Королева в раковине - Ципора Кохави-Рейни

«Так ли это?» — Наоми упрекает саму себя за не отступающие от нее сомнения. Рахель говорит, что ностальгия по жизни в диаспоре — это тяжкий душевный груз. Но груз этот гнетет душу Наоми в стране Сиона. В дневнике она пишет:

Когда я хотела оставить Германию, это было завершением определенного периода жизни. Я думала начать новую жизнь в новой стране, начисто отключившись от Германии. Не получается. Слишком много я взяла с собой, и это вошло глубоко в меня. Когда я хожу по улицам страны Израиля и хочу радоваться всему, что вижу, внутренний голос нашептывает мне: вспомни теорию Павлова.

Внезапный взрыв плача, разрывающий душу, шокирует соседок по комнате. Они не заметили белой траурной повязки с черной полосой и вызвали директрису. Рахель видит, как Наоми корчится в рыданиях, обнимает ее за плечи.

Наоми говорит о роли, которую играл дед в жизни семьи с момента смерти матери и о том, что написано в полученной ей телеграмме. Лотшин пишет, что дед с лихвой оплатил иллюзии немецкого еврейства. Когда нацисты захватили власть, он с первого момента не питал по отношению к ним никаких иллюзий. В отличие от своих родственников в Силезии.

Дед уморил себя голодом. Гордый дед знал, что последний из его внуков не оставит Германию без него, и потому сам себя осудил на смерть. Он лежал, как мумия, в постели. Не пил, не ел. Когда он понял, что власть Гитлера крепка, и речь не идет о коротком мимолетном эпизоде, то закрылся в своей комнате и больше не пересекал порог дома. Он опустил жалюзи, не подходил к окну, чтобы посмотреть наружу. Жизнь его превратилась в ничто. Лотшин пыталась его взбодрить. Дед, который раньше не пропускал ни одной новости, не реагировал на сообщения о том, что творится в Европе. Он решил, что живет в вымышленном мире. Он мечтал о процветающей семье, а видит, как внуки его рассеялись по всему миру. Подведя итог своей жизни, он понял, что потерпел в ней полный и решительный крах, и сам лишил себя жизни в своей комнате.

Лотшин еще писала, что у нее нет никакого влияния на родственников в Силезии. Она знает, что они несутся к своей смерти. Гейнц послал им письмо из Аргентины, пытаясь их убедить покинуть Европу, но они отвергают его драматические предупреждения.

— Представители Еврейства Германии должны оставить все, чтобы их исход был предупреждением всему европейскому еврейству, — говорит Рахель решительным голосом.

Наоми опять и опять перечитывает письмо. С присущим ей тактом Лотшин извиняется за печальное сообщение и подчеркивает, что дед умер, как человек, любивший сына и внуков, и обращается к Наоми: ты должна это сказать себе и не быть печальной. Германия была содержанием его жизни, точно так же, как страна Израиля заполняла твою жизнь все годы.

Наоми пишет в ответ, умоляя Лотшин немедленно приехать в Палестину. Сама она не сможет справиться с потерей деда. Она ведь с детства отличалась от всех его внуков. Их радовала каждая вещь, всю жизнь в ее ушах будет звучать их смех. Она не умела шутить и смеяться, как они. Трудно заставить человека радоваться. Дед заставлял ее радоваться, пытался разбавить щепоткой радости вечную печаль на ее лице. Дед будет сопровождать ее всю жизнь. Завершает она свое письмо надеждой побывать на могиле деда. Она смотрит в пустоту и говорит себе: нацисты убили деда. Все критерии — политические, нравственные, интеллектуальные — рухнули перед его глазами и он, ассимилированный еврей, либеральный, обладавший национальной гордостью, уморил себя голодом. С разбитым сердцем он закрыл глаза, когда от всего прекрасного богатого дома осталась около него одна Лотшин. Смерть его разбивает вдребезги иллюзию, что все временно, что вскоре семья вновь объединится.

Все ее мысли ведут к деду. Долгие месяцы он возникает перед ее глазами — высокий, с прямой спиной, истинный джентльмен, человек без возраста, покашливанием прочищающий горло, плавающий в реке, скачущий на коне, флиртующий с молодыми девушками. Дед, который так любил Германию, гордился своей службой кирасиром, в отборной части, где служили аристократы, все высокого роста, красавцы, верные кайзеру. Дед заражал всех своей жизненной силой, тщательно одевался по последней моде. Шил костюмы в Лондоне. Своим оптимизмом сумел развеять длительный траур сына, отца Наоми, по матери. Он не мог смириться с ее недетской серьезностью и развлекал ее, подражая кукареканью петуха, кудахтанью кур, реву осла, мычанью коровы, — главное, отвлечь ее от тяжелых мыслей.

Ее Лотшин в опасности. Гейнц не выполнил свое обещание — сохранить семью сплоченной. Палестина и сионистская идея чужды Руфи, Гейнцу и Ильзе. Эти три индивидуалиста даже час не смогут прожить в стране Израиля. Лоц живет в Хайфе, в отдалении от родных, в семье жены. Лоц враждует с Наоми с момента ее рождения. А вот Бумба ее любит, даже когда небо и земля их разделяют. Невероятно странно, как исторические события направляют судьбу человека. Она мечтала быть первопроходцем в кибуце. Оставила Германию с великой мечтой, и, вот же, избалованный мальчик, Бумба, эту мечту осуществляет. С момента приезда в страну Израиля, он учится и работает в кибуце Гиват Ашлоша, учит иврит и овладевает профессией, готовясь к жизни. Бумба намеревается выбрать постоянное место проживания на севере, в Кфар Гилади.

Всю дорогу в кибуц, в автобусе, память ее была наполнена голосами домашних. Перед ней вставал дед с трубкой во рту, пускающий клубы дыма, гладил рыжие волосы похожего на него внука и говорил: «Бумба, это я!».

Вот он держит малыша на коленях и рассказывает ему о маленьком деде Якове: «В камышах жила аистиха. Дед пришел к ней и обещал ей дорогие шелковые одежды, если она принесет бабке маленького деда Якова. И тогда дед и бабка послали няню Котку в камыши, к аистихе, в зимний снежный день, и тут, ужас, няня поскользнулась на снегу и сломала ногу». Бумба прервал его: «Почему так жестоко обошлись с твоей няней Коткой и послали ее в холод и снег?»

«Потому что она должна была привести аистиху. После того, как няне наложили гипс на сломанную ногу, она пошла и привела аистиху с маленьким Яковом к бабке».

«Дед, ты обманываешь, как всегда! Я точно знаю, что ребенок выходит из живота женщины, и вовсе не аист приносит его».

Дед покачивает внука на колене, и оба начинают распевать песни няни и другие народные песни. Они намеренно путают слова и фальшивят, вызывая смех домашних. «Хозяин, — вмешивается Фрида. — Вы портите характер ребенка».

В окне автобуса проносятся пустые пространства, и она видит себя маленькой девочкой, затыкающей пальцами уши и убегающей свою комнату, чтобы не слышать эти фривольные песенки на сочном германском сленге.