Царские забавы - Евгений Сухов

— Господи! Где же ты, Гордей Яковлевич? Свидеться бы перед дальней дорогой, — пожелал тать.

Глава 6

— Государь, почто такая немилость?! — ахнул от услышанного Григорий Лукьянович. — Ведь верой и правдой!.. Всей душой… всем сердцем!.. Ведь пуще отца с матушкой… Неужно в чем повинен?

— Неповинен ты, Гришенька, — ласково отвечал любимцу государь. — Во всем моем большом царстве-государстве по-прежнему нет для меня более близкого человека, чем ты.

— Тогда за что же мне такая опала выпала? Почему от себя отдаляешь, Иван Васильевич? Или вороги перевелись в твоем отечестве? Может, надоба во мне отпала? А может, чего дурного недруги на меня нашептали? Завистников в нашем государстве всегда немало было. На успех мой злые! Если кто говорит тебе худое про меня, так это только вороги. Ослабить они тебя, государь, хотят, верных людей от трона отдалить.

Прошел час вечернего кушания. Сумерки сгустились. Бестелесными тенями в комнату проникли свечники и запалили фонари. Их яркий свет высветил самые дальние углы. Рядом с собой он заметил небольшую тонкую паутину, по которой неторопливо карабкался огромный паук-крестоносец.

— Все не так, Григорий. Верен ты мне, вот потому и посылаю на войну. Ты думаешь, измена только во дворце может гнездо свить? Она и за тысячу верст может быть! Измена под самым горлом у меня норовит упрятаться, чтобы придушить меня костлявыми пальцами. Вспомни немцев, коих я держал и которые на сторону польского короля перекинулись. А Курбский Андрей? Вот кто настоящий изменщик! А потом с воинством на Русь пошел. Такой урон отечеству нанес, что до сих пор отдышаться не могу. Ослаб я, Григорий Лукьянович, а ворогам только этого и надобно. В Ливонии сейчас идет война, а значит, порядку там куда меньше, чем в Стольной. А там, где беспорядок, там власть моя теряется. Пишу строгие указы, а воеводы все по-своему делают. Город за городом ворогу сдают. Кто знает, может, они от польского короля жалованье получают. Разобраться тебе во всем этом нужно, Григорий Лукьянович, — заключил государь.

— Как скажешь, так тому и быть.

— Вот что я тебе хочу сказать, Григорий Лукьянович. Поедешь в Ливонию с именным царским указом. Посмотришь на месте, что да как. С царского благословения будешь карать нерадивых и миловать верных. Крамолу всю выведай, какая имеется. Может, тогда и западные земли от латинян удастся уберечь.

Паук забрался в самую середину паутины и стал дожидаться мух.

— Как велишь, государь, — перевел взгляд на государя Григорий Лукьянович.

— Ежели смуту сумеешь всю повывести… боярский чин получишь. Не посмотрю на твое худородство! — твердо пообещал государь, сунув на прощание под самый нос холопа царственную длань.

Ткнулся Григорий Лукьянович в жесткую ладонь государя и ощутил на губах сладкий вкус ладана.

— Государь, да я за тебя! Да если ты только пожелаешь! Всю смуту на корню повыведу!

— А теперь ступай и береги себя, Малюта.

В комнате было душно. Такой воздух бывает в ночь перед грозой, когда, в ожидании бури, не слыхать крика охотника-филина и не воет заупокойную одинокий волк. В эти минуты даже травы устремляют взгляд в небо, чтобы увидеть господний гнев.

На следующее утро в сопровождении целого полка стрельцов Малюта Скуратов выехал в Ливонию. Путь обещал быть непростым, дороги раскисли, и там, где еще неделю назад повозки проезжали, не замечая колдобин, теперь образовались такие ямы, которые невозможно было преодолеть даже вброд. Всадники спешивались прямо в грязь и, взвалив на плечи карету, вытаскивали ее на твердый настил. Малюта Скуратов, не отличаясь от прочих, волочил на себе тюки и без конца подгонял нерадивых:

— Живее! Кому сказано, живее! Государев наказ ждать не должен. Ежели так хлебальники разевать будете, шведы с поляками до Москвы дойдут!

Скуратов-Бельский проявлял чудеса выносливости: он мог спать, зарывшись в сугроб, не есть по несколько дней кряду и таскал на спине такие короба, какие не сумели бы взвалить и трое дюжих молодцов. Сейчас, лишенный былой власти и величия, он как будто хотел доказать окружавшим его отрокам, что не случайно долгие годы находился подле государя, что не случаем был выделен из толпы худородных для того, чтобы вознестись на небывалую высоту, стать приближенным самого государя и помыкать князьями и боярами.

В Малюте сочетались гибкий ум и сила воли, не знавшая границ; а мысль его была изворотлива, подобно угрю, прижатому трезубцем к песчаному дну. Вся его сметливость уходила на то, чтобы сделаться угодным государю, угадать настроение Ивана Васильевича и выявить недругов там, где как будто их не должно быть. И вот сейчас, оказавшись вдали от Москвы, Малюта ощутил себя покинутым; и единственное, что ему оставалось делать, так это забыться в долгой дороге, перетаскивая ящики со скарбом и снедью.

Григорий Лукьянович торопился. Он хотел выполнить наказ государя как можно скорее и тем самым заслужить былое расположение. Прежней благосклонности можно было добиться только в том случае, если удастся выведать всех ворогов.

В пути Григорий Лукьянович не желал подолгу останавливаться даже на ямах, где по обыкновению всякого путника ожидал щедрый хлебосол и ковш крепкой браги. Обругает думный дворянин матерно ямщика, посмевшего заикнуться о ночлеге, отхватит с выдохом стакан крепкой клюквенной настойки и спешит дальше в Ливонию.

У самой границы обломалась ось.

Карета налетела на разбойный тайник, прикрытый сушняком и припорошенный землей. Ухнул Малюта Скуратов в десятисаженную глубину и едва не убился до смерти. Где-то в глубине леса уныло заплакала росомаха, а стрельцы, не обращая внимания на будоражащий вой и проявляя завидное усердие, выволокли помятого царского любимца. Григорий Лукьянович не сомневался в том, что если бы из перекошенного чрева кареты извлекли неживое тело государева посланника, горевать об этом было бы некому. Перекрестились бы с облегчением все разом, затем вырыли бы поглубже яму и упрятали бы в нее без отпевания бывшего думного дворянина Григория Лукьяновича Скуратова-Бельского вместе с тайным посланием от царя-батюшки.

Малюта Скуратов даже не покалечился. Он счел это хорошей приметой, стало быть, впереди его ожидала еще большая удача.

Стрельцы, сокрушая пятками заклинившую дверцу кареты, проявляли сочувствие к Малюте Скуратову.

— Потерпи, Григорий Лукьянович, потерпи, родименький! Это тати во всем виноваты: вырыли на дороге яму да спрятались по кустам, дожидаючись, пока в нее купец дородный громыхнется. Кто бы мог подумать, что в нее сам Григорий Лукьянович угодит. Шалят разбойнички, ничего не скажешь. Было бы нас поменьше, так с каждого душу вытрясли бы вместе с кошельками. А помнишь, что под Москвой делалось, Григорий Лукьянович, когда Яшка Хромой да Гордей Циклоп хозяйничали? Ведь дня не проходило, чтобы злодеи обозы не пограбили.

Малюта постоял на краю ямы, сплюнул вниз и справедливо решил, что только чудо спасло его от погибели.

— Сотника ко мне позвать, что с дозором ехал! — распорядился Григорий Лукьянович.

Явился здоровенный детина, преклонил колени перед царским любимцем и попросил жалостливо прощения:

— Помилуй Христа ради, Григорий Лукьянович. Яма была вырыта у самой обочины, а мы по середке езжали, как и полагалось.

Обступили сотника отроки Малюты Скуратова, готовые вжать плечи неугодного в грязь. Вот моргнет сейчас Григорий Лукьянович, и стрельцы сполна накормят нерадивого пахучим навозом.

— Ладно, живи покудова, — неожиданно смилостивился Малюта. — На войну едешь. Лучше пасть от руки ворога с честью, чем сгинуть в бесчестии от своих.

— Григорий Лукьянович, благодетель ты мой! Спасибо тебе за милость. Век на тебя молиться не перестану. А еще детишкам своим накажу, чтобы почитали тебя, как своего батюшку.

— Сколько же тебе исполнилось, служивый?

— Двадцать минуло.

— Хм… Немного, однако. Ты нарожай еще этих детишек. Не на гулянье к девкам едешь, а на войну… Если в другой раз дорогу не усмотришь, запорю! — спокойно пообещал Малюта Скуратов.

Карету, подарок Ивана Васильевича, Малюта решил оставить в ливонской земле. Забросали ее дружно лапником отроки, будто похоронили, и поехали дальше.

Лагерь был приметен издалека: множество шатров были выставлены на самой дороге, перекрывая путь из Ливонии в Москву, а всего лишь в нескольких верстах находилась вражья крепость Виттенштейн.

Воеводы встретили царского любимца хмуро. Отсутствовало напрочь то чинопочитание, к которому Григорий Лукьянович привык в Москве, находясь вблизи от государя всея Руси.

Не ударили челом князья, как бывало ранее. Не бросили под ноги полушубок, чтобы царский любимец не замарал сапоги, а только суховато поздоровались за руку и повелели слугам отсыпать овса коню Григория Лукьяновича.