КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК - Владимир Орлов

А с Суслопаровым, как справедливо замечено Васьком Фонаревым, надеяться будет не на что.

Суслопаров, он не из тех, кто ездит по Тибетам и лазит там по горам. Он, хоть и объявляет себя теперь грешником и ходит по земле неприкосновенным, при многих переменах исторических костюмов остается по сути своей героем пьесы Александра Николаевича Островского «Горячее сердце», кого блестяще играл постоянный по легенде гость «Закуски» в Камергерском народный артист Грибов (заходил туда испить в антракте «Кремлевских курантов» в гриме Ильича, о чем уже говорилось). Тот герой, денежный мешок Хлынов, завел в прикупленном им имении войско разбойников, палил из пушки и буянил от скуки, а пленных заставлял плясать под потешную музыку. Вот и нас Суслопаров вынудит поплясать.

Если только не явится Третья сила, а вместе с ней и мужик с бараниной. Впрочем, и их Суслопаров вполне сможет приобрести.

Конечно, все эти рассуждения были досужие, они никак не касались сущностных житейских дел, но избавиться от них я не мог. Всякие мелочи приходили в голову. Почему, скажем, такие сомнительные субъекты, как Ардальон Полосухин и дама Уместнова, допускались в Щель, а безобидный шутник и балабол, и главное - свой, камергерский, Васек Фонарев был лишен прав едока и сидельца? Почему как будто бы доброжелательный Арсений Линикк не предложил побывать мне экскурсантом в других ярусах Щели? Отчего было обещано произвести это лишь со временем? Ну и так далее… Может, я действительно походил на любопытную Варвару, а мне самому без всяких расспросов следовало понять существенное и помалкивать?

Я достал с полок тома энциклопедий, в которых разъяснялись характеры сейсмических явлений. И открыл старые номера популярного некогда журнала «Наука и жизнь». Вспомнил и сюжеты наводящей страх (Рейтинги! Рейтинги!) телевизионной передачи «Стихия». Совсем недавно в «Стихии» были предсказаны ужасы всемирного потепления со стадами обезьян на кокосовых пальмах в долине Анадыря и с озверевшими там же от недостатка пропитания семействами львов (мыши-лемминги вымерли). Сообщили и о том, что Африка расколется, образуется новый океан, и в его волнах заживет отдельной жизнью остров Израиль плюс Синай. Впрочем, все эти предсказания были долговременные, разлом Африки учеными вообще был немилосердно растянут на десятки миллионов лет. Это когда же бывший берег Мертвого моря обзаведется своими Ривьерами и яхт-клубами? Ну да ладно. Не это главное.

Главное же, я так и не понял того, в чем хотел уразуметь суть. Обращение к научным текстам с роскошествами туземно-технической терминологии лишь подтвердило скудность моего ума и неистребимую неспособность к ученому восприятию устройства мира. То есть, естественно, чужая информация во мне отложилась (она и прежде во мне существовала), но она была для меня чем-то холодно-обязательным, как расписание движения автобусов от Аргуновской улицы до Марьинского мосторга. Хорошо, буду знать и помнить. Чтобы не опоздать на работу. Дважды два четыре. Шестью восемь сорок восемь. Тоже хорошо. Надо знать, чтобы тебя не объегорили в магазине (на рынке все равно объегорят). И так далее. Ученые мужья и дамы снабдили тебя холодными условностями ради твоего спокойствия и процветания. Поясной поклон им!

Однако я-то был намерен соотнести ученые знания с особенностями камергерской Щели, со вращениями в ней и в ее ярусах. Конечно, вращения могли причудиться лишь мне (хотя о них вскрикивал и Фридрих Малоротов), но оценить и мои личностные ощущения было делом полезным. Эти ощущения вчера подсунули мне сравнения по аналогии. Сначала с татлинской башней (это - как бы зрительно-динамический образ). А потом и с буровой вышкой, сооружением, не просто конструктивно-выстроенным, но и функциональным, а уж затем пошли мысли о земном ядре, землетрясениях и прочем. И это были мысли - по аналогии. По аналогии с учеными установками, мной, понятно, примитивно усвоенными.

Но теперь я понимал, что все эти аналогии к камергерской Щели применить было нельзя. И конструкция ее, наверняка, выходила особенной, а скорее всего никакой конструкции и не было вовсе, то есть она вообще не имела форм. А если некие формы в ней и возникали, то исключительно ради благоустроенных общений. И никакие геологические законы в ней не обязаны были существовать, как впрочем, и всякие физические, химические, математические и прочие. А если уж говорить о каких-либо здешних трясениях, катаклизмах или взрывах, о потеплениях или ледниковых периодах, то они никак не должны были иметь отношения к, грубо говоря, проявлениям свойств материи. Это могли быть лишь людские потрясения, катаклизмы и даже ледниковые периоды.

Но не хватало нам сейчас только людопотрясений! Были уже, были! И именно из-за них, возможно, и открылась в Камергерском переулке Щель.

Впрочем, ради чего открылась? И какой в ней был толк?

Ответить на это я не имел возможности.

Да и вообще все эти соображения мои следовало признать в лучшем случае наивно-упрощенными и забыть о них. Не мне разгадывать загадки, на которые нет ответов.

Телефонный звонок мою умственную маету прервал.

– Профессор, - услышал я голос Александра Михайловича Мельникова, - есть необходимость встретиться.

Договорились увидеться в «Рюмочной» на Большой Никитской между Консерваторией и театром Маяковского. Конечно, «Рюмочная» была хорошо знакома маэстро Мельникову - ведь рядом не только бронзовый Петр Ильич дирижировал, сидя на музыкальной скамье, и некогда происходили революционные зрелища, но были еще и ГИТИС, и театр «Геликон», и театр Марка Розовского, и Малая Бронная, и Литературный институт, и Тверской бульвар, и Дом композиторов, то есть такие места, где присутствие Александра Михайловича было обеспечено необходимостями отечественной истории и культуры. Без Александра Михайловича здесь ничего бы не процветало и не соответствовало.

В «Рюмочную» Мельников явился с девой Иоанной. Но без вечного спутника Николая Симбирцева, актера. Мельникова здесь привечали. Ему, впрочем, как и мне, тотчас же заулыбались хозяева душевного заведения Антонина и Игорь, «Рюмочная» - название условное, в свое время оно должно было происходить из обязательности совобщепитовских приличий. На самом же деле здесь кормили и поили с 1876-го года и предпочтительно жильцов только что построенного доходного дома. И тогда неудивительным было появление в трактире (опять же - условном) гостей в именно домашних одеяниях, а потому, скажем, владелец экипажей родом из Касимова Василий Фонарев своими нарядами не вызвал бы недоумений. Маэстро Мельников, хотя будто бы и имел серьезный повод для встречи со мной, не смог удержаться и сейчас же бойко рассказал легкие случаи из жизни нынешней «Рюмочной», участником которых непременно был он сам. Так, не раз Константин Сергеевич Станиславский просил его, Сашеньку Мельникова, обсудить с ним Жизнь в искусстве и Систему, и по дороге к себе в Леонтьевский переулок обязательно предлагал зайти в известный вам трактир выпить и закусить. Или вот. Николай Охлопков, придя поутру в революционный театр и ощутив голову удрученной, говорил секретарше: «Я иду в аптеку», а сам звонил в Консерваторию Генриху Нейгаузу и ему, Мельникову, и через три минуты они оказывались понятно где.

Хозяева из вежливости поулыбались рассказам маэстро, интонациям его в особенности. Они прекрасно знали о приходах сюда Станиславского, Охлопкова с Нейгаузом и, сославшись на дела, ушли на кухню.

Я же разглядывал немую пока деву Иоанну. Ранее - Тамару, Изидору, Алину и еще не знаю кого. Вспомнил только, что в условном восемнадцатом веке при сражении на Куликовом поле, «на Кулишках», в только что основанной Москве она, будучи Жанной д'Арк, совмещалась с Екатериной Великой, как раз Москву и основавшей. Да, еще в так называемые библейские времена она спасла будущего пророка Моисея, тогда еще ребенка в коляске (в какой коляске - не уточнялось). Нынче лат и кольчуг на ней не было. Когда она сняла с себя зимние меха, я увидел ее в красной косынке, со значком Осовиахима на бежевом с синими ромбиками джемпере и в черной строгой юбке. С левого плеча ее свисала зеленая матерчатая сумка, в ней, наверняка, лежал противогаз. Сапоги Иоанны (другим именем ее пока не представили) были грубой кожи. Не исключалось, что они на деве - с Гражданской войны, тогда она несомненно героически служила в одной из конных армий (все же - из амазонок), носила буденовку, махала шашкой и палила из маузера.

Сегодня она выглядела обеспокоенной и не слишком наглой. Достала пачку папирос, но увидев на стене просьбу не курить, не выматерилась, а пачку вернула в сумку. Обеспокоенным ерзал на стуле и Мельников. Никак не мог начать разговор.

– А где Симбирцев? - спросил я на всякий случай.

– А-а-а! Подковырщик этот! - Мельников будто обрадовался моему вопросу. - Пуговицына мне подсовывал! Крышу ему на даче кроют! А потому он вынужден сниматься в рекламах всяких очистительных порошков! И зубных паст! Зубы скалит. Чего и следовало от него ожидать!