Взгляд на убийство - Филлис Джеймс

— В чем выражалась ее доброта, мисс Болам? Она переводила вам деньги?

— О нет! Энид не хотела переводить деньги. Она делала подарки. Тридцать фунтов на Рождество и пятьдесят в июле, на наш летний отдых. У мамы рассеянный склероз, и мы не можем останавливаться в обычном отеле.

— А что будет с деньгами мисс Болам сейчас?

Серые глаза взглянули на него безо всякого смущения.

— Они перейдут мне и моей маме, — простодушно ответила Марион. — Деньги ведь не могут достаться кому-то еще, не так ли? Энид всегда говорила, что деньги станут нашими, если она умрет первой, конечно, было непохоже, что она умрет первой, во всяком случае, пока моя мама жива.

Маловероятно, чтобы при обычных условиях мисс Болам постоянно помогала родственницам денежными суммами из этих двадцати пяти тысяч фунтов или из того, что осталось, подумал Далглиш. Здесь возникал вполне очевидный мотив, такой понятный, такой всеобъемлющий и такой желанный для любого прокурора. Каждый присяжный будет считать, что ее соблазнили деньги. Неужели медсестра Болам действительно не придавала значения той информации, которую сообщила с такой откровенностью? Что здесь: столь безыскусная невиновность или столь самонадеянная виновность?

— Ваша кузина была общительной? — неожиданно спросил он.

— Круг ее друзей был узок. Не думаю, что ее можно было считать общительной. Да и она не стремилась к этому особенно. Основу ее жизни составляли вера в провидение и строгая церковная мораль, что давало полное право считать ее цельной и гармоничной личностью.

— Были у нее враги?

— О нет! Ни единого. Ее очень почитали.

Формальное старомодное слово она произнесла почти неслышно.

— Это может выглядеть как немотивированное, неумышленное убийство, — сказал Далглиш. — Можно, конечно, подозревать одного из пациентов, но в такое трудно поверить. А вы тоже настаиваете на том, что этому убийству трудно подыскать объяснение?

— О нет! Это не пациент. Я уверена, что ни один из наших пациентов не совершил бы убийства. Они не насильники.

— И даже мистер Типпетт?

— Это не мог быть мистер Типпетт. Он лежит в больнице.

— Это мне сказали, Сколько сотрудников знало, что мистер Типпетт не сможет приехать в клинику сегодня вечером?

— Точно не знаю. Знал Нагль, ведь это ему передали по телефону, он сказал Энид и старшей сестре. Старшая сестра сообщила мне. Я обычно стараюсь не выпускать Типпетта из поля зрения, когда занимаюсь в пятницу пациентами, принимающими лечение ЛСД. Конечно, я не могу оставить своих подопечных больше чем на минуту, но время от времени выглядываю проверить, все ли в порядке у Типпетта. Бедный Типпетт так любит трудовую терапию! Миссис Баумгартен теперь будет болеть полгода, но мы не запрещаем Типпетту приходить сюда. Он муху не обидит, не то что… Грешно считать Типпетта способным совершить подобное! Грешно!

Марион Болам произнесла это с внезапной горячностью.

— Никто не предполагает что-нибудь в этом роде, — мягко сказал Далглиш. — Если Типпетт в больнице, я нисколько не сомневаюсь, что мы найдем его там, а значит, он не мог находиться здесь.

— Но кто-то положил его статуэтку на тело, ведь так? Ведь если бы Типпетт находился здесь, то сразу попал бы под подозрение, вы бы его запутали и сбили с толку. Грешно так поступать. Очень грешно.

Голос ее прервался, она была готова разрыдаться. Далглиш посмотрел на ее сцепленные тонкие пальцы, лежащие на коленях.

— Я не думаю, что стоит волноваться за мистера Типпетта, — сказал он еще мягче. — Сейчас я хочу, чтобы вы хорошенько подумали и рассказали мне все, что знаете о происходившем в клинике с того момента, когда заступили на дежурство. Ничего о других людях, только о себе, я хочу знать, что делали лично вы.

Медсестра Болам прекрасно помнила, что делала, и после секундного раздумья начала тщательный и последовательный отчет. Вечером в пятницу она ухаживала за пациентами, которые проходили курс лечения ЛСД. Суть метода, объяснила она, заключается в освобождении глубоко сидящих внутри комплексов, то есть в том, чтобы пациент мог вспомнить, назвать и описать события, давящие на его подсознание и являющиеся основной причиной развития болезни. Начав говорить о лечении, медсестра Болам успокоилась и, казалось, забыла, что перед ней сидит неспециалист. Однако Далглиш слушал ее, не прерывая.

— Это замечательное лекарство, и доктор Багли использует его достаточно активно и много. Оно называется лизергик ацид диэтиламид и, кажется, создано немцами в тысяча девятьсот сорок втором году. Мы даем наркотик больным в виде жидкости — обычная доза четверть миллилитра. Лекарство производится в ампулах и смешано с дистиллированной водой. Рекомендуется не давать пациентам никакого завтрака. Первое действие отмечается примерно через полчаса, а более беспокойный период наступает через час-полтора после приема наркотика. Именно тогда доктор Багли спускается к пациенту. Воздействие может продолжаться до четырех часов, пациент ведет себя беспокойно, кровь приливает к его лицу, и он полностью отключается от действительности. Конечно, больных никогда не оставляем одних, пользуемся подвальным помещением, хорошо изолированным, чтобы шумом не беспокоить других пациентов. Обычно мы проводим ЛСД-терапию в пятницу после обеда и вечером. И я всегда специально готовлю каждого человека.

— Если бы сегодня вечером кто-нибудь из персонала услышал шум, крик в подвале, он мог бы предположить, что это пациент, принявший ЛСД?

Медсестра Болам неуверенно взглянула на него:

— Думаю, что да. Безусловно, больные очень шумные. Моя пациентка сегодня была более беспокойна, чем обычно, поэтому я все время старалась быть рядом. Когда все идет нормально, я ненадолго выхожу в бельевую, которая примыкает к палате, и, как только пациенту становится лучше, сортирую чистое белье. Конечно, дверь между комнатами держу открытой, поэтому могу постоянно наблюдать за. больным.

Далглиш попросил подробно рассказать обо всем, что происходило вечером.

— Ну, процедуры начались сразу после половины четвертого, доктор Багли после четырех посмотрел, все ли в порядке. Я оставалась с пациенткой до половины пятого, когда пришла миссис Шортхауз и сказала, что готов чай. Пока я поднималась наверх в дежурную комнату медсестер и пила чай, меня подменяла старшая сестра. Я снова спустилась вниз без четверти пять и в пять позвонила доктору Багли. Он пробыл с пациенткой около сорока пяти минут, затем вернулся в кабинет электроконвульсивной терапии. Я осталась с пациенткой, но та была так беспокойна, что я решила отложить сортировку белья для прачечной до позднего вечера. Без двадцати семь в дверь постучал Питер Нагль и хотел взять белье. Я сказала ему, что белье еще не собрано, он удивился, но ничего не сказал. Через некоторое время мне показалось, что я услышала крик. Сначала я не придала этому значения, так как он долетел издалека, и я решила, что это на площади играют дети. Затем подумала о необходимости убедиться в этом, и пошла к двери. В этот момент увидела доктора Багли и доктора Штайнера, которые спускались в подвал в сопровождении старшей сестры и доктора Ингрем. Старшая сестра сказала, что все в- порядке, и посоветовала вернуться к пациентке, что я и сделала.

— Вы оставляли процедурную сразу после того, как доктор Багли ушел оттуда без четверти шесть?

— О нет! В этом не было никакой необходимости. Если бы я хотела сходить в туалет или что-то в этом роде, — медсестра Болам слегка покраснела, — то позвонила бы старшей сестре, чтобы она пришла и подменила меня.

— Звонили ли вы из процедурной кому-нибудь еще?

— Только в пять часов, позвать доктора Багли в кабинет электроконвульсивной терапии.

— Вы вполне уверены, что не звонили мисс Болам?

— Я? Звонила Энид? Нет! У меня не было никаких причин ей звонить. Она… знаете, мы встречались в клинике довольно редко. Я подчиняюсь старшей сестре Амброуз, а Энид не имела никакого отношения к медицинским сестрам.

— Но вы, наверно, часто видели ее за пределами клиники?

— О нет! Тоже очень редко. Я приходила к ней домой один или два раза забрать чеки к Рождеству и на лето, и все. Ничего удивительного — мне трудно оставлять маму.

У Энид, разумеется, шла своя жизнь. Она ведь намного старше меня. Нет, нет, в самом деле, я не очень хорошо знала ее.

Голос медсестры Болам прервался, и Далглиш увидел, что она плачет. Роясь под фартуком в карманах своей формы, она всхлипывала.

— Боже мой! Как это ужасно! Бедная Энид! Статуэтка, брошенная на ее тело… ведь это насмешка, нарочно сделали, чтобы было похоже будто она нянчит ребенка!

Далглиш знал, что она не видела тело, и необдуманно поспешно сказал об этом.

— Да, да, я не видела тело. Доктор Этеридж и старшая сестра не подпустили меня к ней. Но нам, сотрудникам, рассказали о происшедшем.