Тревожные сны царской свиты - Олег Попцов

Возвращаясь в 1991 год, какой виделась нам политика нового руководства России? Напомню, что тогда не было единства в понимании этой концепции. Кто-то настаивал на абсолютной открытости политики. В этом мы были союзниками и с Полтораниным, и с Филатовым, кстати, и с Силаевым, в тот момент премьером России. К этому тяготели и митинговые демократы. Ельцин, как лидер и как президент, состоялся именно на нестандартной открытости своего «Я». На сей счет у меня не было больших заблуждений, и я понимал, что по мере привыкания к власти, под воздействием окружения, желающего остаться властью, под давлением неминуемых реформаторских неудач, президент будет отходить от принципа открытости, потому как есть оправдательный посыл — его будут теснить обстоятельства, а вместе с ними и создатели этих обстоятельств: Юрий Скоков, Александр Руцкой, Александр Коржаков, Виктор Баранников, Сергей Шахрай. В этот перечень могли попасть и люди противоположных взглядов. Просто, оказавшись во власти, открытость политики, к которой они призывали, им стала мешать. Получив в 1990 году карт-бланш на создание Всероссийской телерадиокомпании, я понял, что в определенной степени в моих руках судьба этой самой открытой политики. И я должен употребить все свое влияние, чтобы помешать окружению президента превратить одно из главных завоеваний, добытых на старте демократического прорыва, превратить в фарс. В определенной степени эта позиция стоила мне карьеры, но не изменила моих взглядов. И вот, по сути, на исходе первого года своего повторного президентства (исключим из него время болезни Ельцина) он пытается вернуть свое прошлое завоевание, которое неразумно похоронил. «Только открытая политика президента и никаких «но» — в этом наше превосходство, в этом наше спасение», — так или почти так он говорит в июле 1997 года. Три последних радийных монолога: один посвящен молодежи, другой — старикам, третий — самому себе. В промежутке еще один, после подписания договора с НАТО. Договор с Белоруссией, договор с НАТО — так сказать, ритуальное сопутствие ритуальных действий, но не они говорят об изменившемся президенте.

Есть перемены и перемены. В одном случае нам надо доказать, что здоровье президента восстановилось полностью, он в хорошей форме, он динамичен, уверен в себе. Он — прежний Ельцин. И в этом случае его напор, возросшие нагрузки, с которыми он справляется, конечно же, очевидные перемены в образе самого президента, так и в восприятии его деятельности со стороны сограждан. Это объективные перемены. Но есть и перемены субъективные, скрытые от глаза. Уход президента в чисто человеческое, приземленное состояние, состояние возросшей естественности, уставшей и прожившей непростую политическую жизнь натуры. Желание поговорить о молодых — неважно где: во власти, в бизнесе, в политике, короче говоря, о взрослых детях; о стариках — твоих сверстниках и, наконец, о себе самом, изменившемся и многое понявшем. Властное затворничество не сделало его счастливым. И Ельцин осознает это уже давно, играет роль короля Лира, бродящего среди верноподданных или прикованного к постели, и тогда верноподданные в растерянности бродят вокруг него с немым вопросом в глазах — чего ждать?

Кто-то скажет — это естественное, чисто старческое состояние. Оно одинаково случается и у дворника, и у президента. Природа берет свое. Дочь президента охарактеризовала образ отца уже не как дочь, а как советник: «Хотелось бы, чтобы Ельцин соответствовал самому Ельцину». В этом смысле Татьяна Дьяченко видит свою бесспорную полезность на новой должности. Ну что ж, кому, как не дочери, знать, где Ельцин естественный и жизненно реальный, а где… Правда, не следует забывать: все, что нравится или не нравится нам в наших близких, не всегда воспринимается точно так же окружающими.

Ельцин долго думал, прежде чем принять столь нестандартное решение по поводу назначения дочери. «Против», как казалось Ельцину, было гораздо больше, чем «за». Но эти «против» существовали и тогда, когда дочь, не будучи советником, практически являлась таковым и оказывала достаточное влияние, в том числе и на кадровые решения Ельцина. Особая ментальность России, где плохо относятся к факту семейственности во власти, разумеется, значима, но не настолько, чтобы упрямому Ельцину принять неадекватное решение. Вообще, само решение о назначении Татьяны Дьяченко — это не решение Ельцина. Это внушенная идея, внедренная в сознание президента Юмашевым, а Юмашеву подсказанная Березовским и одобренная Чубайсом. Хорошо разыгранная комбинация (употребим модную ныне терминологию из сферы безопасности) «по внедрению агента доверия». Разумеется, это сравнение вызывает улыбку. Большего внедрения, чем самовнедренная в семью любимая отцом младшая дочь, быть не может. Дочь — да. А советник — нет. В этом и заключается суть всего действия. Сначала вы завоевываете симпатии человека, а затем человек становится носителем ваших идей и симпатий. Надо отдать должное этой новой генерации политической власти. Надо отдать должное Анатолию Чубайсу, который проявил себя не только как неплохой экономист, но и психолог. В чем же эта психологическая выигрышность?

Чубайс и его команда (а рядом с ними и команда Гайдара) не могли не понимать, что возрастной отрыв их поколения от мудро-здравых президентских лет исключает психологическую близость кого-либо из них к президенту. Это могут быть теплые отношения: отечески-назидательные, отечески-заинтересованные, но не близкие. Разница не только в годах — в биографиях, в образовании, в привычках — и потому во властно-державном опыте. Они безмерно дорожили его отношением к себе. Тогда, в 91–92-м годах, они к нему не стучались, не вытаптывали паркет у его дверей. По большому счету, они его даже не знали. Он сам разыскал их. Точнее будет сказать, те люди из его окружения, которые собирали ему команду. В тот момент этим человеком оказался Геннадий Бурбулис. Ельцин был чужд Горбачеву и до, и после, а значит, он не мог ни в какой степени рассчитывать на либерально-реформаторскую команду президента СССР: Шаталина, Петракова, Богомолова, Аганбегяна, Абалкина. Кто-то из этих людей чуть позже чисто внешне даже примкнул к Ельцину — академики Заславская, Арбатов; те же Николай Петраков и Станислав Шаталин, но очень ненадолго.

Ельцину нужен был этот маневр, чтобы придать интеллектуальную значимость своему окружению. В тот момент и Святослав Федоров, и Григорий Явлинский, и Гавриил Попов, и Юрий Болдырев спонтанно появлялись на заседаниях Президентского совета. Эти маловероятные интеллектуальные собрания той поры с непостоянным составом производили странное впечатление. Геннадий Бурбулис был организующим лидером этого процесса — погружения президента в интеллектуальную среду. Если быть честным, все эти милые и незаурядные люди желали по большей части продолжения разговоров о переменах, не сами перемены, о которых они имели весьма смутное представление, как, впрочем, и их ученики, в силу молодого тщеславия на эти перемены решившиеся. Так вот, реформы для этих растерявшихся в демократической стихии «мэтров» оставались туманными мифами, о которых они, как начитанные люди с удовольствием рассказывали непросвещенной власти. В этих монологах были интересны не реформы, в свое время случившиеся в Японии, Германии, Америке, Чили или Чехословакии, а рассказ о них.