Дело о бананах - Николай Агаянц

Когда Фрэнк закончил рассказ, Глория улыбнулась блеклой, вымученной улыбкой капитану Прьето:

— Не обижайся, Исель, что мы отняли столько времени на наши грустные дела…

— Да ты что, Гло? Или мы не друзья?

— …Друзья. И право, я уже успокоилась. Мне стало даже немного получше. — Она поднялась. — Пойду умоюсь, а то ещё не возьмете меня такую зареванную в аэропорт.

— Что у тебя? Выяснил всё о “Трех А”? — спросил панамца О'Тул.

— Моя версия оказалась ни к черту не годной. Я как плохой картежник: в азарте принял тройку за козырного туза, — контрразведчик посмотрел на часы, до отправления его рейса оставалось ещё два с половиной часа. — Сколько времени нужно, чтобы добраться до аэропорта?

— При хорошей езде не больше тридцати минут.

— Отлично! Тогда у меня есть к тебе предложение. Деловое. Уверен, что оно заинтересует тебя. Но прежде скажи, что вы решили…

— В отношении работы?

— Да. Какую страну ты выбрал?

— Гондурас, как ни смешно.

— Чего уж там смешного. Напротив, напротив.

— Не говори загадками.

— Хорошо, это связано с моим предложением.

— Гондурас? Никогда бы не подумал…

— Я всё сейчас объясню по порядку. И всё-таки ещё один вопрос…

— Ради бога, хоть сто.

— Скажи, у тебя в Вашингтоне среди журналистов сохранились какие-нибудь связи? Ты упоминал Джека Андерсона и ещё этого… — Исель задумался на минуту.

— Чарли Бэрка?

— Точно. Так вот… Если бы тебе удалось до того, как вы обоснуетесь в Тегусигальпе, махнуть в Штаты? Там покрутился бы среди столичных газетчиков — они же всё знают! — выяснил бы, что замышляют парни из Лэнгли[2] против центральноамериканских республик, которые повысили налог с компаний на экспорт бананов. Деньги на поездку я тебе выбью. Да не маши руками! Тоже мне Дюпон! Будешь лететь через Сьюдад-де-Панама. Там всё и оформим. Кстати, обговорим детали.

— Идея неплохая, хотя непонятно, куда ты клонишь, Исель. Тем более, как я догадываюсь, не это главное в твоем предложении?

— Ну и хитёр же ты, Фрэнсис О'Тул! Хочешь, чтобы я сразу раскрыл все карты? — рассмеялся Прьето. — Ладно, что уж там темнить.

Панамец в нескольких словах разъяснил своим друзьям (Глория вернулась и сосредоточенно слушала капитана Хе-дос) суть операции “Дело о бананах”, опустив частные, оперативные подробности плана ликвидации заговора (он полностью доверял ОТулам, но — долг есть долг); сказал, что в Гондурасе Фрэнк может оказать ему колоссальную услугу, если возьмет под прицел деятельность банановой монополии “Юнайтед брэнде” и правых организаций; ещё раз попросил журналиста серьезно поразмыслить о возможности короткой — “всего на три-четыре дня” — поездки в Вашингтон и, сделав паузу (он долго возился, раскуривая сигару), заключил:

— Может быть, на первый взгляд, старина, сотрудничество, которое я тебе предлагаю, выглядит не очень заманчивым. Но, зная твою легко воспламеняющуюся натуру, давнюю мечту сделать книгу-бомбу, я решил не только посвятить вас в мои дела, но и постараться привлечь к участию в них.

— Да-а-а! Задачка непростая, хотя перспектива весьма заманчива…

— Ну что, по рукам, Фрэнк?

— По рукам! И выпьем за наш общий успех.

ГЛАВА XI

“Хороший мой, неуловимый Исель! В субботу и воскресенье — радуйся!!! — я абсолютно свободна. Может, проведем хоть этот уик-энд вместе? У-мо-ля-ю: объявись!!! Или позвони.

Люблю. Целую. К.”.

Капитан Прьето сунул записку от Клодин в карман, быстро пробежал глазами содержимое других конвертов, скопившихся в почтовом ящике за время его отсутствия.

Послушная рулю машина резво бежала по городу, мокрому от только что отшумевшего ливня. Капитан, как заведенный, механически переключал передачи, а мыслями всё время возвращался к тому, как же сложится у него беседа с шефом Хе-дос. Ничего приятного, разумеется, она не сулила: полковник Монтехо болезненно переживал ошибки своих подчиненных и промашек не прощал никому. Иселю — в особенности.

Их связывало больше чем общее дело, которому оба посвятили себя. “Поэтами рождаются. Контрразведчиками становятся. Усвойте это как следует, юноша! — любил повторять полковник. — Наша профессия, голубчик, не самая благодарная и почетная. Обыватели, как уж повелось издавна (хотя для этого в прошлом и были серьезные основания), по инерции видят в каждом сотруднике Хе-дос обыкновенного “стукача” — шпика и доносчика. Не могут понять, что вокруг происходят важные перемены, что к нам в последние годы пришли новые люди. С головой. Честные. Преданные долгу. Люди, для которых работать в контрразведке означает служить своей стране, своему народу…” “Не обольщайтесь, сеньор, — возражал капитан Прьето, — далеко не все такие рыцари без страха и упрека, как вам кажется”. “Конечно, не все! Не все! — горячился Бартоломео Монтехо. — Есть всякие. Более чем достаточно. Прилипалы, угодливые, скользкие, верткие: “…так точно, господин полковник”, “…не извольте беспокоиться, господин полковник”, “…на то ваша добрая воля, господин полковник”. Есть и враги. Затаились. Ждут своего часа, чтобы нанести удар в спину. Ну и что из того? Мы должны быть готовы ко всему…”

Заложив руки за спину, начальник Хе-дос рассеянно прохаживался по кабинету. Восемь тридцать две. Скоро оперативка. Снова зачадят сигарами. Ах, как было бы славно издать специальный циркуляр, строго-настрого запрещающий курить во время совещаний! Да разве запретишь? Он неважно себя чувствовал — старость, что ли? Накануне подскочило давление; всю ночь ворочался, не мог уснуть; сегодня поднялся с головной болью и теперь был в угнетенном состоянии.

За дверью, в приемной, раздались энергичные шаги, и до слуха Бартоломео Монтехо донесся знакомый низкий голос:

— Здорово, Цезарь! Идущий на смерть приветствует тебя! Шеф уже появился?

Что ответил его адъютант лейтенант Сесар Бланке, полковник не расслышал, но сам вышел навстречу Иселю:

— Прошу вас, капитан. — И когда они уселись: — О какой это смерти вы говорили там, в приемной? Или принесли из Аргентины дурные вести?

— К сожалению, да. Моя миссия закончилась ничем.

— Чистосердечное признание — первый шаг к раскаянию.

— Я не каяться сюда пришел, господин полковник. И не собираюсь сваливать свою вину на других.

— Во-первых, не кипятитесь, Исель. Во-вторых, давайте поговорим по существу, оставив эмоции на следующий раз. Перед нами стоит слишком серьезная и сложная проблема. — Бартоломео Монтехо позвонил адъютанту: — Лейтенант, предупредите руководителей отделов и офицеров, приглашенных на совещание, что оно переносится на одиннадцать часов. — Потом произнес: — Итак, я весь внимание.

К половине одиннадцатого в приемную к начальнику контрразведки набились те, кому по рангу должно присутствовать на ежедневных оперативках, и те, кого приглашали в исключительных случаях. Среди них только двое не являлись работниками центрального аппарата Хе-дос: майор Бенавидес — из Колона и лейтенант Яньес — из Пуэрто-Армуэльеса. Обоих экстренно вызвали в столицу. Офицеры сидели, разбившись на группки. Дымили. Переговаривались вполголоса (полковник не выносил, когда у дверей его кабинета поднимали гвалт). Посмеивались.

— Кто это застрял у шефа? — поинтересовался майор Камарго, только что вернувшийся из Гондураса и Коста-Рики.

— Прьето, — адъютант с подчеркнутой неохотой оторвался от толстой канцелярской книги, куда заносились сведения об отпусках ответственных сотрудников департамента.

— Понятно! Подвергает красавчика экзекуции?

— Ошибаетесь, господин майор. Они там мило беседуют битых два часа. Совершенно верно — с половины девятого.

Продолжительная беседа начальника контрразведки с Иселем лишь со стороны могла показаться милой и мирной. Да, полковник Монтехо не топал ногами, не кричал (хотя со Стариком, как он ни владел собой, случалось и это). Не грозил немедленным увольнением или переводом в захудалый провинциальный отдел с понижением в должности. Он (чему капитан поразился больше всего) даже не отстранил Прьето — в порядке элементарной для подобного проступка дисциплинарной меры — от дальнейшего прямого участия в осуществлении операции “Дело о бананах”.

Ничего такого не было.

Внимательно прослушав отчет подчиненного о неудачной миссии в Аргентину и упрямое: “Мне понятна, господин полковник, вся тяжесть моей вины, и я готов искупить её любой ценой. Может, дадите другое поручение, которое будет мне по плечу?” — Бартоломео Монтехо снял очки, отчего простое, чуточку плутоватое лицо его приняло выражение беззащитной удивлённости, грузно навалился на стол и сказал без раздражения, без металлических ноток в голосе:

— Вы представить себе не можете, капитан, как сегодня огорчили меня. От провалов и ошибок не застрахован никто. Ни в жизни, ни в любви, ни в работе. Да, за них расплачиваются. Разной ценой. Порой очень жестоко. Кстати, и вы, голубчик, тоже заплатите. Объявляю вам месяц домашнего ареста…