Сохрани мою речь навсегда… Стихотворения. Проза (сборник) - Осип Мандельштам
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«В Петербурге мы сойдемся снова…»
В Петербурге мы сойдемся снова,Словно солнце мы похоронили в нем,И блаженное, бессмысленное словоВ первый раз произнесем.В черном бархате советской ночи,В бархате всемирной пустоты,Всё поют блаженных жен родные очи,Всё цветут бессмертные цветы.
Дикой кошкой горбится столица,На мосту патруль стоит,Только злой мотор во мгле промчитсяИ кукушкой прокричит.Мне не надо пропуска ночного,Часовых я не боюсь:За блаженное, бессмысленное словоЯ в ночи советской помолюсь.
Слышу легкий театральный шорохИ девическое «ах» –И бессмертных роз огромный ворохУ Киприды на руках.У костра мы греемся от скуки,Может быть, века пройдут,И блаженных жен родные рукиЛегкий пепел соберут.
Где-то грядки красные партера,Пышно взбиты шифоньерки лож,Заводная кукла офицераНе для черных душ и низменных святош…Что ж, гаси, пожалуй, наши свечи,В черном бархате всемирной пустотыВсё поют блаженных жен крутые плечи,А ночного солнца не заметишь ты.
25 ноября 1920«Чуть мерцает призрачная сцена…»
Чуть мерцает призрачная сцена,Хоры слабые теней,Захлестнула шелком МельпоменаОкна храмины своей.Черным табором стоят кареты,На дворе мороз трещит,Всё космато: люди и предметы,И горячий снег хрустит.
Понемногу челядь разбираетШуб медвежьих вороха.В суматохе бабочка летает.Розу кутают в меха.Модной пестряди кружки и мошки.Театральный легкий жар,А на улице мигают плошкиИ тяжелый валит пар.
Кучера измаялись от крика,И храпит и дышит тьма.Ничего, голубка Эвридика,Что у нас студеная зима.Слаще пенья итальянской речиДля меня родной язык,Ибо в нем таинственно лепечетЧужеземных арф родник.
Пахнет дымом бедная овчина.От сугроба улица черна.Из блаженного, певучего притинаК нам летит бессмертная весна;Чтобы вечно ария звучала:«Ты вернешься на зеленые луга», –И живая ласточка упалаНа горячие снега.
Ноябрь 1920«Мне жалко, что теперь зима…»
Мне жалко, что теперь зимаИ комаров не слышно в доме,Но ты напомнила самаО легкомысленной соломе.
Стрекозы вьются в синеве,И ласточкой кружится мода,Корзиночка на голове –Или напыщенная ода?
Советовать я не берусь,И бесполезны отговорки,Но взбитых сливок вечен вкусИ запах апельсинной корки.
Ты всё толкуешь наобум,От этого ничуть не хуже,Что делать, самый нежный умВесь помещается снаружи.
И ты пытаешься желтокВзбивать рассерженною ложкой,Он побелел, он изнемог –И все-таки еще немножко.
И право, не твоя вина –Зачем оценки и изнанки, –Ты как нарочно созданаДля комедийной перебранки.
В тебе всё дразнит, всё поет,Как итальянская рулада,И маленький вишневый ротСухого просит винограда.
Так не старайся быть умней,В тебе всё прихоть, всё минута.И тень от шапочки твоей –Венецианская баута.
Декабрь 1920«Мне Тифлис горбатый снится…»
Мне Тифлис горбатый снится,Сазандарей стон звенит,На мосту народ толпится,Вся ковровая столица,А внизу Кура шумит.
Над Курою есть духаны,Где вино и милый плов,И духанщик там румяныйПодает гостям стаканыИ служить тебе готов!
Кахетинское густоеХорошо в подвале пить, –Там в прохладе, там в покоеПейте вдоволь, пейте двое:Одному не надо пить!
В самом маленьком духанеТы обманщика найдешь,Если спросишь «Телиани» –Поплывет Тифлис в тумане,Ты в бутылке поплывешь.
Человек бывает старым,А барашек молодым,И под месяцем поджарымС розоватым винным паромПолетит шашлычный дым…
1920, 1927, 7 ноября 1935«Возьми на радость из моих ладоней…»
Возьми на радость из моих ладонейНемного солнца и немного меда,Как нам велели пчелы Персефоны.
Не отвязать неприкрепленной лодки.Не услыхать в меха обутой тени.Не превозмочь в дремучей жизни страха.
Нам остаются только поцелуи,Мохнатые, как маленькие пчелы,Что умирают, вылетев из улья.
Они шуршат в прозрачных дебрях ночи,Их родина – дремучий лес Тайгета,Их пища – время, медуница, мята…
Возьми ж на радость дикий мой подарок –Невзрачное сухое ожерельеИз мертвых пчел, мед превративших в солнце!
Ноябрь 1920«За то, что я руки твои не сумел удержать…»
За то, что я руки твои не сумел удержать,За то, что я предал соленые нежные губы,Я должен рассвета в дремучем акрополе ждать –Как я ненавижу пахучие, древние срубы!
Ахейские мужи во тьме снаряжают коня,Зубчатыми пилами в стены вгрызаются крепко.Никак не уляжется крови сухая возня,И нет для тебя ни названья, ни звука, ни слепка.
Как мог я подумать, что ты возвратишься, как смел?Зачем преждевременно я от тебя оторвался?Еще не рассеялся мрак и петух не пропел,Еще в древесину горячий топор не врезался.
Прозрачной слезой на стенах проступила смола,И чувствует город свои деревянные ребра,Но хлынула к лестницам кровь и на приступ пошла,И трижды приснился мужам соблазнительный образ.
Где милая Троя? Где царский, где девичий дом?Он будет разрушен, высокий Приамов скворешник.И падают стрелы сухим деревянным дождем,И стрелы другие растут на земле, как орешник.
Последней звезды безболезненно гаснет укол,И серою ласточкой утро в окно постучится,И медленный день, как в соломе проснувшийся вол,На стогнах, шершавых от долгого сна, шевелится.
Ноябрь 1920«Когда городская выходит на стогны луна…»
Когда городская выходит на стогны луна,И медленно ей озаряется город дремучий,И ночь нарастает, унынья и меди полна,И грубому времени воск уступает певучий,
И плачет кукушка на каменной башне своей,И бледная жница, сходящая в мир бездыханный,Тихонько шевелит огромные спицы тенейИ желтой соломой бросает на пол деревянный…
1920«Я наравне с другими…»
Я наравне с другимиХочу тебе служить,От ревности сухимиГубами ворожить.Не утоляет словоМне пересохших уст,И без тебя мне сноваДремучий воздух пуст.
Я больше не ревную,Но я тебя хочу,И сам себя несу я,Как жертву палачу.Тебя не назову яНи радость, ни любовь,На дикую, чужуюМне подменили кровь.
Еще одно мгновенье,И я скажу тебе:Не радость, а мученьеЯ нахожу в тебе.И, словно преступленье,Меня к тебе влечетИскусанный в смятеньиВишневый нежный рот.
Вернись ко мне скорее,Мне страшно без тебя,Я никогда сильнееНе чувствовал тебя,И всё, чего хочу я,Я вижу наяву.Я больше не ревную,Но я тебя зову.
1920«Я в хоровод теней, топтавших нежный луг…»
Я в хоровод теней, топтавших нежный луг,С певучим именем вмешался…Но всё растаяло – и только слабый звукВ туманной памяти остался.
Сначала думал я, что имя – серафим,И тела легкого дичился,Немного дней прошло, и я смешался с нимИ в милой тени растворился.
И снова яблоня теряет дикий плод,И тайный образ мне мелькает,И богохульствует, и сам себя клянет,И угли ревности глотает.
А счастье катится, как обруч золотой,Чужую волю исполняя,И ты гоняешься за легкою весной,Ладонью воздух рассекая.
И так устроено, что не выходим мыИз заколдованного круга;Земли девической упругие холмыЛежат спеленатые туго.
1920«Люблю под сводами седыя тишины…»
Люблю под сводами седыя тишиныМолебнов, панихид блужданьеИ трогательный чин – ему же все должны –У Исаака отпеванье.
Люблю священника неторопливый шаг,Широкий вынос плащаницыИ в ветхом неводе генисаретский мракВеликопостныя седмицы.
Ветхозаветный дым на теплых алтаряхИ иерея возглас сирый,Смиренник царственный – снег чистый на плечахИ одичалые порфиры.
Соборы вечные Софии и Петра,Амбары воздуха и света,Зернохранилища вселенского добраИ риги Нового Завета.
Не к вам влечется дух в годины тяжких бед,Сюда влачится по ступенямШирокопасмурным несчастья волчий след,Ему ж вовеки не изменим.
Зане свободен раб, преодолевший страх,И сохранилось свыше мерыВ прохладных житницах, в глубоких закромахЗерно глубокой, полной веры.
Весна 1921, весна 1922Стихи (1921–1925)
