой негромко и печально. Досадовал на то, что подморозило, отступило желанное тепло.
Шогол-Ву закрыл глаза и стал одним целым с рощей. Он слышал, как ветви касаются друг друга, как трещит далёкий кустарник, кричит ночная птица. Как деревья тянутся к ветру, чтобы сказать: тепло идёт, и не о чем грустить.
Он слышал, как ступают копыта рогача по подмёрзшей дороге. Мягко-мягко ступают, перемотанные тканью. А вот зверь фыркнул, всхрапнул.
Шогол-Ву потянулся к луку и передумал, достал нож.
Он стоял у дерева, не шевелясь, и ждал. Будто
