Хаосовершенство - Вадим Панов

Правда, тогда его звали иначе.

Доктор Заур его звали, вот как. Доктор Заур, подпольный целитель из грязного квартала Ланданабада, выгнанный из Ассоциации врачей за употребление наркотиков и готовый на все, чтобы заработать. Доктор, мать твою, Заур… Он был рядом с Сорок Два во время экспериментов с «синдином», он вколол пророку бракованные наны, фактически – изобрел троицу. Он. А потом исчез. Пропал доктор Заур, растворился, но упорная Ева сумела выйти на след и отыскать хитреца в обличье преуспевающего франкфуртского врача. В обличье храмовника.

А поскольку врачом Мутабор за пару лет не станешь, вывод можно сделать один: вкалывая Сорок Два бракованные наны, доктор Скотт уже был храмовником. А его история об Ассоциации и проблемах с наркотиками – сказки.

Такой вот дерьмовый вывод.

– Вы указали, что ваш случай деликатный.

– Я не хочу, чтобы о моем недуге пошли слухи.

– Я связан врачебной тайной.

– Надеюсь на ваш профессионализм. – Ева вздохнула. – Больше мне надеяться не на что.

Пума предполагала, что доктор Скотт ее узнает. Сценарий на этот случай у нее был готов, и сценарий замечательный, связанный с долгим и мучительным разговором, но… Но доктор, мать его, Заур-Скотт при ее появлении даже не вздрогнул. Не узнал, гаденыш, вот и приходилось импровизировать, плавно подводя разговор к нужной теме. К тому же у Пумы действительно были вопросы к хорошему врачу.

– Дело в том, что я несколько месяцев не могу избавиться от кашля.

Скотт приподнял левую бровь.

– Затяжная простуда?

– Не думаю, – покачала головой девушка. – Это просто кашель, довольно частый, но не мешающий. Однако раньше его не было.

– В горле не першит, но вдруг нужно покашлять, так? Сухой, негромкий, безболезненный… вы просто прочищаете горло.

– Всё верно.

Врач нахмурился:

– Скажите, Доминик, вы принимаете «синдин»?

– Я догадывалась, что вы спросите…

– В этом заключается деликатность вашей проблемы?

Участливый тон, внимательный взгляд – консервативный врач переживает за пациентку. Мизансцена выстроена блестяще, как в хорошем фильме.

– Да, доктор, я принимаю «синдин», но хочу напомнить о вашем обещании. – Ева судорожно вздохнула – получилось очень естественно. – Мой муж ничего не должен знать.

Замечание насчет мужа Скотт пропустил мимо ушей, его интересовало другое:

– Давно?

– Несколько… – Да какого черта врать? – Пару лет. – Пума улыбнулась. – Я осторожна и не увлекаюсь.

– Вы осмотрительны.

– Благодарю.

– Но, к моему глубокому сожалению, на суть дела ваша осторожность повлиять не в силах. – Скотт вздохнул, тоже очень натурально. – Вы умираете, Доминик.

– Что? – Заявление врача ошарашило Еву, и план беседы полетел к черту. – Я что?!

– Примерно полгода назад практикующие врачи стали замечать, что на некоторых людей «синдин» действует особым образом: проникая в организм, начинает разрушать его изнутри, – скорбным тоном поведал Скотт. – Исследования показали, что доза не важна, к смертельному исходу приводит даже один-единственный сделанный из любопытства укол. Но если входящие в группу риска люди употребляют «синдин» регулярно, то он сводит их в могилу весьма быстро: за два-три года. – Наполненная печалью пауза. – Диагностировать фатальные изменения мы не в силах, а единственный симптом перед неминуемой смертью – несильный сухой кашель.

– Вы лжете!

Но перед глазами Пумы возникло лицо Кена. Он тоже кашлял, они еще шутили, что подхватили одну заразу. Он кашлял и умер два месяца назад. А до него умер Фарид, и он тоже кашлял!

– Когда врачи говорят, что «синдин» убивает, они не шутят. К сожалению, «синдин» вредит организму не только как обычный наркотик…

– Этого не может быть! Не может!

– Я понимаю ваше состояние.

«Что ты можешь понять?! Лощеный подонок! Урод!! Кен! Фарид! „Синдин“! Неминуемая смерть!» Голова шла кругом.

– Мутабор не раз призывал правительства усилить борьбу с распространением «синдина». Я слышал, прелаты даже посылали сообщение Сорок Два, который построил на употреблении «синдина» свое мерзкое учение.

– Вы врете!

– О нас рассказывают много гадких и лживых вещей, Доминик, но, несмотря на то что мы – храмовники, мы остаемся врачами. И если видим яд, называем его ядом.

«Они сообщили Сорок Два! А он промолчал! Он промолчал!!»

– Нет!

Позабывшая обо всем Ева вскочила с кресла и выбежала из кабинета, на ходу теряя последние черты благородной леди.

А доктор Скотт несколько мгновений сидел, прислушиваясь к затихающему цокоту каблучков, после чего надавил на кнопку интеркома.

– Лиза!

– Да, доктор, – отозвалась девушка.

– Зайдите, пожалуйста, в кабинет. И… прихватите свою сумочку.

– Сумочку?

– Да, Лиза, сумочку. Нам необходимо срочно уехать.

Заурядное убийство храмовника – пуля в грудь от «недовольного клиента», пусть даже и сопровождаемое разгромом офиса, не наделало бы шуму, не стало бы очередным посланием миру. Сорок Два хотел, чтобы каждая атака превращалась в акцию, требовал втягивать в события посторонних и оказываться на первых полосах информационных лент, а потому к разносу офиса доктора Скотта франкфуртские dd подошли творчески.

Дождавшись, когда Пума отойдет от подъезда на сотню метров, Пирсон подает сигнал, и к дому устремляются бойцы. Летят бутылки с зажигательной смесью, раздаются выстрелы, и звон разбитого стекла смешивается с визгом тормозов и воплями испуганных людей. Респектабельная улица респектабельного района преображается в мгновение ока.

– Смерть Мутабор!

Боевой клич погромщиков гремит над языками пламени и устремляется к низким черным тучам, которые спешно, словно почуяв приближающиеся беспорядки, стягиваются над Zwielichtsviertel. Вспыхивают мобили, дым тянется из разбитых окон, кто-то бросается в укрытие, кто-то – спасать находящихся в доме и поврежденных мобилях людей, а кто-то соображает, что дан старт беспорядкам, и нацеливается на ближайшие кассы… Это ведь Zwielichtsviertel, а не «Остров речника» для верхолазов, и даже в самой респектабельной своей части он все равно остается Zwielichtsviertel – обителью тех, кто готов в любой момент забыть о законе.

– Смерть Мутабор!

Приемная еще одного врача-храмовника находится двумя домами вверх по улице, ее тоже накрывает. И две эти спички взрывают Zwielichtsviertel.

Лопающиеся витрины магазинов, перевернутые тележки уличных торговцев, выстрелы, разбитые мобили и люди… Люди, убегающие от хаоса. И люди, торопящиеся в самый его эпицентр. Люди…

– Куда?! Куда, кретин?! – Жозе из кафе не вышел, не дурак. От столика, конечно, отлип, когда Кристиан на улицу метнулся, но в дверях затормозил. Заорал: – Стой, придурок!

Понял, что напрасно, и выругался.

Куда? На улицу, конечно же! Погром – это эмоции! Бурлящий котел!! Вот место для художника.

Позабывший обо всем Кристиан водит фотоаппаратом во все стороны сразу, машинально, на инстинкте, выискивая наиболее интересные эпизоды разворачивающейся вокруг драмы, профессионально переводя ожившую ярость толпы в цифровые кадры.

Пылающий дом. На первом этаже еще несколько минут назад располагалась приемная известного врача-храмовника, а теперь – доменная печь. У распахнутых дверей сидит человек. Врач? Не разобрать. Потому что это не человек, а окровавленное месиво из мяса, костей и одежды – сколько килограммов пуль в него вогнали? Кадр. «Дрель» в руке прилично одетого мужчины. Откуда взялась? Отнял или прятал в приличном портфеле, что валяется теперь в нескольких шагах? По кому он стреляет? Уже не узнать – мужчина ловит в голову пулю и падает. По мертвому телу бегут погромщики.

– Смерть Мутабор!

Кадр. Кадр. Кадр.

Разъяренные люди застывают, превращаясь в образ времени. Именно так говорил учитель Кристиана: мы не фотографируем, мы отражаем время.

Из подъехавшего внедорожника выпрыгивают прятки. Несколько секунд смотрят на охватившее дом пламя и труп у дверей. Лица, наполовину скрытые масками, кажутся бесстрастными, однако Кристиан кожей чует, как звереют воины Мутабор.

Кадр. Кадр. Кадр.

А затем, не сговариваясь, прятки открывают огонь по толпе.

Начинается дождь. Но пули не успевают намокнуть. Пулям дождь до лампочки.

– Спасайтесь!

– Смерть Мутабор!

– Бегите!

– Их всего четверо!

Толпа не успевает понять, что следует делать: спасаться или атаковать? Толпу легко сбить с толку. Толпа видит кровь, чует пули и волнуется штормовым морем, размазывая крайних о каменные дома. Чье-то лицо оставляет на штукатурке кровавую полосу.

Кадр. Кадр. Кадр.

А пряток уже нет. И внедорожника. И тела врача-храмовника. Когда успели?

Стреляют теперь отовсюду…

Кристиан наконец-то реагирует на свистящие пули, прячется за грузовой мобиль, прижимает камеру к груди и слышит:

– Опомнись, кретин! Безы!

Жозе, проявив чудеса героизма, отыскивает Кристиана в самой гуще. Понял, что пора уводить увлекшегося фотографа, и рискнул, покинул относительно безопасный ресторанчик, примчался на выручку.