Том 1. Новые люди - Зинаида Гиппиус

По второму закону – никто никому не мог приказывать и никем повелевать, кроме принцессы, но и она распоряжалась только своими придворными. Даже мать не смела насиловать волю своего ребенка после десятилетнего возраста. По третьему же закону – принцесса не могла выйти замуж за простого смертного, без титула и двойного имени (двойное имя было признаком царственного происхождения). А если выходила, то переставала называться принцессой и вместе с мужем должна была на вечные времена покинуть сиреневую страну. В междуцарствие, до выбора новой принцессы – все могли приказывать и повелевать; но с непривычки начинались такие несчастия, что спешили возобновить старый закон: пока все были равно свободны – в сиреневом царстве никто не слышал о вражде и беспорядках.

Герцог Багровый Свет был очень знатен и богат, а потому придворные, видя, как часто он беседует с принцессой у садовой ограды, стали говорить: «Герцог женится на принцессе… Принцесса благосклонна к нему… Принцесса влюблена…»

А у принцессы тосковало сердце. Когда откроется ей правда? Что такое зло, о котором говорит герцог? Принцессе жутко глядеть на крошечные ножки герцога, похожие на копытца, и думает она порою, что если снять с него пышный плащ и бархатные одежды – он окажется покрытым черной, редкой шерстью… Принцесса боится своих мыслей и гонит их от себя – и опять ждет чуда. Дни проходили, проходили… Однажды принцесса сидела с герцогом на балконе своего павильона, перед закатом солнца. Мраморная лестница вела в сад. На ступеньках лестницы сидел паж принцессы, Вервен, и пел вполголоса свои новые сонеты, едва касаясь пальцами лютни.

Принцесса любила бедного Вервена и приблизила его к себе за то, что он был счастлив. Незнатный, некрасивый, с белесоватыми рассеянными глазами, с длинными плоскими волосами, всегда взволнованный и наивный – он ей казался особенно мил. Порой она плакала, слушая его стихи, такая в них была прелесть, неведомая ему самому. Для Вервена были равны и зло, и добро, и минута, и век; он радовался и мраку, и солнцу, везде видел мгновенную красоту, всем наслаждался, покорный малейшему ветерку без мысли о ропоте – и был истинно счастлив. Принцесса любила его за счастье, недоступное ей, баловала, как ребенка, улыбалась ему.

Вервен чувствовал странную тяжесть на душе при герцоге: ему казалось, что от герцога веет так горячо, и листья на деревьях свертываются, и трава желтеет… Ничего дурного не желал Вервен герцогу, но не мог при нем петь во весь голос – и опускал глаза…

Герцог молчал. Уже несколько дней он был сумрачен и странен. Вдруг взгляд его остановился на Вервене, и этот взгляд был так злобен, что принцесса невольно побледнела.

– Вервен, – сказала она. – Подите, я вас позову потом. Вервен радостно и неловко вскочил, поцеловал руку принцессы и вышел, слегка прихрамывая.

– Герцог, зачем вы так смотрите? Вы не любите Вервена?.. Герцог Багровый Свет выпрямился и взглянул на принцессу с прежней злобой.

– Я не желаю, – произнес он, – чтобы вы проводили время с вашим пажем. По каким причинам – все равно. Предупреждаю, что вы его больше не увидите. Я прикажу своим людям – и его не будет.

– Что вы говорите! – воскликнула принцесса в смятении. – Но законы моей страны…

– Мои законы – противоположны вашим, принцесса, – возразил герцог. – У меня все повелевают, все владыки над всем – и все рабы… Смею вас уверить, что порядок и тишина в моих владениях не меньшие, чем в ваших… И Вервен исчезнет.

– О, я не хочу, не хочу… За что?..

Герцог засмеялся, открыв темный рот, и смеялся с визгом, долго.

– Не хотите ли справедливости, принцесса? Ага! Вы отступаете при первом шаге… Вы мечтали о зле, великом разрушении, о бесконечности – и боитесь, дрожите, когда пришлось ничтожного Вервена первым бросить в ту пропасть, где нет дна! В вечном и великом нет места вашей справедливости. Но довольно, прочь все, я устал, принцесса! Вы – моя, вы поедете со мною сейчас, сию минуту! Вы – такая нежная, красивая и робкая, пусть упадут багровые лучи на ваше лицо, на платье из лепестков сирени… Пусть умрет ваша воля, пусть все исчезнет, повинуйтесь злу, принцесса, пришло время.

Принцесса слушала – и ее страх вдруг сменился глубокой печалью. При последних словах герцога она протянула руку вперед, как бы отстраняя его, и повторила:

– Время, время… Оставьте меня, герцог. О, как я раньше не поняла этого! Вы не против времени, вы – с ним, вы – одно! И я хотела побеждать время им самим! Дальше, дальше! Там, где нет разрушения – только там нет времени!

И она ушла, шелестя бледным шлейфом, и заперлась в своем павильоне. Она перестала выходить в сад и сделалась еще задумчивее и тоньше.

Придворные качали головами.

– Так нельзя оставить принцессу, – говорили они между собой. – Принцесса тоскует, принцесса заболеет… Свадьба ее с герцогом расстроилась – и это печалит ее… Пиры, банкеты во дворце, может быть, развлекли бы ее. Нельзя, чтобы принцесса всегда скучала в одиночестве.

– Слушайте меня, – сказал старый, седой придворный. – Балы да пированье мы успеем испробовать, а пока мой совет – пошлем-ка принцессу путешествовать. Я с принцессой разговаривал и ее недуг больше вашего понимаю. Что ей сидеть в ее сиреневых садах? Пусть поездит по свету, поищет себе утешенья.

Когда принцессу спросили, не желает ли она поехать в разные страны – ее глаза на минуту заблестели и она сказала, что очень желает.

Скоро снарядили нарядную яхту, уже не корабль, на котором принцесса переезжала два раза в год океан, нигде не останавливаясь – а яхту, собрали экипаж и свиту. Поехала и няня принцессы, а все придворные дамы остались дома. Принцесса избегала, не любила своих придворных дам: по какой-то странной случайности они все были очень высоки, полны, красивы – но все с черными волосами и глазами, и бледная принцесса, такая маленькая и тоненькая между ними, невольно боялась их и думала про себя, что они напоминают стаю темных, южных ночей.

На яхту взяли очень большой электрический фонарь, чтобы ночью около принцессы было светло, как днем; и все-таки принцесса с замиранием сердца ждала черных ночей, которые так страшили ее.

Мягкие серебряные волосы принцессы подобрали под английскую соломенную шляпу с прямыми полями и белым бантом на боку; надели белый фланелевый костюм мужского покроя, с недлинной юбкой; через плечо у принцессы висел дорожный бинокль, а ножки были обуты в крошечные туфли. Таким образом, принцесса превратилась в хорошенькую, маленькую мисс, и придворные, и свита были довольны, потому что они, как известно, обязаны были соблюдать строжайшее инкогнито.

Старый придворный, который незадолго перед тем был сделан министром, составил маршрут, и в ясный полдень, когда море блестело не меньше солнца, – яхта снялась с якоря и пропала на горизонте.

Они плыли долго.

Принцесса сидела на палубе, на длинном соломенном кресле, и смотрела на волны. Няня, одетая в дорожное темненькое платье и темный чепчик, не отходила от своей госпожи. Няня не смела заговорить первая, а принцесса молчала. Ей было очень горько, очень трудно. Найдет ли она там, за голубым горизонтом, то, что сильнее времени, увидят ли ее глаза еще невиданное чудо – победу над злым стариком? Любовь, любовь… она может, она сильнее, та любовь, о которой думает принцесса, но где она? В ком она? Есть ли она?

Море шипело и пенилось вокруг парохода, как будто сердилось, что его тревожат, когда оно такое ясное, сонное и усталое.

Принцесса смотрела в волны и думала о море с нежностью.

Наконец, яхта прибыла в теплую, южную страну, на берегу которой лежал старинный и чудный город. Принцесса много училась, она знала прошлое этого города и теперь ей хотелось скорее узнать, увидеть, что время ему оставило.

Утром принцесса вышла на крыльцо. Вода качалась и тяжело билась о нижние ступени. Из-за угла, сырого и покрытого ярким мхом, выскользнула бесшумно черная, длинная лодка. На заднем конце лодки стоял человек с веслом. Внутри были мягкие, черные подушки. Принцесса села на подушки, няня поместилась напротив на скамеечке, устланной ковром, – и лодка так же бесшумно понеслась по узким, тенистым улицам. Только на поворотах человек с веслом протяжно кричал «о – а!», замирая на последней высокой ноте, и порою, навстречу, из-за угла, слышался ответный крик и показывался высокий металлический гребень на носу другой точно такой же лодки, и они обе проскальзывали мимо, совсем мимо – и не задев одна другую.

Чудный это был город. Не слышалось топота копыт и ржанья лошадей, колеса не гремели о камни, а только шелестели шаги людские, несся плеск весел по воздушным, легким, как небо, водам, и на большой, теплой, солнечной площади трепетали с нежным шелковым свистом голубиные крылья.