Неизвестные солдаты, кн.1, 2 - Владимир Успенский

– Эй, Геродот!

Игорь обернулся. Через полянку, покачиваясь, шел Пашка Ракохруст. На нем щегольской, стального цвета костюм. Кремовая шелковая рубашка распахнута на груди.

– Привет однокашникам! Ты что, постель готовишь?

– Здравствуй, – холодно ответил Игорь.

Появление Ракохруста не обрадовало его. Пашка прилипчивый, не отвяжешься.

– Поздно, дорогуша, стелить взялся!

От Ракохруста несло водкой, глаза у него были мутные. Раскачиваясь на носках, он сверху вниз смотрел на Булгакова.

– Не опоздаю, мне не к спеху, – буркнул Игорь.

– Ха, не к спеху! Ты у нас всегда был этим самым… Идеалистом. Хочешь, новость скажу?

– Валяй.

– Объездчика. Лукича знаешь? Мы с ним сейчас по двести трахнули. Он мужик хороший. Утром он сюда в лес ехал из города. На лошади. Самый рассвет. Видит – женщина навстречу. Заметила его и – шарах в рожь. Он туда. А там Дьяконская. Ну, Ольга твоя. Лицо белое. Лукич опрашивает: «Что делаете здесь?» – «Гуляю», – отвечает. «По дороге гуляют, а не в посевах». – «Хорошо…» Пошла от Лукича, да все боком к нему норовит. А подол весь мятый, вроде изжеванный…

Игорь молчал, стараясь не выдать волнения. Не мигая смотрел он в слезящиеся от смеха глаза Ракохруста.

– Лукич, значит, в лес, а тут, на опушке, еще один голубчик – моряк. Идет, веточкой помахивает. Довольный. Еще бы – такой кусок отхватил!

– Ты… Ты меньше языком трепи, – выдавил Игорь, – Сплетничаешь, как баба.

– Мое дело маленькое, за что купил, за то и продаю… А Олька-то, а? Тихоня была, недотрога. Ты ее под ручку водил. Думала – с приезжим шито-крыто, никто не узнает. Шлюха московская!

У Игоря потемнело в глазах, не смог сдержаться: сунул кулаком в оскаленные зубы Пашки, головой ударил в подбородок. Пашка упал навзничь, из носа потекла кровь. Игорь ногами бил в грудь и в живот.

Изловчившись, Ракохруст схватил за ногу, дернул, Игорь свалился на него. Сцепившись, покатились по земле, тыча друг друга кулаками, коленями.

– Сволочь! – хрипел Пашка, обдавая запахом водки и лука. – Сволочь, убью!

Пашка был сильнее. Если бы не подоспели ребята, Булгакову досталось бы крепко. Фокин, оттолкнув Игоря, верхом уселся на Ракохруста. Тот, матерясь, попытался подняться, но Фокин, прижав его голову, крикнул:

– Цыц, не вертись!

Вокруг уже толпились любопытные. Виктор, обняв за плечи дрожащего от возбуждения Игоря, силой увлек его в кусты, подальше от людей. Сашка догнал их.

Остановились возле ручья на дне овражка. Булгаков наклонился, смывая с лица кровь.

– Ну, петухи! – удивлялся Виктор. – Вот не ждал от тебя.

– Мало я ему, мало! – твердил Игорь.

– Хватит, – уверенно заявил Сашка. – Я в этом деле толк знаю. Хряпку ты ему своротил. Глаз припух. Неделю в синяках ходить будет.

– Из-за чего сцепились-то вы?

– Подлец он! Ну и подлец!..

– Это известно. А ты что же, всех подлецов решил бить теперь? – улыбнулся Виктор. – Их много на свете, кулаков не хватит.

– Эх, ничего ты не знаешь, – зло сказал Игорь. – Водки мне дайте.

– Стаканы там остались.

– Из горлышка.

Игорь сделал большой глоток, закашлялся. Долго плевался, запивая водой из ручья.

– Ребята, домой бы мне, – успокоившись, попросил он.

– Ну вот, – расстроился Сашка, – Весь праздник к чертям пошел.

– Домой, – поддержал Виктор. – Ну, куда он такой? Рубашка разорвана, на щеке ссадина… Я провожу.

– Мне нельзя, – вздохнул Сашка. – Играть надо.

Дед Игоря, брандмейстер пожарной команды Протасов, был человеком незаурядным. Могучий, костистый, до последних дней жизни сохранивший гордую осанку, он отличался независимым и строгим характером. В пожарной части у него порядок был жесткий, крепче, чем на военной службе.

Под старость выстроил он себе просторный, о семи комнатах, шелеванный дом под железной крышей, а к дому – сарай для дров, потребицу с сеновалом, амбар. И все это добротное, на века.

От пожарных дел отошел Протасов только после революции и прожил без работы недолго. Хоронил его весь город, старого брандмейстера знали в каждой семье.

Дочери к тому времени разъехались уже по разным местам, повыходили замуж. Марфа Ивановна осталась с младшей – Антониной.

Время шло незаметно. Тоня училась, летом пасла корову на выгоне, играла в лапту – и вдруг как-то сразу в один год превратилась из девчонки в девушку. Перестала носиться, как угорелая, отпустила косы. Пришлось Марфе Ивановне вытаскивать из сундука старые свои платья.

Работать Антонина начала в школе, сперва вожатой, потом преподавала в младших классах. Не успела медлительная Марфа Ивановна и глазом мор пнуть, нашелся жених: Григорий Булгаков из деревни Стоялово. В гражданскую войну на врангелевском фронте потерял Булгаков два пальца левой руки, долго служил в армии младшим командиром. После демобилизации направили его в Одуевский уком комсомола.

Был Григорий Дмитриевич лет на десять старше Антонины, но выглядел молодо. Чело-век спокойный, уравновешенный, здоровьем по-мужицки крепок.

Зятя Марфа Ивановна встретила с радостью: какое без мужчины хозяйство? Не понравилось только, что не по-старинному, не в церкви обвенчались молодые, а по новым порядкам. Принес Булгаков свои вещички, собрались вечером сослуживцы – вот и вся свадьба.

Григорий Дмитриевич подправил заборы, заново перекрыл дранкой амбар, переложил печку. В огороде поставил конуры, завел гончих собак. Времени ему хватало. Теперь он преподавал обществоведение в культпросветшколе и почти все лето был свободен.

Антонина, хоть и появились у нее дети, поступила заочно в педагогический институт. Занималась за полночь, пока не выгорал керосин в лампе. А утром, ни свет, ни заря – в школу.

Наконец Антонина получила диплом. Марфа Ивановна нарадоваться не могла на свою семью. Жили дружно. Хорошие подросли внуки. Только за Игоря болело ее сердце. Хоть и тих был с виду, а угадывала в нем бабка рисковый дедов характер.

…С массовки вернулся Игорь в порванной рубашке, с синяком <на щеке. От него пахло водкой.

– Проспись! – приказал отец. – Потом поговорим.

Горожане, возвратившиеся из леса, принесли грязный слушок, который быстро пополз из дома в дом, щекоча нервы обывателей. Вечером женщины на завалинках и в палисадниках только и судачили, что об Ольге Дьяконской да об Игоре. О случившемся говорили все, кроме самих участников происшествия.

Матвей Горбушин прикидывал: стоит ли идти сегодня к Ольге? Неловко ему было сейчас встречаться с Натальей Алексеевной. Она уже знает, наверное, обо всем, как бы не устроила скандал под горячую руку…

У Ольги раскаяние сменялось надеждой. Она старалась убедить себя, что Матвей увезет ее на Дальний Восток. Но если он оставит, ее тут? Как она будет смотреть людям в глаза? И вдруг окажется, что у нее ребенок? Что тогда делать?.. Нервы ее были настолько взвинчены, что она даже не легла спать после бессонной ночи. Растерянная, разбитая физически, она сидела за машинкой, пытаясь работой заглушить горькие мысли.

Мать плакала, закрывшись в своей комнате, ругала себя за то, что не уберегла Ольгу. Случись такое с другой девушкой, об этом посудачили бы неделю и забыли. А Дьяконские всегда вызывали особое любопытство. О том, что произошло с Ольгой, будут теперь помнить долго…

Свои переживания были и у Ракохруста. Протрезвившийся к вечеру, Пашка жалел, что всем встречным и поперечным рассказывал о Дьяконской. Боялся прослыть среди ребят трепачом. На Игоря Булгакова затаил злобу и решил рано или поздно отомстить этому желторотому птенцу.

Игорь после сна чувствовал себя мерзко. Его тошнило, мучила изжога. Предстоял тяжелый разговор с матерью и отцом. Но самое главное, самое страшное – Ольга теперь была потеряна навсегда.

И еще один человек страдал в этот вечер. В маленькой комнате, в Стрелецкой слободе, лежа на кровати, тихо плакала Настя Коноплева. Она пришла в лес пешком издалека, из пионерского лагеря, надеясь увидеть Игоря. В лесу она узнала о драке. Насте было очень обидно и за Игоря и за себя.

Вечером, после чая, Славку и Людмилку сразу отправили спать. В столовой закрыли окна. Игоря выпроводили за дверь.

Бабка, сгорбившись, сидела возле остывшего самовара. Суровым полотенцем, переброшенным через плечо, перетирала посуду. Григорий Дмитриевич, кряжистый, плотный, с красной короткой шеей, стоял у печки, прислонившись шиной к белым изразцам, набивал табаком трубку. Ворот гимнастерки расстегнут – по старой привычке носил он военную форму. На лице и на гладко выбритой голове выступили капельки пота.

Антонина Николаевна резко отодвинула стул, встала.

– Вот вырастили оболтуса… Весь город о его подвиге говорит.

– Неприятно, что инцидент произошел из-за Дьяконской, – отозвался Григорий Дмитриевич.

– Ну, это как раз несущественно. Думаю, никому в голову не придет искать в драке политические мотивы.