Чернышевский - Лев Борисович Каменев

Потому что не может быть право дело таких людей! На виселицу Вин-Дишгреца и всех». А через несколько строк: «молился несколько минут за Блюма, а давно не молился я по покойникам».

Через несколько дней петрашевец и горячий последователь Фурье А. В. Ханыков впервые вручил Чернышевскому книгу Фурье. «Что-то будет из этого начала знакомства с Ханыковым? Заглохнет оно или превратится в обращение меня в фурьериста» — гласит запись 23 ноября 1848 г. Через несколько дней: «Ханыков весьма мил, знакомил меня с новыми общими идеями и дельный человек… Я свяжусь с ним… Я его уважаю как человека с убеждением и сердцем горячим».

Это был решительный момент в углублении критического отношения Чернышевского к современной «цивилизации» и прояснении его смутных социалистических идеалов.

«Виден во всем ум решительный, во всем новый, везде делающий Не то, что другие… вещи бог знает какие и высказывает их человек так уверенно» — записывает Чернышевский о Фурье.

27 ноября 1848 г. «Бездействие и нерешительность Франкфуртского собрания мне не нравятся — кажется, оно должно было бы понять, что, произойдя из роли народа, против воли правительства, °но должно, если не хочет осудить себя на смерть, стоять с народами Против правительств… а это мелочная осторожность, желание не Компрометировать себя, ладить со всеми — э, так нельзя жить. Прусское правительство — подлецы, австрийское — подлецы, но этого названия для них мало».

10 декабря 1848 г. «А что, если мы в самом деле живем во время Цицерона и Цезаря, когда seculorum novus nascitur orclo[8] и является новый Мессия, и новая религия, и новый мир. У меня, Робкого, волнуется при этом сердце, и дрожит душа, и хотел бы сохранения прежнего — Слабость! глупость!.. Если должно быть откровение, да будет оно, и что за дело до волнений душ слабых, таких, как моя… Когда хорошенько вздумал об этом и приложил все это к себе, то увидел, что в сущности я нисколько не дорожу жизнью для торжества своих убеждений, для торжества свободы, равенства, братства и довольства, уничтожения нищеты и порока, если только буду убежден, что мои убеждения справедливы и восторжествуют, и если уверен буду, что восторжествуют они, даже не пожалею, что не увижу дня торжества и царства их; и сладко будет умереть, а не горько, если только в этом буду убежден».

11 декабря 1848 г. О Фурье: «Он провозгласил первый нам несколько новых мыслей, которые называют нелепыми, а я нахожу решительно разумными и убежден, что будущее принадлежит этим мыслям, например о вреде торговли в теперешнем виде и прочее И прочее». Не забудем, что о Фурье Энгельс писал: «Он дает нам глубоко захватывающую критику существующего общественного строя… Он беспощадно раскрывает всю материальную нищету буржуазного мира».

В тот же день. «После [зашел] к Ханыкову, с которым более всего говорили о возможности и близости у нас революции, и он здесь показался мне умнее меня, показавши мне множество элементов возмущения, например, раскольники, общинное устройство удельных крестьян, неравенство большей части служащего класса и прочее, так что в самом, деле массы я не заметил, или, может быть, не хотел заметить, потому что с другой точки. Итак, по его словам, эта вещь, конечно, возможная и которой, может быть, недолго дожидаться. Это меня несколько беспокоило, что, как говорит Гумбольдт о землетрясениях, этот твердый неподвижный Boden[9], на котором стояли и в непоколебимость которого верили, вдруг, видим мы, волнуется, как вода».

3 февраля 1849 г. «Я все говорил о революции и о хилости нашего правительства, мнение, зародыш которого положил Ханыков».

4 марта 1849 г. «Ханыков дал Feuerbach’s Das Wesen d. Cristenthums (Фейербах. Сущность христианства)… Введение весьма понравилось своим благородством, прямотой, откровенностью, резкостью».

8 марта 1849 г. При известии о роспуске Национального собрания в Австрии: «Хорошо! хорошо! Будет и на нашей улице праздник и скорее, чем вы думаете! О, как вы слабы, вы, которые в руках думаете иметь силу».

25 апреля 1849 г. При известии об аресте петрашевцев: «Ужасно подлая и глупая история; эти скоты, вроде этих свиней Бутурлина, Орлова, Дубельта и т. д., должны были бы быть повешены. Как легко попасть в историю, — я, например, никогда не усомнился бы вмешаться в их общество, и современем, конечно, вмешался бы».

28 мая 1849 г. «Иисус Христос, может быть, не так делал, как должно было». Если-де он мог освободить человека от физических нужд, то и «должен был раньше это сделать, а не проповедывать нравственность и любовь, не давши средств освободиться от того, что делает невозможным освобождение от порока, невежества, преступления и эгоизма».

13 июня 1849 г. При известии о неудаче попытки восстания в Париже и бегстве Ледрю-Роллена из Парижа: «Эх, если бы с альпийской армией Ледрю-Роллен пошел на Париж и война против нас, Германия к Франции приступила бы [присоединилась бы] и нас назад — эх, это бы хорошо!»

11 июля 1849 г. «По привычке… верую в бога и в важных случаях молюсь ему, но по убеждению ли это… Я даже не могу сказать, убежден ли я в существовании личности бога или, скорее принимаю его, как пантеисты, или Гегель, или лучше — Фейербах… [В политике] теория красных республиканцев и социалистов… Если бы мне теперь власть в руки, тотчас провозгласил бы освобождение крестьян… Друг венгров, желаю поражения там русских и для этого готов был бы самим собой пожертвовать… Надежды и желания: через несколько лет я журналист и предводитель или одно из главных лиц крайней левой стороны; надежда вообще: уничтожение пролетариатства и вообще всякой материальной нужды»…

Мы подходим к концу этой борьбы двух миров в сознании внука пахарей и сына протоиерея, к итогам этого борения мысли между Христом и Гегелем, между абсолютизмом и социализмом.

«…С год должно быть тому назад, — записывает Чернышевский 21 января 1850 г., — или несколько позднее писал я о демократии и абсолютизме. Тогда я думал так, что лучше всего, если абсолютизм продержит нас в своих объятиях до конца развития в нас демократического духа, так что как скоро начнется народное правление, правление de jure и de facto перейдет в руки самого низшего и многочисленнейшего класса — земледельцы + поденщики + рабочие — так, чтобы через это мы были избавлены от всяких переходных состояний между самодержавием (во всяком случае нашим) и управлением, которое одно может соблюдать и развивать интересы массы людей. Видно, тогда я был еще того мнения, что абсолютизм имеет естественное стремление препятствовать высшим классам угнетать низшие, что это противоположность аристократии, а теперь я решительно убежден