Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 2 - Анатолий Мордвинов

– Вот и Финляндия, – указывая кнутом вдаль, куда-то налево, сказал наш возница, – лес-то большой уж на ихней стороне, а речка и того ближе. Сейчас там будем.

Нет слов, чтобы описать ту восторженную радость, которая охватила меня при этих словах. Я не отрываясь смотрел в заветную сторону и ничего не видел по сторонам, кроме этой дымчатой, розоватой дали и освещенного вечерним солнцем леса. Ведь за этим лесом для нас, погибавших, начиналась жизнь, а смерти и мучениям были отведены лишь естественные возможности! Приближавшаяся окраина Финляндии в тот весенний вечер была так красива и столько еще более прекрасного сулила за собой…

И вдруг мое очарование рушилось: сани резко остановились. Я покачнулся и одновременно услыхал:

– Стой, ни с места!

Я повернулся в сторону грубого голоса. Мы стояли на дороге около небольшого одинокого домика. Нашу лошадь держал под уздцы какой-то рослый, в черной кожаной куртке, вооруженный шашкой и револьвером человек. Из домика бежали ему на подмогу еще два таких же комиссара. Один из них бросился к подъехавшей подводе дочери, другой подбежал к нам:

– Куда вы едете? – спросил он меня. – Показывай сейчас документы!

– Мы погибли, – шепнула мне по-французски, еле слышно, жена и крепко схватила за руку.

– Мы едем всей семьей отыскивать дачу на лето, – отвечал я, совсем ненаходчиво, комиссару, – а разрешение на наш проезд находится вон у этого человека, – и я указал на стоявшего рядом проводника. Тот, представляясь сильно смущенным, ни слова не говорил, не показывал никакого документа, а только глупо улыбался.

– Хороша дача на фронте, да еще на самой границе, – злобно засмеялся комиссар. – Нечего тут басни рассказывать, вылезай все. Я вас арестую. Отведи подводы на двор, – приказал он одному из своих помощников. – Ну, сейчас узнаем, что вы за люди, – говорил старший чекист, подымаясь по лесенке и вводя нас в небольшую комнату своего домика, видимо, в прежнее время предназначенного для дачного жилья. Чекист был довольно интеллигентный финн, но говорил по-русски совсем без акцента: – Как бы вместо дачников не оказались шпионы. Переловили мы их достаточно, а все лезут. – Он вызвал какую-то бедно одетую женщину-финку и, указывая на жену и дочь, что-то ей по-фински сказал. Та пригласила их подняться с нею наверх и они вышли…

– Идите сюда, – сказал мне из соседней комнаты низенький, черный, в громадной финской шапке с наушниками чекист, раньше мною не замеченный. – Надо вас обыскать как следует. Раздевайтесь… Нет, все, все снимайте, чтобы ничего на вас не оставалось. Не бойтесь, не простудитесь, у меня для таких случаев всегда жарко натоплено, – и он с довольством рассмеялся.

Я никогда не забуду ни той жадной быстроты, ни той поразительной ловкости, с которыми он хватал, ощупывал и осматривал каждую снимаемую вещь из моего одеяния. Золотые вещи и рваный бумажник были найдены первыми и с особенным удовлетворением положены им на стол. Вскоре к ним присоединилась и моя драгоценная записка от великих княжон, которую чекист сейчас же вытащил из-под распоротой им подкладки. Имен великих княжон он, видимо, не знал, и записка его не очень заинтересовала. Он ее равнодушно присоединил к найденным уже вещам и схватил мои сапоги. Они были сильно поношены, все в дырах, но он и их осматривал долго, с особым вниманием, подойдя к окну. Наконец вынул нож и стал что-то в них отпарывать внутри. Затем оторвал подметки и хотел резать уже одну из подошв.

– Уверяю вас, что там ничего нет, – сказал я ретивому сыщику, – не портите мне окончательно мои последние сапоги! В чем я буду ходить?! – Он поверил искренности моего восклицания и вернул мне изрезанные сапоги обратно. Одно обстоятельство, о котором я внезапно вспомнил лишь во время обыска, меня особенно в те минуты взволновало. У меня был взят с собою небольшой образ-складень, с которым я никогда не расставался. Мне его подарили солдаты моего кирасирского эскадрона, когда я сдавал командование над ними великому князю Михаилу Александровичу. На оборотной стороне этого складня была четко выгравирована надпись: «Дорогому командиру, ротмистру Мордвинову I-му, от нижних чинов эскадрона Ее Величества». Эта милая надпись могла стать для меня в те минуты лишь роковой, так как с очевидностью выдавала мое офицерское звание, и мой расстрел был бы тогда неминуем. Поэтому я потихоньку во время раздевания вынул складень из бокового кармана своего нижнего костюма и хотел незаметно положить его на подоконник за своей спиной. Мое движение все же не укрылось от зорких глаз комиссара, смотревшего, как мне казалось, в совершенно другую сторону.

– А это что у вас? – сейчас же с живостью спросил он и потянулся за складнем.

– Самый простой, но очень памятный мне образок, – отвечал я, раскрывая складень. Он только вскользь посмотрел на внутреннюю сторону иконки и, не оборачивая ее на переднюю, где была надпись, отдал мне ее в раскрытом виде обратно.

– Ну, это можете оставить себе, – сказал пренебрежительно комиссар и продолжал обыск белья. Закончив его, он придвинулся вплотную на своем стуле ко мне. На мне ничего, кроме цепочки с крестом и несколькими маленькими образками, уже не было. Один из них, благословение моей бабушки, все же заинтересовал чекиста. Он был больше остальных, в золотой оправе, финифтяный и очень выпуклый с обеих сторон. Комиссар взял снова нож и распластал иконку на две части. Не найдя и в ней ничего подозрительного, он мне наконец приказал одеваться, и мы вышли в главную комнату, где уже находились жена и дочь. Взглянув на них, я почувствовал, что и их золотые вещи найдены и что чекисты уже успели выведать настоящую цель нашей поездки.

– Пришлось все сказать, – шептала мне по-французски жена, – но кто мы, они пока не догадываются. Нам удалось с Мари, к счастью, даже незаметно съесть твою фотографию во флигель-адъютантском мундире, которую я взяла с собой, а осматривавшая нас женщина не сумела открыть медальон Мари, где у нее хранились фотографии твоя, государя и наследника… Мушка выпросила себе свой медальон обратно. Остальное все забрали. – Все это жена говорила отрывисто, скороговоркой, в то время, когда чекисты с моим сыщиком отошли в угол и стали совещаться. Судя по их лицам и пренебрежительной интонации голоса, они были сильно разочарованы. Мы, видимо, оказывались для них самыми обычными беглецами «из буржуев», и притом беглецами не важными, а главное, не состоятельными. Своего разочарования старший чекист не скрывал и от нас.

– Ну, куда вы суетесь с такими деньгами. Да еще за границу! Знаете, сколько финских марок дали бы вам за ваши царские да «керенки»? С голода бы подохли в вашей загранице! – И он, смеясь, назвал действительно ничтожную сумму. – Нам-то ведь все хорошо известно, что творится в Финляндии. Сидели бы теперь спокойно у себя дома, а не в тюрьме, куда я обязан вас отправить. Чем у нас так уж нехорошо? А все бегут и бегут… Только простых людей в беду вводят… Думаете, что вашему проводнику да возчикам это так и сойдет – немало уж таких расстреляли… Их искоренять надо.