Красный ветер - Петр Лебеденко

Под руками у Эскуэро десятки рычагов, на приборной доске видимо-невидимо кнопок, а какой рычаг дернуть, какую кнопку надавить — рыбак Эскуэро не знает. Но Буилья и его дружки смеются зря — «юнкерс» падает прямо на них, не пройдет и минуты, как от этих поганок не останется и пыли. Правда, от Эскуэро тоже ничего не останется, да ведь он к этому готов. Хотя, если по правде, умирать ему не хочется. Почти еще и не жил… Никогда больше не увидать Биская, никогда не посмеяться, не почувствовать огромной радости в тот миг, когда вытаскиваешь полные сети сардин, — это, конечно, страшно. Холодеет у Эскуэро тело, останавливается сердце, горит мозг… Но все равно, все равно он сделает свое дело… Вот только успеть помолиться перед смертью… «Пресвятая дева Мария, прости все грехи мои, все, что совершил я плохого в жизни…»

— Эй, баск!..

Голос будто с того света, куда Эскуэро собрался на вечные времена. Глухой, издалека, голос.

— Слышишь, баск, очнись ты наконец. Или уже богу душу отдал?

Ничего хорошего Эскуэро не ожидает, но сладостно возвращаться к жизни, с которой будто бы уже распрощался. Жаль только, что не успел прикончить этих выродков. Да ничего, всему свое время…

В узкой полосе света он увидел женщину, а за ее спиной солдата-часового. Не того, болтливого, с кем разговаривал накануне. Этот был приземистый, широкоплечий, лицом похожий на рыбака Баутисту, когда тот был помоложе. Глаза приветливо улыбаются, и смотрит солдат на Эскуэро сочувственно, по-дружески. А женщина… Откуда она тут взялась, такая мадонна?

Солдат-часовой вышел, оставив дверь приоткрытой. И, уходя, сказал:

— Вы тут недолго… Чтоб не было беды…

Женщина молчала, с нескрываемым любопытством разглядывая Эскуэро. А он тоже смотрел на нее, не отрывая глаз, и вдруг подумал, что все это опять происходит во сне, и стоит ему открыть рот и произнести хоть слово, как все сразу исчезнет и он опять останется один в этом проклятом склепе, откуда ему, наверное, никогда больше не выбраться.

А еще через минуту он подумал совсем о другом: никакой это к черту не сон, эту красотку подослали к нему специально, чтобы выведать у него, раскаивается он или нет. Таких красоток у фашистов, наверное, немало, они подбирают себе именно таких… шлюх….

— Ты кто? — спросил он неожиданно.

— Лина. — Она ответила ему совсем просто и улыбнулась так, словно они были приятелями. — Я — Лина. А ты?

Эскуэро только теперь приподнялся с соломы, сел, обхватив колени руками, и долго сидел неподвижно, о чем-то раздумывая. Потом глухо ответил:

— Кто я — ты знаешь. Небось, тебе обо всем уже рассказали… Ну? Зачем они тебя ко мне подослали?

— Подослали? Это как — подослали?

— А так… Пойди, мол, пронюхай, чем баск Эскуэро дышит? Стоит его поставить к стенке сейчас или повременить…

Лина рассмеялась:

— Ты тут, в этом склепе, того, немножко тронулся. Я у них работаю на кухне. «Подослали»! Не стыдно тебе? Сперва надо думать, потом говорить. Держи вот…

Она подсела к нему на солому, развернула сверток. Хлеб, сыр, ломтик вареного мяса. Эскуэро глотнул слюну и отвернулся.

— Ты чего? — Лина дотронулась до его плеча, опять засмеялась. — Или тебя уже накормили?

— Накормили, — проворчал он угрюмо. — Кулаком в морду. Те, на кого ты работаешь.

— Ты тоже на них работаешь, — беззлобно заметила она.

А Эскуэро мгновенно взорвался:

— Я — другое дело! У меня не было выхода. А вы тут… Улыбаетесь этим ублюдкам, заигрываете с ними. Подмигнут вам — вы и в постель готовы, знаю я вас таких!

Он не успел даже отвернуться, как Лина влепила ему пощечину. Эскуэро никогда не подумал бы, что у этой миловидной женщины может быть такая сила. Не удержавшись, он упал на спину, но тут же вскочил, замахнулся на нее. И закричал:

— У них научилась?

— Дурак, — сказала Лина. — Вот уж дурак так дурак!

Они в упор смотрели друг на друга, и Лине казалось, что этот полусумасшедший баск сейчас собьет ее с ног и так измолотит, что она отсюда и не выползет. Но продолжала все так же смотреть в его бешеные глаза и, странно, совсем не чувствовала к нему ни злости, ни даже легкой неприязни. «Довели человека, — думала Лина. — Довели, изверги, до такого вот бешенства…»

И вдруг Эскуэро рассмеялся:

— Вот ты какая, Лина. А я-то думал…

Лина улыбнулась:

— Чем думал?

— Ладно, — сказал Эскуэро. — Все в порядке. — Потер горевшую от оплеухи щеку и добавил: — Молодец.

Теперь они снова сидели рядом, Эскуэро с жадностью голодного человека уплетал принесенное Линой и рассказывал ей обо всем, что случилось с ним с тех пор, как Буилья угнал его суденышко. И когда произносил это ненавистное ему имя, то вдруг замирал и, не донеся куска хлеба до рта, смотрел в пустоту с такой злобой, будто и вправду видел там скупщика рыбы.

— Ты ешь, ешь, — поглаживая его по плечу, говорила Лина. — Дело не в Буилье. Пауки — они и есть пауки… Плетут, плетут свою паутину, всех людей хотят ею опутать. Давить их надо, этих пауков. Не раздавим — высосут из нас кровь до последней капли.

— Кто ж их раздавит? — покачал головой Эскуэро и невесело усмехнулся: — Я, ты?

— И я, и ты! Думаешь, таких, как мы с тобой, мало? Там, — махнула рукой в неопределенном направлении, — такие, как мы с тобой, уже схватились с ними. Сама слышала, пьяные летчики орали: «Эти красные фанатики зубами вцепились в Мадрид, костьми ложатся, но не отходят ни на дюйм…»

Эскуэро слушал Лину и все больше проникался к ней уважением. Черт возьми, а он-то думал, будто все женщины похожи друг на друга и горазды только строить глазки да заманивать дураков мужчин в силки. Попадешься — и конец тебе. Пока не вытрясут последние песеты — ты хорош, а потом — под каблук! И не пикни! Нагляделся на них Эскуэро, повидал в свое время… Но Лина…

Солдат-часовой просунул голову в двери, предупредил:

— Пожалуй, довольно вам. А то и сам я в склеп попаду…

Выслушав рассказ Лины, Эмилио Прадос сказал:

— Не сомневаюсь, что на этого человека можно положиться… Вот если бы только удалось…

— Привести Эскуэро к нам? — спросила Лина.

— Да. Но согласится ли он?

— А почему нет? Я скажу, что приглашаю его пообедать.

— А комендант? — заметил Денисио. — Не проследит ли он за баском?

— Эскуэро улизнет от него без особого труда, — ответила Лина.

…Баск явился в конце следующего дня. Лина встретила его во дворе и заранее предупредила:

— Мы с Мигелем не одни, Эскуэро. У нас гости, хорошие наши друзья. Бояться тебе этих людей нечего.

— Они из вашей деревни? — спросил Эскуэро.

— Нет. Они издалека. Но ты не бойся, слышишь?

Эскуэро засмеялся:

— Когда-то я боялся колдунов. В детстве. С тех пор прошло много времени…

Накануне Лина умудрилась принести из столовой кое-что из еды и, хотя это была не ахти какая снедь, сумела по-праздничному накрыть стол. Мигель, ввиду особого случая, достал из подвала бутыль прошлогоднего вина и банку консервированных оливок. Белая скатерть, старинные, с затейливыми узорами, фужеры, подаренные Лине крестной матерью в день свадьбы, до блеска начищенные ножи и вилки — все это создавало торжественный вид, будто здесь должны были принять именитого гостя.

Даже старик Матео подстриг бороду и выглядел намного помолодевшим — он, точно не зная, что замышляет Эмилио Прадос и Денисио, был уверен, что приглашение в дом солдата, работающего на аэродрома у фашистов, связано с немаловажным событием.

Они все — Денисио, Прадос, Мигель, Росита и Матео — уже сидели за накрытым столом, когда Лина ввела Эскуэро. Баск лишь на секунду-другую задержался у двери, но потом решительно шагнул на середину комнаты и, поочередно оглядев незнакомых людей, сказал:

— Здравствуйте.

У него был цепкий взгляд, и, хотя его глаза ни на ком долго не задержались, он как бы ощупал каждого из сидевших за столом, прикидывая, кто есть кто. Однако Денисио заметил, что на него и Прадоса он посмотрел особенно внимательно. Может быть, в эту минуту в нем и шевельнулось какое-то подозрение или, вернее, сомнение.

Денисио, а вслед за ним и Прадос встали из-за стола, подошли к баску и по-дружески крепко пожали ему руку. А Мигель сказал:

— Садись с нами, Эскуэро. Садись и будь как дома.

Тот сел между Прадосом и Денисио, Мигель налил ему вина, Лина поставила перед ним тарелку и положила на нее кусочек поджаренного мяса, сыр и оливки.

Денисио предложил:

— Выпьем за Испанию. И за наш честный, мужественный народ…

Он так и сказал: наш. Он действительно чувствовал себя в кругу этих людей своим человеком, ему теперь часто казалось, будто невидимые нити настолько прочно связали его с ними, что никакая сила эти нити разорвать не в состоянии.

Правда, с каждым днем Денисио все чаще и чаще вспоминал свою Родину, тоска по ней все острее входила в его сердце, порой же он начинал испытывать такое ощущение, точно здесь, в далекой от России Испании, все ему так же близко и дорого, как и там, откуда он приехал: и люди, и земля, и реки, и небо — то пронзительно синее, то сплошь затянутое тучами, сквозь которые неделями не проглядывает солнце.