Тайны дворцовых переворотов - Константин Писаренко

Екатерина выслушала тираду суженого Анны спокойно и ничего конкретного в ответ не сказала (позднее немецкий князь признался генерал-полицмейстеру Антону Девиэру, что Ее Величество «изволила умолчать»). Лизаньке виднее, как поступать правильно. Поэтому высокопарные фразы не тронули тещу и не поколебали решимости твердо двигаться к намеченной цели. Разочарованный зять вернулся к себе и устроил второй консилиум. По окончании дебатов постановили прибегнуть к блефу: распространить в публике дезинформацию о готовности цесаревен на коленях взывать к здравомыслию матери; о демарше П. А. Толстого, якобы осудившего на докладе у царицы опасный брачный проект; об эффективности встречи герцога и государыни, возмутившейся коварством старого друга. Не мешкая, Бассевич повидался с Елизаветой Петровной и попытался привлечь девицу на голштинскую сторону сентенциями о неизбежности воцарения обожаемого народом великого князя, о необходимости добиваться передачи части завоеванных Петром Великим провинций герцогу Голштинскому на период до воцарения оного в Швеции. Карл-Фридрих немедленно бы отрекся от Голштинии в пользу епископа Любекского, жениха Ее Высочества. Лишь на этих условиях обе сестры и герцог вправе смириться с обручением Александры Александровны и Петра Алексеевича.

Реакцию цесаревны предугадать нетрудно. Она, конечно, подивилась немецким фантазиям. А могла, между прочим, и пальцем у виска покрутить. Ну просто сверх меры разыгралось воображение у Карла-Фридриха и Бассевича. Нет, дочь Петра Великого в ногах у матушки и не думала валяться, прибалтийскими иллюзиями себя не тешила, а, напротив, охотно приветствовала достигнутый Меншиковым компромисс и лично поздравила князя, приехав 19 марта вместе с великим князем и великой княжной к нему на тезоименитство супруги – Дарьи Михайловны.

Почему же соратника Петра I не насторожили поразительные совпадения? Дщерь Петрова навещает его в окружении племянников в те моменты, когда это нужно загадочной персоне, заслонившейся государыней. Во-первых, принцесса и вельможа издавна находились в прекрасных отношениях. Она уважала умного и напористого царедворца. Он восхищался красотой, обаянием цесаревны и любил частенько после аудиенции у царицы или до нее подниматься на второй этаж Зимнего дворца, дабы полчаса, а лучше час провести в обществе очаровательной девушки. Во-вторых, сопровождение взрослой дочерью по просьбе матери двух несовершеннолетних детей в чужой дом – вполне заурядное занятие. Так что придраться тут не к чему.

Куда больше встревожили Светлейшего позиция герцога Голштинского и слухи о терзающих императрицу сомнениях: не обманывает ли ее Данилыч?! Утром 7 марта, проконсультировавшись накануне с Остерманом, Меншиков торопится в Зимний дворец. Но Екатерина еще не проснулась, и ранний гость, посидев немного в Столовой комнате, не выдерживает и устремляется наверх, к Елизавете, вероятно надеясь там скорее найти ответ на мучительный вопрос. Тревоги оказались беспочвенными. Императрица заверила сановника в отсутствии каких-либо колебаний и, похоже, пообещала в ближайшее воскресенье назвать дату публичного оповещения всех о предстоящей помолвке.

Домой Меншиков вернулся воодушевленным. Но предпочел утаить от посторонних слова царицы. Лишь 11 марта Александр Данилович порадовал отличными новостями Рабутина, нагрянув к нему на квартиру в особняк Ягужинского, а затем с удовольствием отобедал у старшего Сапеги во дворце Брюса. 12 марта Екатерина официально, хотя и в узком кругу, подтвердила данное прежде согласие на брак и, очевидно, объявила 5 апреля днем обнародования семейного секрета. Из Зимнего дворца счастливый отец возвратился в шестом часу вечера и сразу же отправился «в покой светлейших княжен», где забавлялся с детьми, а также с приехавшими великим князем и великой княжной, пока сын князя не отлучился с Петром Алексеевичем на короткую прогулку на свежем воздухе. 13-го числа по окончании заседания Верховного Тайного Совета Меншиков помчался в санях не обратно к себе, а в дом вице-канцлера, которого, к сожалению, не застал. Впрочем, барон сам пожаловал к нему, по обыкновению, в вечернюю пору в компании с А. В. Макаровым (тоже косвенно причастным к брачным переговорам). Приятели если не обмыли, то уж точно поздравили друг друга с блестящим успехом. Судя по всему, в те теплые и солнечные мартовские дни Светлейший решил капитулировать и примкнуть к могущественному и таинственному покровителю Елизаветы Петровны. Глава аристократической партии Д. М. Голицын 14 марта потерял время даром, беседуя с князем в Предспальне. Слишком поздно встрепенулся, голубчик!

Однако Меншикову не стоило забегать вперед, превращать тезоименитство жены в собственный триумф и хвастать перед цесарцем Рабутином о том, что в день рождения императрицы Россия узнает о взлете меншиковской фамилии. Без прояснения еще одного ключевого момента торжество Александра Даниловича грозило обернуться ловушкой с единственным выходом – ссылкой из столицы. 5 апреля Екатерина под благовидным предлогом отсрочила публичный акт провозглашения Александры Александровны царской невестой{28}. Это был плохой знак. Что-то у главного режиссера не заладилось. Значит, жди беды!

На судьбу Девиэра, Толстого, Бутурлина, Скорнякова-Писарева и в немалой степени Меншикова роковым образом повлияла одна календарная неделя – с воскресенья 19-го по воскресенье 26 марта. Удовлетворенная тем, как виртуозно ей удалось завербовать светлейшего князя, Елизавета Петровна велела матери выпускать на подмостки П. А. Толстого. Граф начал с дворца Рагузинского и, во-первых, прозондировал настроения хозяина относительно скорого породнения Меншиковых с царствующей династией. Герцог Голштинский, понятно, отозвался о нем без особого энтузиазма, опасаясь чрезмерного укрепления позиций баловня судьбы. Петр Андреевич, согласившись с Карлом-Фридрихом, произнес: «Надобно государыне о том донесть обо всем, какую предосторожность Ее Величеству надлежит в том иметь. Понеже Светлейший князь силен. У него войско в команде и военная коллегия. А, ежели то зделаетца, то по времени может в силу притти, и тогда попросит у Ея Величества, чтоб из Шлютелбурха бывшую царицу взять. А она старого обычая человек. Может все переменить по старому, понеже она нраву гневнаго. К тому же, может быть, захочет, чтоб обиду зделать Ея Величеству и детям ее». Видя, что собеседнику по сердцу прозвучавшие речи, Толстой высказал идею: обратиться к государыне нужно не с простой жалобой, а с просьбой назначить наследницей какую-либо из своих дочерей. На взгляд самого графа, лучше, коли выбор монархини остановится на младшей Елизавете. Герцогу инициатива понравилась, правда, названная гостем кандидатура, похоже, не привела в восторг. Толстого это не удивило. Вполне естественно, что муж Анны Петровны не готов сразу поддержать родную сестру жены. Посему Петр Андреевич аккуратно обрисовал немецкому князю, насколько тому выгоднее добиваться шведской короны для себя, а не российской – для супруги.

В надежде со временем распропагандировать и переманить голштинское семейство в лагерь младшей цесаревны влиятельный сенатор почтил вниманием еще два важных адреса. Заглянул на огонек к Ивану Ивановичу Бутурлину, авторитетному шефу преображенцев, а чуть погодя нагрянул к Антону Мануиловичу Девиэру, генерал-полицмейстеру Санкт-Петербурга. Больше конфидент императрицы ни с кем на щекотливую тему не общался, ибо внезапно получил из Зимнего дворца команду «отбой». В дальнейшем тайный советник вел себя на редкость пассивно, хотя взбудораженные министром лица (Бутурлин с Девиэром растормошили Г. Г. Скорнякова-Писарева, А. И. Ушакова, И. А. Долгорукова, А. Л. Нарышкина) восприняли на ура инициативу старика, стали приезжать к нему или звать к себе на «консилиумы» с глазу на глаз. Толстой не избегал встреч. Но, когда активисты ставили перед ним вопрос о том, не пора ли всем идти к государыне, и ему в том числе, отнекивался: «Докладывать Ея Императорскому Величеству… дерзновения не имею».

Отчего же посредническая миссия Толстого заглохла в самом зародыше? Ответ следует искать в диалогах Бутурлина и Девиэра с графом и между собой. Сосредоточимся на примере Девиэра. Петр Андреевич приехал к нему перед Благовещением (25 марта) «дни за два или за три». Преамбулу беседы о высочайшей немилости к сыну почтенного визитера пропустим. Вслушаемся в деловую часть.

«Толстой: Говорил ли тебе Королевское Высочество что-нибудь?

Девиэр: Нечто он мне говорил.

Толстой: Ведаешь ли, что делаетца сватовство у великого князя на дочери святлейшаго князя?

Девиэр: Отчасти о том ведаю. А подлинно не ведаю. Токмо Его Светлость обходитца с великим князем ласково.

Толстой: Надобно о том донести Ея Величеству со обстоятелством. Впредь может статца (Светлейший князь и так велик в милости), ежели то зделаетца по воле Ея Величества, не будет ли государыне после ис того какая противность. Понеже тогда он захочет добра болше великому князю. К тому же он и так чести любив. Потом зделает, и может статца, что великого князя наследником и бабушку ево велит сюды привести. А она нраву особливаго жестокосердия. Захочет выместить злобу и дела, которые были блаженные памяти при государе, опровергнуть. И для того надобно Ея Величеству со обстоятелством донесть, как она о том соизволит. Толка бы о том известна была во всем. А мнитца то, чтоб Ея Величество короновать изволила при себе цесаревну Елисавет Петровну. И когда так зделаетца, Ея Величеству благонадежнее будет, что дочь родная. А потом, как Великий князь [здесь] научится, тогда можно ево в чюжие край послать погулять и для обучения посмотреть другие государства, как и дед ево блаженные памяти государь император ездил и протчие европские принцы посылаютца, чтоб между тем могла утвердитца государыня цесаревна в наследстве».