Одиночество простых чисел - Паоло Джордано

— Черт возьми, Пьетро, — вскипела мать. Она давно уже не называла его по имени. — Не в этом же дело, ты можешь это понять наконец? И перестань обращаться с ним так, будто он… — Она снова недоговорила. Молчание витало в воздухе подобно статическому электричеству. По спине Маттиа пробежала легкая судорога.

— Будто он… нормальный, — выдохнула Аделе.

Голос у нее слегка дрожал, и Маттиа подумал, уж не плачет ли она? Впрочем, после того случая она часто плакала. Без всякого повода. Оттого, что мясо, которое она готовила, выходило слишком жестким, или потому, что в растениях на балконе завелись вредные насекомые. Какой бы ни была причина, огорчалась она всегда одинаково. Как будто не умела проявлять чувства по-другому.

— Учителя говорят, что у него нет друзей. Общается он только с товарищем по парте, все время проводит с ним. Вообще-то ребята в его возрасте куда-то ходят по вечерам, ухаживают за девушками…

— Ты думаешь, он… — прервала Аделе мужа.

— Ну…

Маттиа стал соображать, как можно было бы завершить эту фразу, но ничего не придумал.

— Нет, я так не считаю, — решительно сказала мать. — Может, я и предпочла бы, чтобы было так… Иногда мне кажется, будто что-то от Микелы перешло в него.

Отец глубоко и шумно вздохнул.

— Ты обещала, что мы больше не будем говорить об этом, — заметил он с некоторым раздражением.

Маттиа подумал о Микеле, ушедшей в никуда. Мысль о ней заняла лишь долю секунды, после чего его внимание переключилось на тусклое и искаженное отражение родителей на гнутой полированной поверхности подставки для зонтов.

Он принялся царапать ключами левый локоть, чувствуя, как один за другим щелкают по суставу зубцы ключа.

— Знаешь, что меня больше всего ужасает, — сказала Аделе. — Эти его отличные отметки. Только отличные, неизменно лучшие. Они пугают…

Маттиа услышал, как мать всхлипнула. Сначала раз, потом еще, а затем, похоже, уткнулась во что-то носом. Он представил, как отец обнимает ее, стоя посреди комнаты.

— Ему пятнадцать лет, — сказал отец. — Это коварный возраст.

Мать не ответила, всхлипывания становились все громче и сильнее, но потом постепенно стихли, и снова наступила тишина. Тогда он вошел в гостиную и, слегка сощурившись от яркого света, остановился в двух шагах от родителей. Они стояли обнявшись и с удивлением смотрели на него, как подростки, которых застали в самый неподходящий момент. На изумленных лицах читался вопрос: «Как давно ты уже здесь?»

Маттиа смотрел на какую-то точку между ними.

— У меня есть друзья, — сказал он просто. — В субботу иду на день рождения. — Затем вышел в коридор и исчез в своей комнате.

11

Татуировщик с подозрением посмотрел на Аличе и перевел взгляд на женщину со слишком темной кожей и испуганными глазами, которую девочка представила как свою мать. Он ни на секунду не поверил ей, но это его не касалось. Он уже привык к подобным фокусам и капризным подросткам. К нему идут все моложе и моложе, а этой вот нет еще и семнадцати, подумал он. Но не отказываться же от работы из-за какого-то там принципа.

Он указал женщине на стул, и она молча опустилась на него. Сидела прямо, сжимая в руках сумочку, так, будто вот-вот должна встать и уйти. Смотрела куда угодно, только не на иглу.

Девчонка не издала ни единого стона. Он спрашивал ее, больно ли, это был необходимый вопрос, но она, стиснув зубы, отвечала «нет».

Под конец он посоветовал ей не снимать бинт по крайней мере три дня и промывать рану утром и вечером в течение недели. Подарил баночку с вазелином и положил деньги в карман.

Дома, уединившись в ванной, Аличе приподняла крепивший бинт пластырь. Татуировке было всего несколько часов, а она рассматривала ее уже в десятый раз. С каждым разом волнение утихало, подобно луже, испаряющейся на ярком солнце. Теперь она размышляла лишь о том, как долго кожа вокруг рисунка будет оставаться красной. И в конце концов забеспокоилась — а вдруг она не приобретет нормальный цвет? На какой-то момент ее даже охватила паника. Но она отогнала прочь эти глупые мысли. Она устала от того, что каждый ее поступок неизменно оказывается непоправимым, бесповоротным. Про себя она называла это грузом последствий и была уверена, что во всем виноват ее отец, который столько лет вдалбливал ей в голову ненужные вещи.

Ей так хотелось жить без всяких предрассудков, как живут все ее сверстницы, со смутным ощущением собственного бессмертия. Она бы многое отдала, чтобы обрести легкость и беспечность, свойственные пятнадцати годам, но, пытаясь уловить эту беспечность, она вдруг обнаруживала, что ее время стремительно ускользает. В такие минуты ее мысли начинали бежать все быстрее и быстрее, а груз последствий становился просто невыносимым, подталкивая к капитуляции перед спонтанно принятым решением.

В последний момент она передумала. Парню, который уже включил эту свою гудящую машинку и поднес иглу к ее животу, она сказала именно так:

— Я передумала.

Не удивившись, он спросил:

— То есть мы ничего не будем делать?

— Нет, — ответила Аличе, немного помолчав, — будем. Только не розу, а виолу — фиалку.

Татуировщик недовольно посмотрел на нее. Потом признался, что плохо представляет, как выглядит фиалка.

— Похожа на маргаритку, — объяснила Аличе. — Три лепестка наверху и два внизу. И получится фиалка.

Татуировщик сказал «о'кей» и принялся за работу.

Аличе коснулась пальцем синего цветка возле пупка и задумалась, а поймет ли Виола, что это сделано ради нее, ради их дружбы? После некоторых сомнений она решила, что покажет ей татуировку только в понедельник. Хотелось, чтобы Виола увидела яркую, уже без струпьев фиалку на чистой белой коже. Она даже пожалела, что не догадалась пойти в салон раньше, — тогда все было бы готово уже к сегодняшнему вечеру. Но парню, которого Виола пригласила на день рождения, она покажет цветок.

Два дня назад Маттиа возник вдруг перед ними с унылым, как всегда, видом.

— Мы с Денисом, — сказал он, — придем на праздник.

Виола не успела и рот открыть, чтобы съязвить по этому поводу, как его понурая спина уже маячила в конце коридора.

Аличе не была уверена, что хочет поцеловать его, но теперь, когда все уже решено, она не собиралась выглядеть полной идиоткой в глазах Виолы.

Она точно определила место для края трусиков, чтобы виден был цветок, но не шрам чуть ниже него. Натянув джинсы, майку и накинув просторную фланелевую рубашку, которая закрывала все — и тату, и шрам, и костлявые бедра, она вышла из ванной и отправилась на кухню к Соледад посмотреть, как та готовит свое особое пирожное с корицей.

12

Денис глубоко вдыхал воздух, желая побольше заполнить легкие запахом, витавшим в машине Пьетро Балоссино. Запах, казалось, исходил не от людей, хотя в салоне слегка отдавало потом, а от огнестойкой обшивки сидений. И еще веяло сыростью, видимо, довольно давно скопившейся где-то под ковриками. Денису нравилась смесь этих ароматов.

Он провел бы в этой машине всю ночь, глядя, как фары встречных машин на мгновение выхватывают из темноты рубашку его товарища.

Маттиа сидел впереди рядом с отцом. Наблюдая за ними в зеркальце, Денис отметил, что их лица ничего не выражают; отец и сын словно договорились молчать, пока едут, и даже случайно не встречаться взглядами. Он также заметил, что у них одинаковая манера обращаться с вещами. Синьор Балоссино, казалось, едва прикасался к рулю. Маттиа осторожно поглаживал углы пакета с подарком, который его мать купила для Виолы.

— Так значит, вы учитесь в одном классе? — с трудом выжал из себя синьор Балоссино.

— Да, — ответил Денис осевшим голосом, какой бывает после долгого молчания. — Мы сидим за одной партой.

Синьор Балоссино кивнул и со спокойной совестью вернулся к своим мыслям.

Его сын, похоже, даже не слышал этих коротких реплик. Не отрывая взгляда от окна, он пытался понять, от чего зависит восприятие прерывистой линии дорожной разметки как сплошной: только ли от замедленной реакции его глаза или же тут действует какой-то другой, более сложный механизм?

Пьетро Балоссино остановился примерно в метре от высокой ограды виллы Баи. Дорога здесь шла немного под уклон, и ему пришлось поставить автомобиль на ручной тормоз.

— Неплохо живет ваша подруга. — Желая посмотреть, что там повыше ограды, он подался корпусом вперед.

Ни Денис, ни Маттиа не сознались, что знают только имя девушки — и ничего о ней самой.

— Значит, я приеду за вами в двенадцать, хорошо?

— В одиннадцать, — поспешил возразить Маттиа. — Лучше в одиннадцать.

— В одиннадцать? Но сейчас уже девять. Неужели всего два часа пробудете там?

— В одиннадцать, — твердо повторил Маттиа.