С ключом на шее - Карина Сергеевна Шаинян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На его лбу выступают капли пота, верхняя губа подергивается. Ольга никак не может взять в толк, чего он хочет и зачем пришел. Она только понимает, что двор пуст, их никто не видит, а дядь Юра по-прежнему выглядит как испуганная собака – собака, готовая укусить.
– Что ты рассказала отцу? – спрашивает дядь Юра. – Что ему наговорила? Не хочешь по-хорошему – я с тобой по-другому поговорю. Что ты ему сказала? А ну отвечай!
Он хватает Янку за плечо. Пальцы впиваются в плоть. Дернувшись, как тряпичная кукла, Янка вскидывает локоть, прикрывая голову, и забытый скрипичный футляр в ее руке бьет дядю Юру по носу. У Ольги вырывается истерический смех; она зажимает рот ладонями. Дядя Юра молча открывает и закрывает рот; Ольга закусывает кулак, чтобы не закатиться от хохота, а потом вдруг понимает, что дядь Юра онемел не от возмущения, а от страха, – он весь серый, и его губы трясутся, как студень. И смотрит он не на саму Янку, а на карман ее обвисшей кофты. Прорвавшийся от резкого движения карман, из которого торчит изогнутое лезвие ножа с глубокой ложбинкой, загаженной бурыми пятнами.
Кровь вскипает шипучими пузырьками и заполняет голову Ольги. Мир становится хрупким и прозрачным, как облизанный до бритвенной остроты леденец.
– Атас! – орет она.
Мир взрывается острыми осколками. Янка спрыгивает с крыльца, на бегу прижимая нож чехлом со скрипкой; Филька, чуть помедлив – он всегда медлит, всегда! – тяжелыми прыжками несется за ней. Ольга ухмыляется в лицо дядь Юре и срывается с места.
– А ну стоять! – орет дядь Юра. – Я кому сказал, стоять! Вам же лучше будет!
Она усмехается, представляя его растерянную, возмущенную рожу – так у всех взрослых, когда от них убегаешь; но внезапно ее сердце сбивается, делает кульбит, и только потом до сознания доходит сбивчивый и тяжелый, но ужасающе быстрый топот дядь Юры.
Ранец тяжело бьет Янку по пояснице. Торчащее из дыры в кармане лезвие описывает смертоносные дуги, черкая по бедру. Янка бежит слишком медленно, вскидываясь, как заяц, размахивая скрипкой, которая вот-вот запутается у нее в ногах. Филька раскачивается на бегу, вытягивает руки вперед, как в глупом мультике, – то ли стремясь перехватить Янкину ношу, то ли теряя равновесие. Ольгу душит дурацкий смех, от него колет в боку и бежать становится все труднее. Янка и Филька скрываются за углом. Топот дядь Юры становится оглушительным. Он не должен догонять ее. Взрослые не умеют бегать…
– Тебе же лучше будет! – выкрикивает дядь Юра, и Ольга хохочет. Надо бы заткнуться, но не получается. Она бежит слишком медленно. Она уже, считай, попалась. Ольга заходится смехом и сгибается пополам.
Хватаясь за бок, она выбегает на пустырь за Янкиным домом. Над глинистыми рытвинами с воплями кружат чайки – Янка с Филькой вспугнули их, пробегая мимо помойки, и теперь чайки бьются в истерике; только два поморника сидят на куче вываренных костей, огромные, спокойные и опасные, как птеродактили. Янка с Филькой бегут на Коги, снова бегут на Коги, и Ольге остается только бежать вместе с ними. Она догоняет их под птичьи крики, и хриплое дыхание дядь Юры леденит ее спину. Краем глаза она видит, как по дороге ползет мусорка, движется со стороны моря, – почему? что она там делала? все свалки с другой стороны города. Янка с Филькой выскакивают на обочину, и мусорка останавливается, перегораживая им путь. Ольга стонет от отчаяния. Янка с Филькой мечутся вдоль брезентового борта, не способные решить, с какой стороны огибать грузовик, не в силах просто выбрать направление и побежать. Ольга забирает вправо – это дает дядь Юре возможность срезать, но совсем капельку, она успеет… Она рывком вскакивает на насыпь у самой кормы грузовика и, ухватившись за какую-то железную скобу, вбрасывает себя в кузов. Вонь бьет в нос с такой силой, что ее едва не выкидывает обратно на дорогу. Дыша ртом, Ольга падает на колени, перегибается через осклизлый деревянный борт и хватает протянутую руку. Ладонь ледяная и скользкая от пота; Филька тоненько верещит, зажмурив глаза, скребет ногами и вдруг оказывается внутри. Его швыряет в глубь кузова; кажется, он падает мордой прямо в помои, размазанные по полу, кажется, в кузове есть кто-то еще, но Ольге некогда смотреть. Дядь Юра уже вылез на дорогу; он вертит головой, еще не понимая, куда они делись. Она снова перегибается через борт (как же будет вонять от одежды, думает она, что я маме скажу) и протягивает руку.
Янка медлит. Хуже того – она пятится, не спуская с нее глаз.
– Давай же! – бешено орет Ольга и свешивается из машины, уже догадываясь, что происходит что-то страшное.
За спиной Янки топчется расхристанный дядь Юра. Его лицо перекошено от ярости, он вроде как даже тянет руки, пытаясь ухватить Янку, но на самом деле они – пусть всего лишь на время – спасены. Он не будет хватать их на глазах у мусорщика. Он мог бы наврать, что они обзывались, или разбили окно, или швыряли бомбочки из налитых водой шариков, но не хочет, чтобы на него обратили внимание. Он боится.
– Давай залезай, сколько тебя ждать, – говорит Ольга сердито, но Янка не подает руки. Она стоит неестественно спокойно, и в ее глазах – странная, ужасающая жалость. Ольга покрывается мурашками. Ее охватывает уверенность, что она видит Янку в последний раз.
Янка поворачивается к дядь Юре; с торжественной серьезностью, с невыносимой доверчивостью она берет его за руку. Его глаза округляются, рот приоткрывается глупо и безвольно. Ольга хочет заорать Янке, чтоб она перестала, чтоб быстро лезла в машину и не валяла дурака, но горло сдавлено ледяной лапой, и она не может выдавить ни слова.
Янка тянет дядь Юру за руку, и он, как загипнотизированный, послушно идет за ней на ту сторону дороги. Идет с ней на Коги.
Машина медленно трогается, и дорога плывет
