Одна любовь на двоих - Елена Арсеньева

Все, как по команде, отложили ложки и тревожно переглянулись. По шагам было слышно, что идет человек важный, облеченный властью. Григорий настороженно поднялся, а маленький Ванюшка отчего-то так перепугался, что спрятался под стол. Мать махнула рукой Ульянке — та шмыгнула за занавеску, отгородившую бабий кут [3].

Все знали, что такой важной поступью ходит в Перепечине только староста. Был он человек не злой, и все же его появление всегда предвещало нечто, сбивающее привычную, размеренную жизнь. Таких перемен крестьянин русский боится, как грозы небесной, ибо все новое — всегда не ко благу. Старики пугливо перекрестились, а Марфа, жена Григория, вдруг вспомнила свой недавний сон. Привиделось ей, будто она вовсе не Марфа, а курица-наседка, которая гуляет в пыли со своими цыплятами, да вдруг налетел ветер и посбивал всех цыплят с их тоненьких, слабеньких ножек. Мечется Марфа, пытаясь их крыльями прикрыть, как вдруг видит: одного из них ветер подхватил и поднял на такую высоту, что, упади птенчик оттуда, — непременно разобьется вдребезги!

От страха Марфа проснулась, осознала себя не курицей, а мужней женой и матерью двух мирно спящих детей, перекрестилась — да и заснула, напрочь позабыв кошмар. А тут вдруг ни с того ни с сего снова выплыл он из памяти, и вновь ее окатило тем же ужасом…

Староста взошел через порог. Все встали из-за стола, а он двинулся сперва к образам и перекрестился, как это водится у добрых людей. Потом обернулся и невесело поглядел на старика Лавра, отца Григорьева.

– Ну, дядя Лавр, и ты, Григорий, и вы, бабы… недобрая весть у меня до вас. Сейчас получен приказ от барина — немедля привезти к нему вашу Ульянку. Там, слышь, бают, что он ее в карты проиграл другому барину. Не то щегловскому, не то славинскому, не то и вовсе кому-то дальнему.

Ульянка, услышав свое имя, но еще не понимая, что случилось, высунулась из-за занавески. Выглянул из-под стола и Ванюшка.

И тут Марфа заголосила, как по покойнику! Дети ударились в рев, куда больше испуганные внезапными слезами матери, чем известием, которое они просто не в силах были осмыслить. Но вот заголосила и старая Елизариха, нахмурился тоскливо дед, бессильно стиснул руки отец… а вслед за этим изба наполнилась людьми. Это были соседи, которые невесть откуда уже прознали о случившемся. Поднялся горький плач, все причитали над Ульянкой, а она лишь смутно постигала, что судьба дает ей первый знак: она не батюшкина, не матушкина, сама не своя — она барская, и именно барин властен над ее жизнью и смертью, и, живя в имении, вроде бы поодаль от деревни, он помнит наперечет все свое имущество, включая и детей.

Когда Ульянка уразумела, что должна навеки покинуть родной дом, она попыталась спрятаться, но что толку: никто не решался ослушаться барской воли. И вот ее снарядили, облили в последний раз слезами — и староста повез ее в Щеглы, куда, как выяснилось, ее и проиграли. Расстояние между двумя поместьями было каких-то десять или чуть больше верст, однако Ульянке чудилось, будто везут ее куда-то в неведомые дали… как в сказке: несет меня лиса за темные леса, за высокие горы, за широкие реки!

Барин щегловский в первый миг показался ей страшнее страшного: большой, как медведь, толстый, бородатый. Староста, ее сопровождавший, толкнул в бок, приговаривая:

– Кланяйся господам в ножки, целуй у них ручки!

Ульянка стояла столбом.

Барин сжалился над ее малолетством и сказал добродушно:

– Кланяйся своей госпоже! Слушайся ее беспрекословно!

Ульянка робко обернулась и глянула сквозь щелки своих запухших слезами глаз.

Красивая молодая барыня в таком платье, что и царице не грешно в нем показаться, смотрела на Ульянку так же испуганно, как и та на нее.

– Вот, Наташенька, новая тебе игрушка, — добродушно сказал барин.

– Какая же это игрушка, — прошептала та. — Иди сюда, бедняжка!

И Ульянка пошла зачарованно под власть ее мягкой, душистой ладони.

Скоро ей стало понятно, что барыня Наталья Павловна не слишком-то одобрила своего мужа за такой выигрыш. Однако боялась его прогневить, а потому отослать от себя Ульянку не решилась, оставила при себе. Первым делом она начала звать ее Ульяшей, сказав, что Ульянка — это кличка собачья, а не имя. Девочка жила в ее комнате и была у ней на посовушках. Еду приносили барыне в маленькую столовую, остатки отдавались Ульяше. Иногда по вечерам барин, который обычно спал в кабинете, приносил оттуда свои подушки в барынин ночной покой, и тогда Ульяша уходила ночевать в людскую. Там ее все сильно жалели, там ей и сказали, что пришла и ждет во дворе матушка…

Да, Марфа не выдержала разлуки с дочерью и спустя месяц отпросилась у мужа и старосты и пришла в Щеглы. Какова же была радость Ульяши! Они с матерью так и замерли, сжав друг друга в объятиях!

С дозволения господ Марфа поселилась в людской и добровольно помогала в работе щегловской дворне, чтобы избегнуть упрека в дармоедстве и выказать себя отличной работницей. Она лелеяла надежду, что господа захотят выкупить из Перепечина и ее, и всю семью, чтобы воссоединиться с Ульяшею. Что и говорить, Чудиновы были не против, однако Перепечин заломил цену непомерную. Пришлось от этой мысли отказаться. Марфа, чуть живая от горя, воротилась домой, навсегда простившись с мечтой когда-то вновь увидеть дочку, а Ульяша так страдала во вновь пришедшей разлуке, что Чудиновы поспешили переехать в свою вотчину. Больше они в Щеглах не появлялись, а писем от родных Ульяша не получала за их неграмотностью. В те времена даже и господа получали письма от родни раз или два в год, что же говорить о крестьянах!

Жилось Ульяше у любящей ее Натальи Павловны — лучше некуда, барыня любила ее, как родную дочь, а все же она втайне мечтала когда-нибудь выкупить семью из неволи. И барин Александр Никитич об этом отлично знал…

– В карты выиграл? — проговорил Анатолий. — Откуда ты это взял?

Конечно, дело было совершенно обычное — с крепостными не то что дед Перепечин, и отец Анатолия, славившийся гуманностью, поступал не церемонясь: закладывал их, когда деньги надобились, продавал или проигрывал, не видя разницы между людьми и любым другим имуществом. Однако Анатолий никак не мог поверить, что эта девушка врет.

– Взял там, где лежало, — без всякой почтительности ухмыльнулся Семен, поднимая голову к окнам второго яруса. — Вчерась еще в Щеглы наведывался. Слышал разговор — мол, барынина приживалка, та, которую барин некогда в карты выиграл, уехала кататься с кучером, да не вернулась, уж не стряслось ли чего? Ну, я и говорю: мол, нашли у нас какую-то девку, только не живую, а утоплую.