Гай Мэннеринг, или Астролог - Вальтер Скотт

С большими предосторожностями ворота открыли и кого-то впустили во двор. Потом стали отпирать двери, снимать засовы и цепи; слышно было, как маленькая собачонка побежала по лестнице, стала скрестись в дверь и жалобно заскулила. Затем Бертрам услыхал тяжелые шаги на лестнице и голос Мак-Гаффога: «Сюда, сюда, осторожно, здесь ступенька, вот эта дверь». Потом дверь к Бертраму отворилась, и, к его несказанному удивлению и радости, маленький Шмель ворвался в комнату и кинулся к нему с бурными ласками. Вслед за ним ввалилась грузная фигура его друга из Чарлиз-хопа.

— Боже ты мой, боже ты мой! — воскликнул наш добрый фермер, оглядев жалкое помещение и увидав неприглядную обстановку, среди которой находился его друг. — Что ж это за напасть такая!

— Просто проделки фортуны, мой любезный друг, — сказал Бертрам, вставая и горячо пожимая ему руку, — только и всего.

— Но что теперь с вами будет и как вас из беды вызволить? — спросил наш добрый Дэнди. — За что ж это, за долги, что ли?

— Нет, вовсе не за долги, — ответил Бертрам. — Если у вас есть время, садитесь, и я вам расскажу все, что сам знаю.

— Как это — если у меня есть время? — рявкнул Дэнди, причем в словах его прозвучала даже насмешка. — Какого же черта я сюда приехал, коли не затем, чтобы все разузнать? Но только вам, пожалуй, и подзакусить бы не мешало, час-то уже поздний; я таможенных попросил — я ведь у них Дампла оставил, чтобы мой ужин сюда принесли, а Мак-Гаффог, тот ничего не скажет, с ним мы поладим. Ну, так рассказывайте, в чем дело. Тише ты, Шмель! Эх, радуется-то как, бедняга!

Бертрам поведал ему вкратце свою историю, причем ограничился лишь рассказом о случае с Хейзлвудом и о том, как его по недоразумению спутали с его однофамильцем-контрабандистом, участником нападения на Вудберн. Динмонт слушал очень внимательно.

— Ну так что же, — сказал он, — это все яйца выеденного не стоит, у Хейзлвуда рана уже зажила; подумаешь, беда какая, что три дробинки в плечо попали. Вот кабы глаз ему высадили, тогда другое дело. Эх, был бы сейчас здесь старик Плейдел, наш бывший шериф! Он-то бы уж им мозги вправил; вы такого дошлого, как он, верно еще и не видывали!

— А теперь скажите, мой дорогой друг, как вы узнали, что я здесь?

— Занятно это вышло, — ответил Дэнди, — но я вам расскажу после, когда поедим; не стоит и разговора затевать, пока эта длинноухая стерва туда-сюда шныряет.

Любопытство Бертрама немного улеглось, когда принесли заказанный его другом ужин; все выглядело скромно, но приготовлено было очень чисто, а ведь кухне миссис Мак-Гаффог недоставало именно чистоты. По словам Динмонта, он с самого утра был в дороге и ничего, «о чем стоило бы говорить», не ел, причем говорить не стоило о трех фунтах холодной баранины, которую он уплел не так давно. Поэтому он приналег на ужин и, наподобие одного из гомеровских героев[299], не говорил ничего, ни хорошего, ни плохого, пока голод и жажда не были утолены. Наконец, хлебнув домашнего пива, он сказал:

— Добрая курятинка-то, добрая, — и поглядел на жалкие остатки того, что еще недавно было жирной птицей. — Да, для города курочка неплоха, хоть и не такая, каких мы в Чарлиз-хопе выкармливаем; я рад, что эта беда вам аппетит не испортила.

— Право же, Динмонт, не такой у меня сегодня был обед, чтобы ужинать потом не захотелось.

— Понимаю, понимаю, — сказал Дэнди, — только слушай ты, милая, теперь ты нам водку, и кипятку, и сахару принесла, ну и ступай себе, можешь запереть дверь, а у нас тут свои дела есть.

Девица тут же вышла и заперла дверь, а потом снаружи предусмотрительно наложила засов.

Как только она ушла, Дэнди огляделся вокруг и приложил ухо к замочной скважине, как будто прислушиваясь, не бежит ли где выдра. Удостоверившись, что никто его не слышит, он вернулся к столу и, налив себе порядочную чарочку грога, помешал уголья и начал свой рассказ важным и серьезным тоном, который в обычное время ему был не свойствен.

— Знаете, капитан, я тут намедни в Эдинбург ездил, надо было родственницу одну похоронить, да надеялся я, что, может, и на мою долю кое-что перепадет; ничего только из этого не вышло. Ну, что ж поделаешь! Были у меня еще там с судом делишки, ну да об этом в другой раз. Словом, я со всем этим управился и домой, а на зорьке пошел поглядеть, как там мои овечки, да думаю, дай-ка я пройду на Тутхопский гребень, ну, на тот участок, что нам с Джеком Достоном никак не поделить. И не успел я до места дойти, как вижу — впереди человек какой-то, да и не из наших пастухов, а чужим тут делать нечего. Ну, я, значит, подошел и вижу — это Тод Габриель, что на лисиц охотится. Ну, я и спрашиваю его:

«С чего это ты в такую высь забрался, где птицы одни, да еще и без собак? Лису, что ли, без собаки выследить хочешь?» А он и отвечает:

«Нет, старина, это я тебя ищу».

«Вот как? — спрашиваю. — Дров тебе, что ли, надобно или на зиму заготовляешь?»

«Нет, говорит, не в дровах дело, а вот у вас приятель есть, капитан Браун, что у вас жил, верно ведь?»

«Ну, есть, говорю, и что же?»

Тогда он и говорит:

«О нем тут еще кое-кто печется, и пуще вашего, и такой человек, что я его слушаться должен, и сюда-то я тоже не по своей воле пришел теперь неприятные вести вам про него передавать».

«Ну, конечно, уж если с ним худое что стряслось, так мне от этого еще горше, чем ему самому».

«Раз так, говорит, то уж придется вас огорчить: он, видно, в Портанферрийскую тюрьму попадет, ежели только сам о себе не позаботится; дали приказ арестовать его, как только он из Эллонби прибудет. И коли вы, милейший, ему добра желаете и окажется, что он там под стражей, не покидайте его ни ночью, ни днем: ему там и доброе сердце и твердая рука нужны будут; сделайте, как я вам говорю, не то потом всю жизнь раскаиваться придется».

«Но, послушай, откуда же ты все это разузнал? Портанферри ведь так далеко».

А он тогда и скажи:

«Тот, кто мне эту весть принес, день и ночь с седла не слезал, и вам тоже надо в тот же миг ехать, чтоб делу помочь, вот и все».

Тут он сел на землю, да так по горе вниз и съехал, а мне уж с лошадью-то никак нельзя было туда податься. Я тогда в Чарлиз-хоп вернулся с женушкой покумекать, а то я и сообразить не мог, что делать. Чудно уж очень бродягу слушаться да куда-то к черту на рога нестись. Но — боже ты мой! — жена как начнет меня срамить, что вот с вами, может, беда стряслась, а мне тут и горя мало. Да и письмецо ваше кстати пришло. Тут я полез в шкатулку да деньжат прихватил, думаю, может понадобятся, а ребятишки все побежали Дампла седлать счастье еще, что я в Эдинбург на другом коне ездил, так что Дампл у меня свежехонек стоял. Ну, я и поскакал, а Шмель, тот за мной увязался, будто чуял, бедняжка, куда я еду. Ну вот, миль шестьдесят я отмахал, и все в порядке. Потом только я Шмеля к себе на седло взял; я всю дорогу то рысью, то галопом скакал, а он, песик бедный, что ребеночек со мной трясся.