Предатель. После развода - Арина Арская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А тебя твоя любовь не ждет?
С трудом сдерживаю себя от того, чтобы не пятится, когда Герман делает ко мне пару шагов. Привычный для него и изучающий взгляд, и напряженный шепот в лицо:
— Тебя не она должна беспокоить, а наш сын.
— А не она ли причина…
Я замолкаю, когда за спиной раздается сонный и удивленный голосок Афинки:
— Папа? Это ты?
Отступаю в сторону, а Герман с широкой улыбкой садится на корточки:
— Я, — смеется, — это я. Иди сюда.
— Папа!
У меня в очередной раз сердце трескается от детской и наивной радости Афины, которая бросается к отцу.
Герман поднимается, подхватив ее на руки, и заглядывает в лицо:
— Ты, что, спала?
— Угу, — Афинка трет левый глаз кулачком, — играла и заснула, — зевает, — а теперь кушать хочу.
— Идем, что-нибудь придумаем, — Герман шагает на кухню, а я до боли сжимаю переносицу. — Я сегодня с каким-то зайчиком говорил по телефону…
Можно, конечно, сейчас с криками и требованиями, чтобы он проваливал, кинуться за ним, но тогда я напугаю и сделаю больно Афинке. В первую очередь я ударю по ней.
Наверное, стоит заглядут к Борьке и просто побыть рядом с ним.
— Никаких зайчиков не знаю, — хихикает Афинка. — Это была не я. Я же не зайчик. Видишь? У меня нет ушек.
— Да ты их спрятала! Я их сейчас найду.
— Нет, — веселый хохот. — Не спрятала!
Глава 14. Злой цыпленок
— Борь, — сажусь на край кровати, на которой Борька лежит лицом к стене.
Злющий, как черт. Зубами скрипит и дергается, когда я протягиваю к нему руку, как от ожога.
— Не трогай меня… — шипит. — И уходи.
Сколько раз я сама в свое время требовала у мамы, чтобы она вышла из моей комнаты?
И, вероятно, сейчас на меня закричат, как делала это я в свое время. И я права.
— Проваливай! — Борька с криком подрывается и резко садится. — Оставь меня! Ты глухая?!
— Тон сменил, — в комнату заходит Герман. Держит дверь за ручку. — Хочешь обижаться, обижайся сколько влезет, Борь, но с матерью не говори в таком тоне. Ты зачем тогда сюда так бежал? Чтобы на мать срываться?
Не буду отрицать, что слова Германа отзываются во мне одновременно тоской и тихой благодарностью за то, что он не позволяет сыну мне грубить.
— Да пошел ты! — Борька выпучивает на него глаза.
— Я повторюсь, — Герман взгляда не отводит, — я все прекрасно понимаю, но до поры и до времени. Потом буду решать вопрос с тобой иначе.
— Это как же? — Борька усмехается. — Ты мне, что, угрожаешь?
— Вариантов масса, дружочек, — Герман недобро щурится. — Будешь изводить мать, младшую сестру, то здравствуй, например, частная закрытая школа. Ну, это, конечно, крайний шаг…
— Ты в своем уме? — шепчу я.
Мы вместе с Борькой шокированы словами Германа. Конечно, отчасти я согласна, что неуправляемого подростка можно определить в частную школу для социализации и дисциплины, но мать-наседка возмущена. Как это злого цыпленочка куда-то отдать?
— То есть тебя устраивает то, как он с тобой разговаривает? — Герман переводит на меня взгляд. — Я правильно понял?
— Он просто… ему надо время…
Это капец. Мне сложно. Будь мы одной семьей, то я бы безоговорочно встала на сторону Германа в его строгости. Да, нельзя с мамой говорить в таком тоне, однако…
Однако Борька возмущен тем, что у папули новая дама сердца и своей незрело частью я его поддерживаю даже в ущерб себе.
— Не надо ему время, чтобы понимать элементарные вещи, — Герман не повышает голос и не кричит. Говорит спокойно и твердо. — Ты ему не подружка, чтобы спрашивать, глухая ты или нет.
Ну, ведь прав же. Прав, сволочь, однако сам несколько часов назад шепнул мне на ухо, чтобы я не выебывалась.
Так, надо отделить Германа-козла от роли отца, который сейчас говорит дельные вещи.
— Извинись перед матерью.
У Борьки ноздри вздрагивают, а красные глаза на мокром месте. Сжимает кулаки и тяжело дышит.
— Боря ругается, да? — в комнату заглядывает Афинка. — Злой?
Борька смотрит на Афинку, покрывается красными пятнами гнева, и Герман заметно напрягается. Я тоже.
Неужели на малышку сейчас вызыерится?
— Да, — сдавленно отвечает Борька и его начинает трясти, — очень злой.
— А мы скоро кушать будем, — Афинка прижимается к Герману и наматывает волос на пальчик, — макароны и сосиски… Идем кушать?
— Придет, — Герман выводит ее из комнаты, — если захочет. Главное, что мы и на него макароны с сосисками готовим.
Закрывает с тихим щелчком дверь. Смотрю на Борьку и понимаю, что мне сейчас не дождаться извинений, потому что в нем много боли, и в ней он обвиняет меня.
Это я позволила случиться тому, что у отца появилась новая женщина. И даже когда он повзрослеет и многое поймет, шрам от этой обиды, что мама не сохранила семью, останется. Он будет помнить свои слезы, свои крики и попытки нас склеить обратно.
— Я хочу… — сипло говорит он и сглатывает, — хочу, чтобы все было как раньше…
— Я не смогу.
— Ты не хочешь, — судорожно выдыхает через нос. — Ты сама мне говорила, что люди ошибаются, да?
— Это другое.
— Нет, — на нижних ресничках Борьки вспыхивают слезы. — И, что, теперь ты пойдешь искать себе нового мужика, да? Чтобы было честно?
Глава 15. Смешной, да?
— Я не могу быть с твоим папой, потому что он сделал мне очень больно, — шепчу я.
В который раз я пытаюсь объяснить Борьке, что измена Германа перевернула весь мой мир с ног на голову, а после прошлась катком.
Хотя мои слова противоречат тому, как я прожила весь этот сложный период. Я не плакала, я ушла с головой в работу и была очень собранной. Я не рыдала при Борисе, и теперь мои слова, что мне было больно для него — вранье.
Когда больно, плачут.
Когда больно, ищут поддержки.
Когда больно, лежат в кровати и просят об объятиях.
Для сына
