Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды... - Ханс Фаллада

Внезапно он останавливается, и его сердце начинает быстро и радостно колотиться.

Нет, он не опоздал. Там на поле стоит крупный мужчина в светлом плаще, и Куфальт осклабился — Бацке все же продувная бестия!

Он принес с собой фотоаппарат со штативом. И занят сейчас его установкой, а его невеста (неужели это Ильза? Конечно, Ильза!) стоит под заснеженным деревом, приняв для фотографирования прелестную позу.

«Отлично придумано, — думает Куфальт, — не подкопаешься! — И он чувствует нечто вроде умиления и гордости своим старательным собратом. — Этого легавые еще долго не поймают, даже если будут сидеть под каждым кустом. Этого так просто не возьмешь!»

С другой стороны через поле идет в направлении парочки крупный мужчина с портфелем. В роговых очках, острая бородка с проседью. Он непринужденно бредет по пушистому свежему снегу и останавливается в нескольких шагах от группы, чтобы не попасть в кадр, и, кажется, о чем-то спрашивает.

О чем он спрашивает, Куфальт не слышит, слишком далеко. Он хорошо спрятался за кустами. Но похоже, что тем абсолютно все равно, стоят ли за кустами люди. Они даже не оглядываются.

Ильза продолжает спокойно стоять под деревом. Но нет, Бацке не такой уж легкомысленный. Куфальт видит, что она засунула одну руку в карман, несколько принужденно согнув в локте. Он знает это движение. Бацке наверняка вооружил свою «невесту» на этот случай пушкой.

Тем временем между мужчинами завязался разговор. Они чинно стоят в трех шагах друг от друга, словно каждый из них испытывает уважение к партнеру. Бацке прекратил возиться с аппаратом, нагнулся и теперь разворачивает круглый пакет. По мнению Куфальта, не слишком удачная упаковка для драгоценностей в сто пятьдесят тысяч марок. Насколько он смог разглядеть, это просто старая консервная банка в газетной бумаге.

Бацке чертовски нетороплив. Куфальт думал, что обмен колец на деньги будет для него несколько затруднителен. Однако Бацке спокойно протягивает консервную банку господину с бородкой. Потом, правда, сует руку в карман пальто.

Но господин, улыбаясь, что-то говорит, и Бацке вынимает руку из кармана и спокойно наблюдает, как господин вытаскивает из консервной банки вещицу за вещицей, рассматривает и бросает в портфель.

Но уже через минуту оба бизнесмена настолько понимают друг друга, что вор Бацке держит крупному коммерсанту Воссидло портфель. Так удобнее и дело идет быстрее.

Потом господин бросает консервную банку в снег, сует руку в карман, вынимает пачку бумаг и отдает Бацке. Бацке зажимает портфель под мышкой и начинает считать. Этот крупный коммерсант Воссидло оказался приличным парнем. Он даже позаботился о том, чтобы принести банкноты не по тысяче марок, с обменом которых у воров всегда трудности, а помельче, так как Бацке считает довольно долго.

Потом портфель окончательно переходит к своему владельцу. Ильза оставляет свое место под деревом и подходит к ним. Посмотри-ка, господин Воссидло и впрямь приподнимает свою жесткую черную шляпу, и договорившиеся стороны окончательно расстаются. Господин Воссидло идет обратно к противоположному краю Праздничного поля, а Бацке под руку со своей невестой к кустам, где спрятался Куфальт.

Одинокий, покинутый, черным пятном в снежной пустыне, стоит на поле фотоаппарат, единственный признак того, что господин Бацке все-таки немного торопился.

Возможность догнать господина Воссидло обходным путем и смелым приемом выхватить портфель, еще раз освободить его от бриллиантовых колец, Куфальт отбрасывает сразу. Сбыт таких вещей труднее, чем он думал. А наличные деньги всегда греют. Особенно когда нельзя вернуться в свою квартиру.

Значит Бацке. Бацке, конечно, голыми руками не возьмешь, но нечто подобное он однажды уже пробовал с ним проделать и убежден, что и сейчас все пройдет гладко. Он не будет предъявлять чрезмерных требований. Он хочет получить из пятнадцати тысяч всего лишь три или четыре. Сумма, на которую Бацке легко согласится.

Направляясь, очевидно, к Штадтхалле, пара выходит на дорогу, по которой шел Куфальт. Куфальт идет быстро, чтобы догнать их. Оба совершенно спокойны, чувствуют себя совершенно уверенно и даже не заглядывают за небольшой изгиб дороги, скрывающий от них Куфальта.

Поэтому ему удается неожиданно вынырнуть перед ними и сказать: привет, Бацке, привет, Ильза. Хорошее сегодня утро.

Бацке не выказывает и следа удивления, тогда как Ильза слабо вскрикивает.

— Ба! — говорит Бацке довольно. — Ты тоже здесь, Вилли?? Сколько? Я очень тороплюсь.

— Понимаю, — соглашается Куфальт. — Я скажу. — И так как он видит, что Бацке в прекрасном настроении, то бросает как бы вскользь: — Пять тысяч.

— Восемьсот, как договаривались, — говорит Бацке.

— Восемьсот была договоренность с пяти тысяч, — говорит Куфальт, — а сейчас дела обстоят несколько иначе.

— Значит, две, — говорит Бацке, — чтобы меня не мучила совесть.

— Четыре, — говорит Куфальт.

— Три, — отрезает Бацке, заканчивая обсуждение.

— Не будь таким идиотом, — возражает, рассвирепев, Ильза.

— Заткнись, — говорит Бацке, достает из кармана толстую пачку денег, оглядывается и удовлетворенно замечает: — Горизонт чист, — и в этот момент наносит Куфальту кулаком удар снизу в подбородок, от которого Куфальт качнулся назад, вскинул руки…

Но уже новые удары градом обрушиваются на его голову, глаза застилает красным, потом черным, и он падает.

Куфальт долго не мог прийти в себя и понять, что случилось и где он лежит.

Прежде чем открыть глаза, он почувствовал холод и сырость.

К нему медленно возвращалось сознание. Он подтянул колени, руки шарили вокруг, как будто искали одеяло.

Потом на какое-то время все снова исчезло, но опять вернулся холод, и руки опять безуспешно искали одеяло.

На этот раз он приоткрыл глаза и тут же закрыл их: в сумрачном, сером воздухе носились снежинки. Наверное, он ошибся.

Но холод усилился, Куфальт медленно приподнялся, голова была тяжелая и соображала с трудом. Он бессмысленно озирался. Потом стал различать сквозь плотную мглу поздних туманных сумерек кусты, пень, наполовину занесенный снегом. Он снова закрыл глаза. Наверное, это все-таки сон.

Холод все больше давал о себе знать, и когда он опять открыл глаза и увидел те же голые кусты, тот же заснеженный пень, то попытался вспомнить, как он сюда попал.

Голова безумно болела, как будто раскалывалась. Он схватился за нее руками, нащупал шишки — и в памяти всплыли воспоминания о Бацке, о полученных ударах.

Шатаясь, он встал. Огляделся. Нет, он лежал не на дороге, где у него с Бацке произошло столкновение, он лежал где-то в кустах, куда его тот, наверное, оттащил.

В снегу он заметил что-то чернеющее и поднял. Это была шляпа. Со шляпой в руке он медленно пошел прочь.

Но далеко идти ему не пришлось. Всего лишь шесть или восемь шагов. И он оказался на той самой дороге, на которой Бацке застал его врасплох. Особого труда это ему не стоило. И все же Куфальт пролежал незамеченным не только минуты, но и часы. Стало почти темно.

Только бы его никто не заметил именно в первые минуты. Передвигался он с большим трудом, через каждые два шага начинались приступы головокружения, и он хватался за какое-нибудь дерево, чтобы не упасть. Только не упасть. Подняться ему будет тяжело. Мучительно ковыляя по дороге, которую раньше он легко преодолел бы за пять — десять минут, он непрерывно думал о своей уютной комнате у Флеге, о постели, о початой бутылке с коньяком, оставшейся в шкафу, как бы ему это было сейчас кстати! Он совсем не думал о Бацке, кольцах, деньгах. Он был всего лишь раненым зверем, которым владел один инстинкт — заползти и укрыться в своей норе.

Но постепенно приступы головокружения становились реже, шаг тверже, а воспоминания отчетливее. Сначала он чувствовал себя человеком, который хочет что-то сказать, и в тот момент, когда открывается рот, чтобы произнести это, забывает, что именно. Все-таки он должен еще что-то обдумать, ведь что-то еще не так! Что, собственно говоря, произошло в квартире?

Наконец вспомнил: он сидит на кровати, кто-то с ним разговаривает. Он встает, начинает одеваться. «Между прочим, вы не фетишист?» — спрашивает другой. Он видит его, этого легавого, сделавшего невозможным его возвращение домой. О, он видит его, будто он стоит сейчас здесь, в пустынном зимнем парке.

Головокружение опять усиливается. Он держится за дерево. Внезапно его начинает знобить. Он стучит зубами, его тошнит.

Обделался, трус, — думает он.

Потом приступ ослабевает, но Куфальт еще долго неподвижно стоит у дерева. Время идет к позднему вечеру. Ему кажется, что похолодало, что снег хлещет его злее и что завывание ветра становится все громче и громче.

Шорохи вокруг него превращаются в громкие звуки, шелестит листва, какой-то сучок трется со скрипом о другой, и к нему приходит смутное воспоминание о другой такой же ночи. Тогда у него была девушка, как же ее звали? И тогда тоже плохо кончилось. Прошло, уплыло.