Тяжелый дивизион - Александр Лебеденко

Эта реплика развязала язык Андрущенко.

— Перед нами у Орши потерпел крушение пехотный эшелон. Мы стояли на полустанке двое суток. А потом и перед нами какой-то черт развинтил рельсы у Могилева. У Калинковичей с мостом какие-то непорядки. Это ведь новая дорога, только что пущена в эксплуатацию. Ну вот мы и тянулись…

— Что же это — шпионы? — спросил Андрей.

— Шпионы не шпионы, а я вам скажу, — опять вмешался Сунегин, — уже слепым видно, как расстраивается весь порядок в стране. Вагоны расползаются — вот наш на ходу скрипит, спать невозможно, — мы ведь неделю уже в нем квартируем. В одной теплушке доска из стенки вылетела. И не то чтобы конь копытом вынес или что-нибудь в таком роде, а так, сама по себе. Две теплушки меняли в пути. И это такое барахло дают под артиллерию. Вообще, я вам скажу… А вот с Румынией, Ведь добивались ее выступления всеми силами, о том, что она выступит и когда выступит, знали, конечно, заблаговременно. А теперь оказывается — один убыток. Гонят туда войска видимо-невидимо, а я уверен, придем поздно. Да уже и сейчас поздно. Только фронт длинней стал.

— От моря до моря, — сказал Андрущенко, и Андрея поразила печаль в голосе этого мало размышляющего, всегда беспечного, бодрого офицера.

Эшелон с парчками подошел раньше, чем ушли батареи. Парчки встретили Андрея весело, и Лопатин первым делом спросил, где вино. Узнав, что вино в Каменец-Подольске, он расстроился, а установив путем расспросов, что вино погребов акоповских, рассердился окончательно и не стал слушать рассказ Андрея о каменец-подольской ночевке.

Теперь к каменец-подольскому коменданту офицеры ввалились толпой. Лопатин, Кулагин и Сунегин вошли в кабинет коменданта и, пробыв там четверть часа, с торжеством вынесли бумажку за печатью, предписывавшую местному складу выдать предъявителям два ведра спирта на технические надобности. На другой четвертушке бумаги был нащелкан на пишмашинке несложный ордер на квартиру, сроком на трое суток.

Квартира не радовала взора. Это было жилье, покинутое мещанской нечистоплотной семьей, с характерными пятнами на обоях, и на ржавых от потеков подоконниках, и на брошенных ломаных шкафах и кухонных столах.

Но походные кровати были с собой, крыша не протекала, вагон надоел, а раскинувшийся кругом город, хотя и истомленный войной и обескровленный, сулил разнообразие.

Лопатин внезапно расхворался, лег в постель в самой маленькой комнатенке, повязал голову смоченным в уксусе полотенцем и стал бутылку за бутылкой пробовать акоповское вино. Он после каждого глотка бранил Андрея с похвальным офицерским разнообразием и раздавал недопитые бутылки офицерам, кандидату и даже вестовым.

Кандидат и ветеринар Хлопин отправились в город за девочками.

Предварительное голосование показало, что доктор, казначей, Андрей и Кулагин в таковых, по различным причинам, не нуждаются. Командир высказался уклончиво. Потому привели только трех. Решено было, что сначала все вместе будут пить у командира, а потом две большие комнаты обращаются в спальни: холостую и женатую. Мигулин перенес постель Андрея к холостякам.

Старшей девушке было лет девятнадцать, младшей едва исполнилось шестнадцать.

Доктор фыркал в углу и, охватив голову ладонями, глядя в пол, бурчал, что берущих на улице такого ребенка надо отдать под суд.

— Это все Дикая дивизия, — сказал Иванов. — Мне говорили, что они здесь облавы на девчонок устраивали.

На пари ловили на улице. Пришлось их из города вывести.

— Ну, — сказал Кельчевский, — во всех тыловых городах было то же. Минск возьмите или Могилев, к примеру…

Старшая девушка пила рюмку за рюмкой, как будто выполняла обязательную норму. Облизывая крашеные губы, она рассказывала скучные анекдоты, очевидно всегда одни и те же, и то и дело раскрывала сумочку и заглядывала в зеркальце, а младшая, свежая, розовая, с еще не потухшей искрой в глазах, рассмотрев бабье лицо кандидата, стала умолять Андрея пригласить ее на этот вечер.

Кандидат остался верен себе.

— Ну что же, — сказал он. — И так хорошо, и так неплохо. Или девочка, или экономия. Да еще к адъютанту подмазаться можно! А какую цыпу я отыскал, адъютант? Есть у меня вкус, скажите? Даром что на улице темень. Фонари тоже, наверное, Дикая дивизия перебила. Так берете лапушку? Так и быть. Только для вас уступаю.

Девушка обрадованно захлопала в ладоши и прижалась к Андрею.

Оставалось улизнуть будто бы за сельтерской, и Андрей больше не входил в комнату командира. Девушка стучала тоненькими пальчиками в стену, как пойманный зверек, царапала ноготками обои.

Утром Андрей ушел реализовать спиртную бумажку, когда в женатой спальне еще были закрыты ставни…

Из Каменец-Подольска двинулись походным порядком. Это был первый за всю войну поход в богато пересеченной местности, которая открывала перед парчками виды один привлекательнее другого.

Из города вышли сквозь старинные крепостные ворота, обозначенные средневековыми башнями. Далеко в тумане на Днестре перекликалась с ними старая турецкая крепость Хотина.

Здесь местность казалась принаряженной, дорога ровней, деревни богаче, реки были убраны набережными.

Ночевали уже в Буковине. Деревушки стали еще чище. С мощеными улицами и длинными домами под черепичными крышами, они тонули в буковых рощах, которые, как крашеное стекло, умели отражать в гладкой коже ветвей низкое красноватое солнце. На холмах пушистыми зелеными и коричневыми платками лежали еловые и буковые леса. Речонки рассыпались водопадами и кружились среди камней. Дороги прямили и изобиловали столбами с надписями на немецком и украинском языках. На перекрестках стояли кресты и часовенки, как в Польше.

Война, по-видимому, до сих пор обходила эти многооконные, зажиточные домики. Полы в них блестели, как в помещичьих домах в воскресенье. Машинки Зингера занимали почетное место, и горы подушек с прошивками ползли так высоко к потолку, что прикрывали даже нижние ряды по-православному выписанных икон. В этих домах можно было достать за деньги шпик и утку, яйца и овощи.

Местность была занята наступающими войсками всего лишь два месяца назад.

Черновицы были неожиданны. Трамваи быстро скользили среди пятиэтажных домов. Магазины бойко торговали остатками товаров. Вокзал был огромен и наряден, словно предназначался для столицы и только случайно попал в провинциальный городишко. Каштаны усыпали золотистыми и огненными листьями двор и аллею университета. На вывесках круглились заглавные немецкие буквы. Форпост поспешно и настойчиво прививаемой вопреки желаниям народа германской культуры стоял крепко и выразительно, невзирая на казачьи лампасы и серые шинели, рассыпавшиеся по улицам.

Последняя ночевка в Буковине была назначена дивизиону у самой румынской границы.

Это обстоятельство взбудоражило все офицерство дивизиона и других шедших походным порядком частей.

Ходили упорные слухи, что тем, кто перейдет границу до первого ноября, будут в полтора раза увеличены оклады, как полагается по уставу войскам, действующим на оккупации и на чужой, союзной территории.

Деревушка, назначенная для постоя на ночь с тридцать первого октября на первое ноября, была разделена пополам границей. Дивизиону было приказано занять квартиры в той части, которая расположена в Буковине.

Тогда Кулагин внес предложение вписать пункт о переходе границы в приказ от тридцать первого октября.

Лопатин брезгливо поморщился и отказался.

— Черт с ним. Из-за грошей пачкаться, — пробурчал Иванов.

— Все-таки обидно и несправедливо. Один день разницы! — жалел доктор.

— А если сегодня пройти дальше в глубь Румынии?

— Кони едва держатся. И так, чтобы успеть к границе, сорок пять километров отмахали, — возразил Иванов. — И дело ведь не в двух километрах. Вблизи, наверное, все забито.

— А я бы и приказ исполнил, и границу бы перешел, — с невинным видом поднял глаза к потолку кандидат.

— То есть как так? — выжидательно и недовольно запыхтел Лопатин.

— Дивизион — это ведь не люди. Люди что, люди при дивизионе. Дивизион — это материальная часть. Ящички да бомбочки. Вот я бы спокойненько заночевал здесь, а ящички с часовыми поставил бы за границей. Ведь тут полтора шага. А приказ о переходе можно тогда отдать тридцать первого октября.

— Черт возьми! Гениальная голова у вас, кандидат, — воскликнул Кельчевский.

— Вот видите, Казимир Станиславович. А никто не верит, не считается. Обижают кандидата все, кому не лень. Жалованье кандидатское — мизерное. А тут все-таки прибавочка. К десяти тысячам-то и ближе…

Ящики перевели за границу и приказ о переходе границы подписали тридцать первым октября.

Впрочем, и кандидатская изобретательность, и командирское рвение оказались впустую. Жалованье в Румынии осталось то же.