Ответы на вопросы православной молодёжи - диакон Андрей Кураев

Вопрос в том — что именно человек «собирает». Чем больше заставлена комната — тем пыльнее и мутнее окошко…

Церковь выступает против того, что сегодня называется свободной любовью, не потому, что мы хотим всем навязать нашу дисциплину, наши правила жизни, и не потому, что мы хотим уменьшить количество радости. Совсем наоборот — мы хотим, чтобы человек обрел подлинную радость — радость любви. Христос говорит: «Радость ваша да будет совершенна». Мы просто хотим, чтобы это была совершенная радость, человеческая радость, радость выше-чем-животная…

— Как вы считаете, почему молодые люди в наше время уходят в монастырь?

— Это совершенно естественно. Юность — это пора, когда нужно дерзать. Когда человек, если он настоящий человек, ищет смысл для своей жизни, оправдание своей жизни. А оправдать ее, придать ей смысл может только то, что может придать смысл даже смерти. То есть то, чему не страшно свою жизнь пожертвовать. И поэтому идея монашества — это вечная идея.

— А в чем эта идея состоит?

— Наверно, ответ на этот вопрос естественно начать с Неба, с Юьога…. Но явс еже поведу речь от земли. От сапог. Вот мы привыкли, что пресловутые смазные сапоги — это символ профессионального православного патриота. И монахи всегда в них ходят.

Кажется, что это тяжкая дань традиции: тяжело, неудобно! А оказывается (по свидетельству самих монахов), эта обувь с высоким жестким голенищем принимает на себя часть веса и тем самым спасает от варикозного расширения вен и от тьмы других болезней. Так что первую половину жизни ты носишь сапоги, вторую — они носят тебя. И так во всех иных монашеских ограничениях.

Монашество — это ведь… это как плотина. Как вода сначала сдерживается плотиной, копится за ней, но затем и перехлестывает через нее на более высоком уровне, так и человек поднимается над ограничениями, которые он себе ставит. Можно уйти вниз и начать эту плотину подмывать, а можно через нее перелиться — и тогда ты можешь все. Принцип церковной жизни прост: стань святым — и делай что хочешь. Ограничения же просто указывают направление для роста: вверх. Без ограничений… это, понимаете, как если бы вы стали опираться на мягкий костыль. Костыль должен быть твердым — и так же тверды должны быть границы, вами себе поставленные. Ведь это ваш добровольный выбор, в конце концов: выбор направления роста. Печальнейшая из альтернатив — это никуда-не-направленное разбухание.

— Отец Андрей, в школьных и студенческих сочинениях на тему «Нравственна ли свободная любовь?» сразу бросается в глаза, что нравственность воспринимается исключительно как система запретов, причем такая, которую каждый для себя определяет сам. Тогда как любовь настолько сильнее всяких табу, что просто сметает все рамки — и правильно делает…

— Православие воспринимает все совершенно иначе. Нравственность в христианском понимании во многом связана с идеей обновления совести — от сожженной совести к обновленной, преображенной совести, которая может подсказывать, в чем на самом деле смысл — смысл твоего поступка, смысл этого дня, смысл твоей жизни. Понимаете, это только для людей с больной совестью совесть есть нечто осуждающее. То, что совесть не столько подсказывает, что нужно делать, сколько говорит: «Знаешь, так делать все-таки нельзя». Но это как раз есть некий признак болезни, атрофии нравственного чувства.

А если у человека есть живая нравственная интуиция — это даже не совсем то, что принято называть смыслом жизни — скорее, смысл на всю жизнь. Иными словами — это такой смысл, к которому можно было бы обращаться каждый день, а не только раз в год. Поэтому такая нравственность носит положительный характер, а не отрицательный. Тогда человек потихонечку дорастает до того состояния, о котором в Евангелии Христос говорит: «Когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая». То есть добро и свет настолько естественно струятся из человека, что ему даже не надо как-то особо задумываться над тем, как поступить — так или иначе.

Если такое состояние души у человека есть, тогда следование нравственным предписаниям оказывается неустранением, но творчеством. Тогда этическая жизнь человека перестает быть слаломом между запретными столбами и становится тихим излучением сердечного света.

Вот здесь мне кажется главная разница между православным опытом нравственного богословия и светской этикой. Светская этика представляет собой набор именно запретов: «Того не делай, этого не делай», а почему — на светском уровне всегда очень тяжело объяснить. (Почему? — Ну, нельзя и все!) Православный же может пояснить, что человек может потерять, а что он может приобрести. Смысл этого различия кроется в том, что в православии есть установка на внутренний, личный опыт человека, а не на некую социальную санкцию. Ориентация не на то, что там общество скажет (учителя, родители, газеты), а на то, что где-то в твоем сердце появится свой внутренний свет, своя духовная радость.

— Отец Андрей, расскажите, пожалуйста, о самом страшном грехе — об убийстве любви.

— Православная Церковь не очень охотно употребляет слово «любовь», чтобы оно не затиралось. Бывает тошно читать западных проповедников, которые пользуются словом «любовь» слишком часто. Православная традиция более целомудренна. Скажем, в классической монашеской книге «Лестница» преподобного Иоанна Лествичника» перечислено тридцать степеней восхождения в Царство Божие. Последняя из них называется «любовь». Начинается она с фразы: «Тот, кто дерзает говорить о любви, дерзает говорить о Боге».

Убийство любви прежде всего происходит через гордыню и осуждение. Чтобы избежать превознесения, нужно поставить себя в перспективу вертикали по отношению к Богу. «Кто ты, судящий чужого раба, перед лицом Бога?» — вопрошал апостол. Вот еще старая история (из «Древнего Патерика»): приходит к старцу человек и спрашивает: «Что означает быть смиренным? — Старец говорит: Скажи, пожалуйста, у себя в деревне ты кем себя почитаешь? — Я — первый человек, самый богатый, знатный, уважаемый. — А если ты поедешь в уездный центр, ты кем там будешь? — Там я буду одним из самых уважаемых горожан. — А если ты поедешь в губернский центр, кем ты там будешь? — Тоже одним из уважаемых горожан. — А если поедешь в столицу? — Наверное, я буду себя ощущать плебеем. — А если зайдешь в царский дворец? — Там я буду ощущать себя ничтожнейшим из слуг. — Так как же ты должен ощущать себя перед лицом Бога, Царя царей? А перед Его лицом мы ходим всегда». Поэтому если ты помнишь о Боге, ты не будешь уже превозноситься. Перед Богом ты и тот, кого ты ставишь ниже под собой, равны. А в замысле Божьем, может быть, той душе еще больше предназначено, чем тебе.

— Почему такая, казалось бы, вполне нравственная и полезная программа, как программа полового воспитания школьников, со стороны Церкви вызывает довольно резкое неприятие?

— Во-первых, уже из американского опыта видно, что такие программы не делают общество даже физически более здоровым: статистика показывает, что со времени введения подобных программ в американских школах число венерических заболеваний там не уменьшилось, а возросло. Возросло также число изнасилований и подростковых абортов. Американцы это заметили и отреагрировали. И вот — именно в то время, когда в России пробуют ввести «половое воспитание», конгресс США голосует за выделение миллионов долларов на проведение в американских школах программы воспитания в духе целомудрия. Что же касается введения программы полового воспитания в наших, российских школах, то мне кажется, что это еще один шаг на пути к расчеловечиванию. Потому что человек не может быть человеком, если у него нет какой-то тайны. И конечно же, одна из главных тайн подростков, их маленький секрет, который они прячут от взрослых, это то, что они уже взрослые. Они уже не дети, они уже «всё знают». И для мира подростков как раз характерна стеснительность в этих вопросах.

В публичной бане без штанов будут ходить или маленькие дети, или взрослые мужики. Подросток же ни за что с себя плавки в бане не снимет. И вот эти сеансы массового раздевания — пусть даже на уровне слов, картинок — это разрушение естественной потребности человека в тайне. Ведь все-таки не случайно сексуальная сфера в самых разных традициях, совершенно далеких от пуританства, весьма далеких от христианства, всегда была окружена системой разнообразных табу. Именно эта область почему-то всегда воспринималась как имеющая прямое, непосредственное отношение к религии. А где религия — там мистика, там тайна.

Посвящение во взрослые всегда было таинством, а не просто раскрытием давно всем известных сексуальных секретов. В упомянутых же программах с самого начала предлагается заведомо профанный, бесчеловечный язык — язык чистейшей механики, физиологии… Вместо тайны любви речь идет о секретах секса.